Много лет назад, когда я был студенткой Университета Макгилла в Монреале, я слушала курс по творчеству Ицхока-Лейбуша Переца, который читала исследователь идиша Рут Вайс. Поначалу я училась неохотно, потому что мое первое и единственное знакомство с творчеством Переца состоялось в еврейской начальной школе, и я не помню, чтобы оно меня впечатлило. В школе мы читали подходящие для детей истории, такие как «Ойб ништ нох хехер» (Если не выше) и «Нисим ойфн ям» (Чудеса на море), которые, казалось, преподавали простые моральные уроки образцового поведения. Поэтому я не была готова к утонченности и своеобразному мировоззрению этого очень провокационного, циничного, иногда раздражающего, но всегда интересного писателя, чьи рассказы дарят утешение, даже когда они озадачивают и дразнят разум.
Ицхок Лейбуш Перец был одним из крупнейших представителей литературы на идиш. По словам Рут Вайс, библиография статей и книг о Переце превосходит по объему написанное о двух других крупнейших писателях на идиш вместе взятых — Менделе Мойхер-Сфориме и Шолом-Алейхеме. В честь Переца названы школы, улицы, детские дома, издательства. Есть даже площадь Переца в Нижнем Манхэттене. Его имя носят всевозможные еврейские культурные учреждения в Европе, Северной Америке и Израиле. Я выросла с портретом великого писателя в рамке, которая смотрела на меня со стены в рабочем кабинете моей матери, повесившей его в качестве своеобразного талисмана, вдохновляющего ее собственное литературное творчество. Руки сложены, большая красивая голова освещена сбоку, Перец смотрит на мир на этой фотографии оценивающим ироничным взглядом, улыбка едва скрывается за его роскошными усами.
Он родился 18 мая 1852 года в Замостье, городе на юго-востоке Польши. Воспитываясь в религиозном доме, он получил традиционное еврейское образование, изучал иврит и Талмуд. В своей автобиографии он рассказывает, что в детстве был илуем (гением). Мы вполне можем ему поверить, потому что, как только у него появился к ним доступ, он стал читать светские книги на русском, польском и немецком языках. Он также учил французский язык, чтобы читать на нем.
Перец выучился на юриста и в течение 10 лет успешно занимался адвокатской практикой в Замостье, пока в 1888 году царские власти не осудили его за пропаганду польского национализма и социализма. Кто и почему донес на него, остается загадкой до сих пор. Но в результате он был лишен права на работу адвокатом и вынужден был покинуть Замостье, чтобы найти другое поприще. Так он начал писать. В 1890 году он устроился в Совет еврейской общины Варшавы, где проработал с 1890 года до своей смерти в 1915 году. В некотором смысле это была удача, поскольку, хотя он зарабатывал меньше, чем если бы занимался адвокатской практикой, эта деятельность соответствовала его интересам в области общинной работы и, что более важно, давала ему время писать. Кроме того, он оказался в Варшаве, где проживало самое большое количество евреев в Польше и куда съезжались евреи из других стран, особенно литераторы, которые совершали паломничество в дом Переца, чтобы пообщаться с мастером. Перец поощрял и вдохновлял целое поколение еврейских писателей, включая Шолома Аша, С. Ан-ского, Довида Бергельсона, Аврома Рейзена и многих других.
Хотя политические взгляды Переца трудно определить, он склонялся к левым взглядам, скорее бундистским, чем сионистским. Он придерживался принципа «дойкейт», что можно перевести как «тутошнесть», и считал, что евреи должны бороться за равенство в странах, где они живут. Таким образом, Перец стал признанным лидером движения за развитие еврейской жизни в диаспоре и борцом за признание идиша основным языком еврейского народа. Он умер от сердечного приступа, сидя за письменным столом в апреле 1915 года. Его похороны были одними из самых массовых в тогдашней Варшаве.
В своих лучших рассказах (он пишет только рассказы, а также пьесы и стихи, но не романы) Перец любит использовать метод контрастного противопоставления противоположностей: грешник и святой, тело и душа, добродетельная женщина и похотливая, этот мир и другой, чтобы позволить им разыграться, сначала в соответствии с ожиданиями читателя. Затем он вырывает ковер из-под ног этих ожиданий, иногда меняя их местами, иногда используя всего лишь одно слово или фразу, которые сокрушительно переворачивают историю с ног на голову. Святой попадает в ад; женщина, всю жизнь вожделевшая в своем сердце неевреев, после смерти почитается за добродетельную; три эмблемы еврейского самопожертвования и мученичества, которые странствующая душа преподносит Хранителю Врат в «Трех подарках» в качестве цены за вход на небеса, объявляются красивыми, но бесполезными.
Самый известный рассказ Переца, «Бонче Швайг» («Бонче-молчальник»), пожалуй, является и самым циничным. В рассказе, действие которого происходит в царские времена, повествуется о Бонче, чья жизнь — это длинная череда несчастий и бед, начиная с момента, когда рука моэля соскользнула во время его обрезания, и заканчивая днем, когда он умирает неизвестным и неоплаканным в богадельне и его хоронят в безымянной могиле для нищих. Он работает носильщиком, и его часто «кидают» с оплатой, его единственный ребенок умирает, жена сбегает с другим. Его оплевывают и презирают, он терпит бесконечные травмы, унижения и несправедливость, но переносит все это в стоическом молчании, никогда не повышая голос против Бога или человека. На земле Бонче никто, и никто не замечает его кончины. Но на небесах, когда душа Бонче возносится после его смерти, происходит радостное событие, потому что перед нами редкая вещь: истинно святая, кроткая душа, не запятнанная ни малейшим моральным изъяном. Во время обязательного небесного суда над ним, чтобы выяснить, должен ли он быть допущен на небо, ангелу-обвинителю нечего сказать против Бонче, даже малейший грех не может быть поставлен ему в вину. Поэтому Голос Божий постановляет, что душа Бонче должна получить все, что пожелает; ему нужно только попросить, и ему будет дано. При всех огромных небесных ресурсах, которые он может просить, что же просит Бонче? Только, чтобы каждое утро у него была булочка с маслом. История заканчивается тем, что Небесный Прокурор смеется.
Очевидно, что эта история — притча. Но притча о чем? Это призыв к оружию для бесправного еврейского рабочего класса, критика еврейской пассивности перед лицом антисемитизма, идеализация смирения, требуемого от религиозного еврея, или критика кротости, которая никогда не жалуется на оскорбления? Является ли эта история критикой религиозного предположения, что покорная жизнь, прожитая без жалоб, будет вознаграждена на небесах? Если бы такой униженный и оскорбленный человек, как Бонче, попал на небеса, чтобы потребовать свою награду в загробной жизни, откуда бы он вообще знал, о чем просить? И почему Небесный Прокурор смеется в конце? Я не могу удержаться, чтобы не упомянуть здесь комментарий одного из моих студентов-неевреев, когда я дала им прочитать этот рассказ: если Бонче мертв, спросил студент, то зачем ему каждое утро булочка с маслом? Он же мертв! У него нет тела! А кто ест на небесах?
«Бонче Швайг» и многие другие из числа самых известных и самых любимых рассказов Переца имеют фольклорный оттенок. На самом деле, Перец часто перерабатывает народные сказки, народные поверья и суеверия в рассказы. Эти фольклорные истории были собраны в томе под названием «Фольксштимлехе гешихтн» («Фольклорные истории»), который был опубликован в 1908 году. Например, «Три подарка» — это история о душе, приговоренной к вечному заточению, потому что баланс между ее грехами и добрыми делами на небесных весах оказался ровным. Ни достаточно грешная, чтобы быть осужденной в ад, ни достаточно праведная, чтобы заслужить рай, душа обречена скитаться между двумя мирами, пока не найдет три подарка достаточной доброты и красоты, чтобы угодить небесным святым. Только тогда душе будет позволено войти в небесные врата.
И вот душа летит над землей в поисках необычных даров, необходимых ей, чтобы попасть на небо. Три дара, которые она в конце концов находит, символизируют еврейское мученичество. Первый — это кусочек земли из Палестины, который стоил жизни пожилому еврею во время ограбления. Пожилой человек не проронил ни звука, когда грабители забрали его золото и серебро, но лишиться этого кусочка земли, символизирующего национальные устремления еврейского народа, означало лишиться большего сокровища, чем любой драгоценный металл. Поэтому он закричал и был убит.
Второй подарок, символизирующий добродетель и скромность еврейских женщин, — окровавленная булавка, которой молодая еврейка, обвиненная в колдовстве, закрепила подол своего платья, чтобы ее тело не было обнажено, когда ее тащили по улицам, привязав к хвосту дикой лошади. Третий подарок — это ермолка, символ еврейской религии, которая упала с головы еврея, вынужденного пройти между двумя рядами вооруженных кнутами солдат. Когда ермолку сбивают с головы человека, он поворачивается, идет назад, возвращает ее и получает еще больше ударов плетью.
Таковы три дара, которые душа, стремящаяся попасть в рай, преподносит ангелам. Само собой разумеется, они принимаются, и душа попадает в рай. Основная идея повествования заключается в самоотверженном героизме трех жертв, которые снабдили душу «прекрасными дарами.» Но на фоне хора, воспевающего эту возвышенную тему, звучит одна нота, упорно выбивающаяся из общего ряда. Эта кислая нота впервые слышна, когда шамес небесного суда «горько» жалуется, что «нынешние ангелы пристрастились к подаркам». Другими словами, взяточничество так же распространено в другом мире, как и в этом. Та же тревожная нота снова слышна в жалобе души на общую посредственность мира, из-за которой так трудно найти приемлемые подарки. Наконец, эта кислая нота звучит в самой последней строке рассказа. Дары прекрасны, говорит небесный оракул, но не имеют практической или материальной ценности.
Так в чем ценность даров? Имеет ли она моральное или духовное значение? Или это утверждение иронично в том смысле, что ни одна из трех смертей в рассказе не сдвинула мир настолько, чтобы предотвратить другие? Также и три дара, которые так трогательно представляют еврейское мученичество, не заставят ангелов на небесах предпринять какие-либо практические действия в отношении бедственного положения евреев. Ангелы могут жалеть о страданиях мучеников, они могут восхищаться их преданностью и героизмом; они могут оценить эстетическую ценность смерти за свои убеждения, но единственная польза от таких подарков — в сказке, подобной той, которую мы читаем. Своим двусмысленным последним предложением Перецу удается поставить вопрос не только о том, какой мир делает возможными такие «прекрасные» подарки, но и о том, что в таком мире изгнания может быть их конечной ценностью и целью.
Другой фольклорный рассказ Переца, «У постели умирающего», повествует о добровольном отказе от рая ради адского пламени. Святая душа, которая делает этот выбор, всю жизнь жертвовала собой ради других, поэтому на самом краю могилы она не может изменить свою природу. Композиция повествования, которую создает Перец, заставляет читателя предположить, что он знает концовку, но в конце его ждет неожиданная философская головоломка.
История начинается с того, что благочестивый Лейбл Конскиволер лежит на смертном одре. Лейбл был религиозным человеком и никогда не забывал читать молитвы. Райские привратники отправились на землю в поисках души Лейбла, уверенные, что человек, который так истово молится, заслуживает места у Святого престола. Но не успел привратник прибыть к постели умирающего, как его встречает прислужник ада, посланный за той самой душой. (Перец иронизирует, рассуждая о классовых различиях между ангелами и чертями (ангелы явно превосходят по положению чертей), а также о расстоянии от рая и ада до земли: ад ближе).
Первый раунд выигрывает темный ангел. Лейбл Конскиволер оказался лицемером, маскировавшимся под благочестивого человека. На самом же деле он грабил вдов и сирот и совершал множество других подлых поступков. Другими словами, его сердце черно, как смола, и его утаскивают в ад.
Реб Нахман из Збаража — его зеркальная противоположность: святой человек, который пренебрегал стрижкой ногтей и часто забывал произнести молитву «Минха». На этот раз его посещает черт из ада, за которым мы следуем к постели умирающего, уверенные, что именно этой душе место там. Но чертей, похоже, так же легко ввести в заблуждение внешним видом, как и ангелов. Перец заботится о том, чтобы все было не так, как в первой части рассказа. На этот раз рядом с умирающим стоит белый ангел, который рассказывает о его добрых делах и восхваляет его праведность. Очевидно, что эта душа вполне заслужила свое место на небесах.
Затем происходит поворот: Нахман из Збаража доказывает, что он настоящий святой, отказываясь попасть на небеса. Он жалуется, что никогда не сможет быть счастлив среди золотых корон и сверкающих тронов рая. Он никогда не знал ни такого огромного богатства, ни такого совершенного покоя. В манере Бонче-молчальника он может представить себе загробный мир только как продолжение мира, который он знает, и он решает сопровождать темного ангела в ад, где он, по крайней мере, может находиться среди других страдающих душ. И снова ангел с небес вынужден вернуться в рай с пустыми руками. Второй раунд тоже выигрывает темный ангел.
Если не святой и не грешник, то кто же попадает в рай? Это один из вопросов, поднятых в этом рассказе. Выбрав ад, а не рай, реб Нахман определяет высшую степень святости как добровольный отказ от рая. В таком случае на небесах нет души, которая была бы столь же святой, как Нахман из Збаража, потому что, по условиям этой истории, душа, которая сравнялась бы с ним в святости, должна отправиться в ад. Но если бы все достойные души копировали реб Нахмана, то небеса обезлюдели бы; не было бы нужды в рае, но оставалось бы много нужды в аде. Такой сценарий разбалансировал бы мир; все различия между грешником и святым были бы стерты, если бы конечная награда для каждого была одинаковой.
Это, в свою очередь, поднимает вопрос о том, правильно ли поступает добрый человек на земле, потому что он ожидает награды в грядущем мире. Если это так, то в чем разница между таким человеком и Лейблом Конскиволером, который выполняет все мицвот, как положено, но не проявляет милосердия к ближним? С другой стороны, разве праведность и самопожертвование ради блага других не должны заслуживать какого-то признания? Если не на земле, то когда? По логике самоотверженной жизни реб Нахмана его душа должна была отвергнуть райские наслаждения как чуждые ее природе. В этом рассказе Перец довел идеал самопожертвования до крайнего предела. Выбор Нахмана оставляет брешь не только в раю, но и в самых заветных и не подвергавшихся сомнению предположениях читателя о природе и цели конечной награды и наказания.
Перец представляет еще одну вариацию на тему греха и святости, на этот раз применительно к женщинам, в рассказе «Опущенные глаза», фабула и заголовок которого отсылают к ошибочности человеческого чувства зрения. Это снова история о том, как мы, грешные люди, воспринимаем добродетель и грех, разработанная с помощью излюбленного приема Переца: зеркальных противоположностей. У человека есть две дочери. Старшая, Нехама, — идеал еврейской девушки: послушная, мягкая и добродетельная. «Добротою, — пишет Перец, — светились ее глаза». Младшая дочь — ее противоположность. В глазах Малки таится что-то острое, пронзительное и тревожное. Она часто рассеянна и мечтательна, скрывая истинное выражение своих глаз за опущенными веками.
Малку привлекают крестьяне, которые собираются на танцы, она любит флиртовать с ними в корчме отца. Ее взгляд привлекает сына помещика, у которого ее отец арендует корчму. Чтобы спасти ее от участи любовницы молодого графа, ее быстро выдают замуж за купца из Праги. Необходимость выдать младшую дочь замуж раньше старшей нарушает правильный порядок вещей; удача семьи оборачивается бедой, и их преследует несчастье. Отец теряет свою корчму, попадает в тюрьму, заболевает и умирает. Вскоре за ним следует его жена. Осиротевшая незамужняя Нехама остается одна. Ее соблазняет помещик-христианин, и она доживает остаток жизни в качестве его любовницы. Тем временем ее младшая сестра, которая так и не отвечает на письменные мольбы Нехамы о помощи, не переживает семейных неудач. Она по-прежнему ходит с опущенными глазами, что воспринимается обществом как признак скромности и добродетели, но в то же время скрывает истинную похотливость своей натуры.
Таким образом, Перец манипулирует ситуацией с двумя сестрами так, что они оказываются диаметрально противоположными; каждая из них имеет то, чего желает другая. Одна сестра грешит телом, другая — в голове; одна живет внешне благопристойно и добродетельно, другая — в грехе; одна обнимает мужа и тоскует по христианскому любовнику, другая обнимается с христианским любовником и тоскует по матери. Обе ходят с опущенными глазами: одна из лицемерия, другая — из стыда.
В этом рассказе Перец использует похоть, чтобы осветить дихотомию между телом и душой. Малка грешит умом, но ее тело не грешит, поэтому в глазах мира она добродетельна, независимо от того, что происходит в ее сердце. Ее сестра грешит телом, поэтому в глазах мира она падшая и не подлежит искуплению; чистота ее сердца не имеет значения. (Примечательно, что в этой истории грех определяется не как секс как таковой, а как секс с неевреем.)
После смерти души двух сестер распределяются в соответствии с их настоящим состоянием: душа святой старшей сестры летит, как голубка, прямо на небо, а душа младшей падает, каркая, как ворона, в черную адскую яму. Но на земле все происходит иначе, потому что материальный мир судит с точки зрения физической реальности. Поэтому тело младшей сестры хоронят на кладбище на почетном месте, а тело старшей кладут в мешок и закапывают в канаве у ворот. Когда через несколько лет тела эксгумируют, обнаруживается, что тело старшей сестры, Нехамы, полностью разложилось. Нечаянный удар могильщика сместил даже ее череп, так что от ее грешного тела не осталось и следа. Но когда вскрывают гробницу младшей сестры, ее тело оказывается нетронутым, а на бледном лице даже видна улыбка. Что это за улыбка? Это победа греха над добродетелью? Или торжество внешнего облика над внутренними достоинствами? Или, действительно, неважно, похотливо ли сердце, лишь бы тело не грешило? Что важнее греховное действие или мерзкая мысль?
Перец написал много рассказов, некоторые из них более современные, реалистичные и мрачные, чем те, которые я здесь обсуждаю. Я люблю их все. Но фольклорные сказки кажутся мне наиболее философски сложными и наиболее провокационными. Чем больше человек видит в них, тем больше ему остается увидеть. Перец рассматривал народные сказки как выражение внутренней жизни еврейского народа, внешнее существование которого он пытался реалистично описать в ранней работе под названием «Очерки путешествия по Томашевскому уезду» (1890). В этих путевых очерках он изобразил ужасающую низость повседневной жизни в штетлах; потрясающую нищету, суеверия, религиозный фанатизм, разделение между евреями и неевреями. В народных сказках Перец нашел средство вернуть евреям, подобным тем, которых он описал в «Очерках путешествия», их собственное художественное величие, оживить богатство их культурной жизни. Перерабатывая и публикуя эти истории, он мог поднести зеркало к лицу гонимого народа, в котором он мог увидеть красоту и мудрость своей собственной коллективной души. Народная сказка была естественной основой для создания национальной литературы.
Однако Перец был, по сути, городским, утонченным человеком, чья писательская манера склонялась к тонкости и сложности. Народные сказки как правило описывают бесхитростную сельскую среду, имеют простую структуру и прямолинейное решение. Результатом работы такого ума над подобными материалами являются истории, отличающиеся элегантностью и глубиной. В них идеально сочетаются простота народной сказки, с одной стороны, и парадоксальный, ироничный ум автора — с другой.
И все же при всем том влиянии, которое он когда-то оказал на культурную жизнь ашкеназских евреев, сегодня Перец мало известен, его творчество и репутация постигла та же участь, что и язык идиш, на котором он писал. Несколько лет назад, когда я с волнением рассказывала друзьям, что буду выступать в Польше на конференции, посвященной Перецу, никто не понял, о ком идет речь. Мне пришлось снова и снова объяснять, кто такой Перец. Я сделала это, пересказав некоторые из его рассказов, как я это сделала здесь. В конце концов, нет лучшего способа отдать дань уважения писателю, чем рассказать о его произведениях. Так что это моя дань великому, сложному интеллекту Ицхока-Лейбуша Переца, чьи рассказы подарили мне бесконечное удовольствие и бесконечную пищу для размышлений.
Документальное повествование Давида Фишмана проливает свет на малоизвестную страницу истории Холокоста — спасение тысяч книг и рукописей в Виленском гетто силами небольшой группы узников, в составе которой были поэты и другая творческая молодежь.
Журнал “Лехаим” опубликовало фрагменты новой книги с любезного разрешения издательства «Бомбора».
Вильна в оккупированной нацистами Польше. Июль 1943 года
Поэт Шмерке Качергинский возвращается в гетто после работы. Его бригада занимается подневольным трудом: сортирует книги, рукописи и произведения искусства. Часть из них будет отправлена в Германию. Остальные попадут в мусоросжигательные печи и на бумажные фабрики. Шмерке работает в Освенциме еврейской культуры, отвечает за отбор книг для вывоза — и тех, которые обречены на ликвидацию.
Если сравнить этот рабский труд с трудом других рабов в оккупированной нацистами Европе, то Шмерке хотя бы не роет окопы, чтобы остановить продвижение Красной армии, не расчищает своим телом минные поля, не вытаскивает трупы из газовой камеры, чтобы переправить их в крематорий. Тем не менее позади тяжелый день: Шмерке трудился в унылом зале библиотеки Виленского университета, до потолка заваленном книгами. Утром жестокий немец — начальник бригады — Альберт Шпоркет из Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга, застал Шмерке и еще нескольких работников за чтением стихотворения из одной из книг. Шпоркет, по профессии торговец скотом, разразился истошными криками. Вены у него на шее пульсировали. Он грозил работникам кулаком, швырнул книгу в другой конец помещения.
— Вы, жулики, называете это работой? Тут вам не гостиная! — Он предупредил, что, если такое повторится, им несдобровать. И захлопнул за собой дверь.
Весь день они работали и нервничали. Торговец скотом и с ними, и с книгами обращался как со скотиной: ее надо загружать работой, а потом отправлять на бойню. Если Шпоркет донесет в гестапо, им конец.
Сотрудница и возлюбленная Шмерке Рахела Крыньская, стройная школьная учительница с глубокими карими глазами, спросила:
— Ты сегодня все равно их понесешь?
Шмерке ответил с обычным своим кипучим энтузиазмом:
— Конечно. Вдруг этот чокнутый решит все разом отсюда отправить. Или сдать в утиль. Эти сокровища — для нашего будущего. Может, правда, не для нас, а для тех, кто нас переживет.
Шмерке обернул вокруг пояса старинный вышитый чехол для свитка Торы. Затянув потуже, засунул под новоявленный пояс четыре маленькие книжицы: старинные раритеты, опубликованные в Венеции, Салониках, Амстердаме и Кракове. Еще один крошечный чехол для свитка Торы надел вместо пеленки. Застегнул ремень, натянул рубашку, куртку. Теперь можно идти к воротам гетто.
Шмерке проделывал такое уже много раз, неизменно — со смесью упорства, возбуждения и страха. Он сознавал, на какой риск идет. Если поймают, его ждет расстрел, как его приятельницу певицу Любу Левицкую, у которой под одеждой нашли мешочек фасоли. Как минимум он получит от какого‑нибудь эсэсовца двадцать пять ударов дубинкой или кнутом. Заправляя рубашку, Шмерке оценил всю двусмысленность ситуации. Он — член коммунистической партии, давний убежденный атеист, с детства не ходивший в синагогу, сейчас рискует жизнью ради этих по преимуществу культовых предметов. Он будто ощущал пыль прошлых поколений на своей коже.
Внизу. Шмерке Качергинский среди уцелевших скульптур, картин, газет и пластического макета Виленского гетто. Вильнюс. Конец 1940‑х. (Из альбома «Литовский Иерусалим в иллюстрациях и документах». N. Y.: The Laureate Press, 1974)
Очередь возвращавшихся с работы оказалась необычно длинной — она змеилась на целых два квартала перед воротами гетто. Из первых рядов прилетели новости. Обершарфюрер Бруно Киттель лично проводит досмотр. Киттель — молодой, рослый, темноволосый и красивый — был профессиональным музыкантом и прирожденным хладнокровным убийцей. Иногда он являлся в гетто и расстреливал узников из чистого удовольствия. Останавливал человека на улице, предлагал сигарету и спрашивал: «Огоньку не хотите?» Человек кивал, а Киттель выхватывал пистолет и пускал ему пулю в голову.
В присутствии Киттеля охранники‑литовцы и члены еврейской полиции гетто проводили обыск дотошнее обычного. Крики узников, которых избивали за попытку сокрытия еды, разносились на много кварталов. Рабочие, стоявшие рядом со Шмерке, запустили руки под одежду. На мостовую падали картофелины, ломти хлеба, овощи, мелкие поленья. На Шмерке зашипели — округлость его фигуры выглядела слишком красноречиво. Среди толпы людей с оголодавшими, изработавшимися телами его неожиданно пухлый торс выделялся слишком откровенно; тем не менее Шмерке невозмутимо двигался к пункту пропуска.
— Бросьте все. Бросьте!
Но Шмерке и не думал разгружаться. Он понимал, что его это не спасет. Допустим, он оставит книги на древнееврейском и чехлы для свитков Торы лежать на улице: немцы сразу поймут, что их бросил кто‑то из его бригады. Книги в отличие от картофелин снабжены экслибрисами. Киттель может распорядиться расстрелять всю бригаду — в том числе Рахелу и ближайшего друга Шмерке, тоже поэта, Аврома Суцкевера. Так что Шмерке решил положиться на волю случая и мысленно подготовился к неизбежным ударам.
Шмерке Качергинский, Рахела Крыньская и Авром Суцкевер на балконе в Виленском гетто. Июль 1943 (United States Holocaust Memorial Museum)
Его соседи по очереди еще раз перепроверили карманы на предмет монет или бумаг, способных вызвать гнев Киттеля. Шмерке пробрала дрожь. Очередь, разрастаясь, перегородила движение на Завальной, одной из центральных торговых магистралей Вильны. Пешеходы‑неевреи останавливались, чтобы поглазеть на спектакль, некоторые подбирали брошенную контрабанду.
Вдруг по толпе пронеслось:
— Ушел внутрь, в гетто!
— Вперед, быстрее!
Судя по всему, Киттелю наскучило надзирать за монотонными обысками, и он решил прогуляться по своему княжеству. Толпа ринулась вперед. Охранники, изумленные и обрадованные уходом Киттеля, обернулись посмотреть, куда он направляется, и не пытались остановить тех, кто рвался внутрь. Шмерке прошел через ворота — книги крепко прижаты к телу — и услышал за спиною завистливые голоса.
— Везет же некоторым!
— А я картошку на улице выбросила!
Они понятия не имели, что он несет не еду.
Когда подошвы его ботинок застучали по камням мостовой на Рудницкой улице внутри гетто, Шмерке запел песню, которую написал для молодежного клуба:
Молод каждый, каждый, каждый, если годы
В нем не погасили жар,
В новом мире, мире света и свободы
Станет юным тот, кто стар!
Привратная стража у главного входа в гетто на Рудницкой улицеИз альбома «Литовский Иерусалим в иллюстрациях и документах» (N.Y.:The Laureate Press, 1974)
В потайном подземном бункере под гетто — вырытой в сырой почве пещере с каменным полом — книги, рукописи, документы, театральный реквизит и культовые предметы прятали в металлические канистры. Ближе к ночи Шмерке присовокупил свои сокровища к содержимому этого холодного хранилища. Прежде чем запереть скрытую дверь в потайную сокровищницу, он попрощался с вышитыми чехлами для свитков Торы и другими древностями, нежно их приласкав, будто собственных детей. А потом Шмерке, всегда остававшийся поэтом, подумал: «Настоящее наше темно, как этот бункер, но сокровища нашей культуры сияют обещанием светлого будущего» .
Контрабанда книг как искусство
Сразу после того как в июне 1942 года началось уничтожение книг, Герман Крук принялся подбивать членов «бумажной бригады» выносить книги с рабочего места. Многие согласились сразу, думая: «Я все равно долго не проживу. Так отчего бы не сделать хорошее дело, не спасти какие‑то материалы?»
Крука порадовали такие отклики и первые результаты: «Все пытаются помочь и многое делают. Поразительно, что люди готовы рисковать жизнью ради бумажки. Каждый клочок может стоить им головы. Однако находятся идеалисты, притом весьма ловкие» .
Герман Крук
Откладывать в сторону материалы, предназначенные к выносу, было несложно. Здание было завалено грудами книг и бумаг. Всего‑то и нужно, что засунуть ценную книгу или рукопись в одну из этих груд, пока Альберт Шпоркет и члены его команды смотрят в другую сторону, а потом забрать оттуда и унести. В случае если немцев в помещении не было, можно было даже сложить на полу отдельную кучу «на вынос».
Каждый невольник принимал тысячи сиюминутных решений по поводу того, что отложить для спасения. Времени на размышления не было, однако сложилось несколько обязательных правил.
— Книги: откладывать для выноса не более одного экземпляра. Дубликаты пусть отправляются в Германию или на переработку. Поскольку «бумажная бригада» работала с фондами многих библиотек, дубликаты попадались часто.
— Книги: малоформатные книги и брошюры легче выносить под одеждой, чем большие фолианты — Талмуды или альбомы. Большие книги следует откладывать в сторону внутри здания ИВО, потом можно организовать доставку в гетто на грузовике.
— Рукописи: Шмерке и Суцкевер очень высоко ценили рукописи художественных произведений и письма известных писателей. Оба были поэтами и понимали, как важно сохранить литературное наследие. Кроме того, письма, стихи и рассказы были материалами малообъемными, их с легкостью можно было спрятать на себе.
— Архивы: неразрешимая проблема. Архивные собрания были слишком велики, чтобы вынести их на себе. А выбирать один «бриллиант» — важнейший документ из тысячестраничного собрания — было некогда. Большую часть архивов «бумажная бригада» предназначала для отправки в Германию. Некоторые фрагменты отложили, чтобы вывезти на грузовике.
— Произведения искусства (картины и скульптуры): вывозить на грузовике.
Члены бригады пришли к выводу, что безопаснее всего спрятать книги и документы внутри гетто, среди собратьев‑евреев. Однако, с точки зрения немцев, незаконный внос материалов в гетто был серьезным преступлением по двум причинам. Во‑первых, речь шла о краже имущества с рабочего места. Иоганнес Поль и Шпоркет недвусмысленно заявили, что из этого здания материалы могут уходить только в двух направлениях: в Германию и в утиль. Во‑вторых, существовал общий запрет на внос книг и документов в гетто, он распространялся на всех работавших вовне.
К концу рабочего дня члены бригады оборачивали бумаги вокруг тела, засовывали предметы под одежду. В долгие холодные зимние месяцы заниматься контрабандой было удобнее: работники ходили в длинных пальто и надевали под них несколько слоев одежды. Были также сшиты специальные пояса и подвязки, их набивали книгами и бумагами.
Однако, чтобы «загрузиться», нужно было взять пальто из деревянной лачужки рядом со зданием, а там обитала их врагиня, бывшая уборщица из ИВО. Она иногда замечала, как работники засовывают под пальто бумаги, и доносила об этом Вирблису, дежурному охраннику. По счастью, Вирблис не слишком серьезно относился к ее словам: теткой она была сквалыжной и часто выдумывала всякую напраслину, так что он не трудился передавать ее жалобы сотрудникам ОШР .
Когда группа отправлялась из ИВО в гетто, всех мучил один и тот же вопрос: кто сегодня дежурит на воротах? Если полицейские из гетто и литовцы, проблем, скорее всего, не возникнет. Осматривали они поверхностно, особенно ленились охлопывать членов «бумажной бригады». Охранникам было прекрасно известно, что эти люди несут всего лишь какие‑то бумажки, а не продукты питания, что считалось более серьезным нарушением. Некоторые полицейские порой даже просили членов «бумажной бригады» принести им в следующий раз с работы интересный роман.
Однако если у ворот поджидали немцы, например Мартин Вайс, начальник полиции, Франц Мурер, заместитель гебитскомиссара по еврейским делам, или командир отряда СС Бруно Киттель, ставки менялись. Немцы безжалостно избивали всех, у кого находили хоть какое‑то подобие контрабанды. Мурер часто являлся с инспекцией и заставал всех врасплох. Если он обнаруживал у работника или работницы хлеб или деньги, спрятанные под пальто, он раздевал провинившихся догола, избивал кнутом и бросал в тюрьму. Те, кого Мурер сажал в тюрьму гетто, как правило, выживали. А вот те, кого он отправлял в Лукишки, потом чаще всего оказывались в Понарах .
Обершарфюрер Бруно Киттель
«Кто нынче на воротах?» — это был вопрос жизни и смерти.
По пути с улицы Вивульского невольники узнавали у членов других бригад, только что вышедших из гетто на ночную смену, про ситуацию у ворот. Если дежурили немцы, рассматривалось несколько вариантов действий: свернуть и сделать круг по соседним кварталам — выгадать время, а там немцы, глядишь, и уйдут. Можно было оставить материалы, по крайней мере на время, у евреев, живших в доме для рабочих «Кайлис» — он находился неподалеку от ИВО. Но бывали случаи, когда группа подходила к воротам слишком близко — повернуть незамеченными уже бы не удалось — и приходилось проходить досмотр у немцев .
Шмерке был дерзок до умопомрачения. Однажды он среди бела дня принес к воротам огромный потертый том Талмуда и пояснил вооруженному охраннику‑немцу: «Мой начальник, Шпоркет, велел забрать эту книгу в гетто и заново переплести в мастерской при библиотеке». Гестаповец и помыслить не мог, что этот еврей‑коротышка способен на столь наглую ложь, которая может стоить ему жизни, и Шмерке пропустил .
Иногда контрабандистам просто везло. Мурер обнаружил в кармане у Рахелы Крыньской серебряный бокал для вина, и все испугались, что Рахеле конец. Однако она сказала Муреру, что принесла бокал в подарок лично ему, плюс добавила пару дорогих кожаных перчаток для его жены. По непонятной причине заместитель гебитскомиссара повелся на эту выдумку — или согласился на взятку — и пропустил Рахелу беспрепятственно. В тот день у него было хорошее настроение .
Суцкевер оказался необычайно изобретательным книжным контрабандистом. Однажды он получил от Шпоркета разрешение пронести в гетто несколько пачек макулатуры в качестве топлива для домашней печки. Документ он предъявил охранникам у ворот, а пачки держал в руках. В «макулатуре» были письма и рукописи Толстого, Горького, Шолом‑Алейхема и Бялика; полотна художника Шагала и уникальная рукопись Виленского Гаона. В другом случае Суцкеверу удалось внести в гетто скульптуры Марка Антокольского и Ильи Гинцбурга, картины Ильи Репина и Исаака Левитана: при помощи друзей, имевших нужные связи, он привязал их к днищу грузовика .
Не у всех историй были столь же счастливые финалы: случалось, Шмерке и прочих избивали у ворот, иногда немцы, иногда полицейские из гетто, когда получали распоряжение «ужесточить» осмотры. Однако в Понары никто не попал. Им просто повезло .
Рахела Крыньская вспоминает, что, хотя дело было рискованное, контрабандой занимались почти все члены «бумажной бригады», в том числе множество работников из «технической бригады», отвечавших за перевозку, — те, кто делал коробки и ящики, паковал книги, перемещал. Один из таких технических работников завел ящик для инструментов с двойным дном и переносил книги и документы в этом тайнике, под молотком, гаечным ключом и плоскогубцами .
Зелиг Калманович снял свои возражения и присоединился к контрабандистам. Он знал, что, поскольку квота на вывоз в Германию составляет 30%, многие ценные вещи, если их не вынести, будут уничтожены. Деятельность своих товарищей он считал духоподъемной, способом нравственного сопротивления, и благословлял книжных контрабандистов, будто набожный раввин: «Работники спасают от гибели все, что могут. Да будут они благословенны за то, что рискуют жизнями, да защитят их крыла Б‑жественного Присутствия. Да пребудет <…> милость Г‑сподня со спасителями, и да дарует он нам право увидеть зарытые письмена в мире» .
Зелиг Калманович
Шмерке впоследствии вспоминал: «Жители гетто смотрели на нас как на ненормальных. Они вносили в гетто продукты под одеждой, в обуви. Мы вносили книги, листы бумаги, иногда — “Сефер Торы” или “мезузы”». Перед некоторыми членами «бумажной бригады» стояла непростая нравственная дилемма: брать с собой книги или еду для родных. Некоторые узники критиковали контрабандистов за то, что во времена, когда речь идет о жизни и смерти, их волнует судьба каких‑то бумажек. Калманович с чувством отвечал, что книги потом не вернешь: «Они не растут на деревьях» .
После того как материалы удавалось пронести на территорию гетто, их еще нужно было где‑то спрятать. Проще всего было передать их Круку, который помещал самые ценные вещи в свою книжную «малину», а менее редкими экземплярами пополнял библиотеку гетто. Крук вел карточный каталог, куда вписывал все находившиеся в его руках сокровища, указывал их происхождение. Вещи, «украденные» из помещения ОШР, вписывались как «поступившие из той самой организации». Если написать «из Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга», оставишь свидетельство о краже — вдруг каталог попадет в руки немцев .
Однако никто не мог гарантировать, что библиотека гетто и «малина» Крука уцелеют. А если немцы ворвутся в здание и заберут часть коллекции? Безопаснее было распределить сокровище по множеству небольших тайников. По воспоминаниям Суцкевера, таких тайников было десять, а запомнил он адреса семи: на Немецкой улице (в здании, где жили он, Шмерке и доктор Даниэль Файнштейн); на Страшуна, 6 (в библиотеке гетто), в домах номер 1, 8 и 15 по улице Страшуна; на улице Святого Иоанна Крестителя и в бункере на Шавельской улице, 6.
Самыми ценными предметами, которые Суцкевер вырвал из немецких когтей, были дневник Теодора Герцля — отца современного сионизма, а также актовая книга клойза Виленского Гаона. Они были обнаружены на достаточно раннем этапе и пронесены в гетто; их держали в двух разных тайниках .
Были и другие способы прятать спасенное. Шмерке и Суцкевер передали множество предметов друзьям, полякам и литовцам, которые приходили к ним в гости в обеденный перерыв. Она Шимайте, библиотекарь из Виленского университета, забрала пачку рукописей И.‑Л. Переца и, по договоренности с коллегами, спрятала их в университетской библиотеке. Поэт‑литовец Казис Борута прятал коробки с документами в Литературном институте при Литовской академии наук . Некоторые ценные материалы Суцкевер передавал Виктории Гжмилевской, имевшей связи с польским подпольем. Когда он вручил ей документ, подписанный польским борцом за свободу Тадеушем Костюшко, она опустилась на колени и поцеловала его имя на странице. Впоследствии Виктория рассказывала, что, когда она передала этот документ участникам польского сопротивления, реакция была такая, будто искра попала в пороховой погреб .
Однако все больше материалов увозили на переработку, и стало ясно, что «бумажная бригада» выигрывает сражения, но проигрывает кампанию. Спасти удавалось лишь крошечную толику. Весной 1943 года Суцкевер изобрел новую тактику. Он решил создать «малину» в самом здании ИВО. Тем самым откроется новый канал спасения — возможно, нужда в контрабанде отпадет вовсе.
Изучив архитектуру здания, Суцкевер обнаружил рядом с балками и стропилами на чердаке большие полости. Нужно было одно — отвлечь поляка‑охранника Вирблиса, чтобы в обеденный перерыв Суцкевер и его друзья могли перетаскивать материалы на чердак. По счастью, Вирблис очень переживал, что из‑за войны ему пришлось бросить учебу, и с радостью принял предложение двух членов бригады, доктора Файнштейна и доктора Гордона, позаниматься с ним в отсутствие немцев математикой, латынью и немецким языком. Стоило педагогам и их ученику погрузиться в учебу, как другие члены «бумажной бригады» принимались таскать материалы на чердак .
Тут самое время сделать паузу и задаться простым вопросом: почему? Почему эти мужчины и женщины готовы были рисковать жизнью ради книг и бумаг? По сути, тем самым они провозглашали свое мировоззрение и воплощали в жизнь свои убеждения. Мировоззрение их заключалось в том, что литература и культура являются высшими ценностями, они ценнее жизни отдельного человека или группы людей. Будучи убеждены, что скоро погибнут, члены «бумажной бригады» сделали выбор: посвятить остаток жизни тому, что действительно важно, а если понадобится, то и принять за это смерть. Что касается Шмерке, книги в молодости уберегли его от преступлений и отчаяния. Настало время отплатить им за это сторицей. В душе Абраши Суцкевера жила мистическая вера, что поэзия — это сила, одухотворяющая всю жизнь. Пока он хранит верность поэзии — пишет, читает и спасает стихи, — он не умрет.
Кроме прочего, своими поступками книжные контрабандисты выражали веру в то, что еврейский народ выживет и после войны, и тогда ему вновь понадобятся сокровища его культуры. Кто‑то уцелеет, и тогда они достанут эти предметы из тайников, с помощью которых можно будет возродить еврейскую культуру. В самые темные часы истории Виленского гетто было трудно понять, произойдет все это или нет.
И наконец, в качестве гордых граждан еврейской Вильны члены «бумажной бригады» верили в то, что сама сущность их города сокрыта в книгах и документах. Если спасти книги из библиотеки Страшуна, документы из ИВО и рукописи из Музея Ан‑ского, дух литовского Иерусалима не иссякнет, даже если здешние евреи окажутся обречены. Калманович выразил это в суровых словах: «Возможно, после войны в Вильне и останутся евреи, но писать еврейские книги здесь будет некому».
Суцкевер подтвердил свою веру в пользу деятельности «рабочей бригады», написав в марте 1943 года стихотворение, которое называется «Пшеничные зерна». Он изобразил в нем себя: он бежит по улицам гетто с «еврейским словом» в руках, приласкав его, точно ребенка. Листы пергамента взывают к нему: «Спрячь нас в своем лабиринте!» Он закапывает спасенные тексты в землю, и его душит отчаяние. Однако ему становится легче, когда он вспоминает старинную притчу: египетский фараон выстроил себе пирамиду и велел слугам положить в гроб несколько пшеничных зерен. Прошло девять тысяч лет, гроб вскрыли, обнаружили там зерна, посадили в землю. Из зерен взошли многочисленные и пышные ростки. Когда‑то, пишет Суцкевер, зерна, которые он посадил в виленскую почву — посадил, не закопал, — тоже принесут свои плоды.
Эфшер ойх велн ди вертер
Дервартн зих вен аф дем лихт —
Велн ин шо ин башертер
цеблиен зих ойх умгерихт?
Ун ви дер уралтер керн
Вос хот зих фарвандлт ин занг
Велн ди вертер ойх нерн,
Велн ди вертер гехерн
Дем фолк, ин зайн эйбикн ганг.
Слова, вопреки всем сомненьям,
Вернутся на свет после нас,
И ярким, нежданным цветеньем
Взойдут в предначертанный час.
Как в колос на стебле высоком
Зерну суждено прорасти,
Слова напитаются соком,
Слова станут истинным оком
Народа в извечном пути.
Силы и воодушевление члены «бумажной бригады» черпали, помимо прочего, в осознании того, что ИВО и его довоенный директор Макс Вайнрайх живы и здоровы в Америке. Вайнрайх обосновался в Нью‑Йорке в 1940 году и превратил местный филиал института в его головное отделение. Крук и Калманович были вне себя от радости, когда до них дошли отрывочные сведения о том, что ИВО возобновил в Америке свою деятельность. Как ни странно, источником этих новостей стал сам Поль.
Поль был постоянным читателем газеты Yiddish Daily Forward и вырезал оттуда материалы, которые, по его мнению, служили подтверждением нравственной ущербности и злокозненности евреев. (Любые высказывания против преследования евреев он считал проявлением антинемецкой «злокозненности».) В одном из номеров газеты он нашел материалы о проведении в Нью‑Йорке 8–10 января 1943 года конференции ИВО и, закончив чтение, показал заметку Калмановичу. В ней упоминались лекции нескольких довоенных друзей и коллег Калмановича — ученых, которые успели спастись из Варшавы и Вильны. Говорилось также, что на конференции принято официальное решение о переводе штаб‑квартиры ИВО в Нью‑Йорк. Калманович, совершенно ошеломленный, помчался в библиотеку гетто, чтобы поделиться новостями с Круком. Они обнялись, по щекам покатились слезы радости. Крук пишет в дневнике:
Только находясь в Виленском гетто и пережив все то, что пережили мы, зная, что стало с ИВО здесь, можно понять, каково нам было получить этот привет от американского ИВО и в особенности от тех, кто остался жив, кто восстанавливал еврейскую науку.
<…>
Мы с Калмановичем пожелали друг другу выжить, чтобы поведать миру свою историю, в особенности главу под названием «ИВО». Судьба в своей жестокости заставила нас нести бремя страшной трагедии гетто, но нас переполняет радость и удовлетворение при мысли о том, что все, связанное с евреями и идишем, живо и сохраняет наши общие идеалы.
Члены «бумажной бригады» были убеждены, что литовский Иерусалим полностью не уничтожен. Живая его часть теперь в Нью‑Йорке. Уцелевшие ученые когда‑нибудь унаследуют сохраненные книги и документы. Мысль эта стала лучом надежды во тьме.
Из‑под земли
10 июля 1944 года Шмерке Качергинский вошел в Вильну в составе смешанного партизанского отряда. Советская армия уже вела с немцами уличные бои. Отряд Шмерке подошел с юга и под гул тяжелой артиллерии двинулся по узким улочкам и переулкам к центру города. Рядом с железнодорожным полотном на Торговой улице их встретил шквальный пулеметный огонь. Погибли двое поляков из подразделения, было решено дальше не двигаться. Немцы оставили город только два дня спустя — некоторые из них сдались в плен. Добравшись 12 июля до центра Вильны, Шмерке увидел на улицах десятки тел убитых немецких солдат. «Я вспомнил об их бесчеловечности и лишь пожалел о том, что им выпала такая легкая смерть».
Некоторые из центральных улиц города — Мицкевича, Большая, Немецкая — были разрушены и в огне. Шмерке шел по знакомым улицам, среди руин и пожаров, растерянный и ошеломленный. В дневнике он записал: «Я не знал, куда пойти, но ноги несли куда‑то. Знали, куда мне нужно. Повели вверх по склону. <…> Внезапно я оказался у начала любимой моей улицы Вивульского и — о горе мне! — у здания ИВО. Оно было неузнаваемо, в руинах. Казалось, что так основательно не было разрушено больше ни одно здание в городе». Шмерке ощутил непереносимую боль, тело вот‑вот разорвется на куски. Сердце сжалось, дало перебой: Шмерке понял, что Институт изучения идиша, ИВО, уничтожен — и все те материалы, которые они с коллегами прятали на чердаке, превратились в пепел и золу .
Взорванное здание ИВО на улице Вивульского, 18. Из альбома «Литовский Иерусалим в иллюстрациях и документах».
N.Y.: The Laureate Press, 1974
Шмерке, оцепеневший от ужаса, направился на Шавельскую улицу, 6, она находилась внутри гетто. Именно здесь помещался заглубленный бункер, где ФПО хранила оружие, а «бумажная бригада» — книги. Добравшись до места, он понял, что в последнее время в бункере скрывались от бомбежек. Он посветил фонариком во тьму и стал голыми руками отгребать песок с земляного пола. Внезапно перед глазами мелькнули листы бумаги, и Шмерке выдохнул от радости и облегчения. Материалы здесь, они целы. Радость оказалась недолгой. Через минуту он вышел из бункера, его ослепил солнечный свет, и он подумал: «Какое яркое солнце, но для меня мир никогда еще не был темнее» . На улицах он не увидел ни одного еврея.
Официально город был освобожден Красной армией на следующий день, 13 июля. Еврейская партизанская бригада «Мстители» во главе с Абой Ковнером, Виткой Кемпнером и Ружкой Корчак вошла в Вильну и собралась перед пустым гетто. Там они встретили Шмерке и других бойцов‑евреев из «вильнюсской» бригады. Радость мешалась с раздиравшей душу болью: Вильна свободна, но это не прежний город — он перестал быть литовским Иерусалимом.
В день освобождения Вильны там находился и Илья Эренбург, самый знаменитый военный корреспондент в Советском Союзе, автор посвященной Суцкеверу статьи в «Правде». Эренбурга тронул вид уцелевших узников гетто с автоматами за плечом, он обнялся с ними. Теплое приветствие известного в СССР человека подняло настроение бойцам‑евреям — и, кроме прочего, Эренбург передал им из Москвы приветы от Абраши .
Илья Эренбург с партизанами. Из альбома «Литовский Иерусалим в иллюстрациях и документах».
N.Y.: The Laureate Press, 1974
Уже на следующей неделе в городе начали появляться евреи. Некоторые скрывались под землей, в канализации; другие — в подвалах домов поляков и литовцев. В город также хлынули те, кто прятался в соседних городках или в лесу.
Поскольку Шмерке был партизаном, советское командование выделило ему полностью обставленную трехкомнатную квартиру на главной магистрали города — улице Мицкевича, переименованной в проспект Гедемина. В квартире раньше жил важный немецкий чиновник, но он поспешно бежал, оставив даже еду и одежду. Шмерке впервые за десять месяцев выспался в кровати .
13 июля, в день освобождения Вильны, Суцкевер находился в подмосковном писательском санатории в Воскресенске. Его реакция на новости, опубликованные на первой полосе газеты «Правда», напоминала реакцию Шмерке: «Я не в состоянии оставаться в санатории после освобождения Вильны. Я должен вернуться в родной город и своими глазами увидеть, насколько сильно он разрушен». Суцкевер возвратился в Москву и тут же отправился к Юстасу Палецкису, президенту советской Литвы, который в свое время вытащил его из Нарочи. На сей раз Суцкевер попросил помочь ему с отправкой в обратном направлении, назад в Вильну, как можно быстрее. Палецкис, который и сам собирался домой, ответил: «Хорошо, Абраша, поедем или полетим вместе».
Они поехали; ночью 18 июля Суцкевер и Палецкис прибыли на армейском автомобиле в советский Вильнюс. Вдоль шоссе, по которому они ехали, валялись смердящие трупы немецких солдат. «Мне этот запах был слаще любых духов, — записал Суцкевер в дневнике, а ниже задумчиво добавил: — Если бы не спрятанные культурные ценности, мне вряд ли бы хватило сил вернуться в родной город. Я знал, что любимых людей там больше нет. Знал, что убийцы казнили их всех. Знал, что ослепну от боли, увидев Вилию. Но еврейские буквы, которые я посеял в виленскую почву, сияли мне за тысячи километров» .
На следующее утро отряд партизан отправился на Вивульского, 18, и глазам Суцкевера впервые предстало разрушенное здание. Именно в этот момент он понял, что его Вильны, столицы культуры на идише, больше не существует. Члены отряда дали клятву извлечь на свет остатки сокровищ еврейской культуры. Шмерке высказал горькую, но трезвую оценку: подавляющее большинство книг и документов уничтожено на бумажных фабриках, малая часть вывезена в Германию и только «минимальное число» спасено усилиями «бумажной бригады» . Теперь их долг перед потомками и погибшими товарищами — сохранить эту крошечную часть.
Тяжелым ударом для Шмерке и Абраши стала новость об участи их коллег по «бумажной бригаде». Зелиг Калманович скончался в Нарве. Доктор Якоб Гордон, работавший над переводами, погиб в Клооге; Ума Олькеницкая, художник‑график и хранительница театрального архива ИВО, была вывезена в Треблинку, а доктор Даниэль Файнштейн, социолог, читавший лекции в гетто, убит всего за два дня до освобождения города . Доктор Дина Яффе, делавшая переводы, погибла в Треблинке, преподаватель Израиль Любоцкий, разбиравший книги на иврите, скончался в эстонском трудовом лагере. Давид и Хая Маркелесы (родители Нойме Маркелеса), оба педагоги, были расстреляны в Понарах . Илья Цунзер, который разбирал материалы по музыке, умер от тифа в Эстонии, в нарвском лагере. Раввин Авраам Нисан Иоффе, член научной группы, был обнаружен немцами в тайнике в ходе ликвидации гетто и расстрелян в Понарах . Мендель Боренштейн и Михал Ковнер, бойцы ФПО, выбрались из гетто, но погибли в Нарочи от немецкой пули .
После освобождения Вильны в город вернулись шестеро выживших членов «бумажной бригады»: Шмерке, Суцкевер, Ружка Корчак, Нойме Маркелес, Акива Гершатер и Леон Бернштейн. Еще двое были интернированы в немецкие концлагеря: Герман Крук и Рахела Крыньская. Крук погиб в Лагеди в сентябре 1944 года, а Крыньская выжила, но в Вильну так и не вернулась. К шестерым уцелевшим присоединился Аба Ковнер, бывший командир ФПО. Он тоже считал, что спасение книг и документов — их священный долг и дело первостепенной важности .
Прежде всего были обследованы десять известных тайников — с разными результатами: «малины» в домах № 1 и 8 по улице Страшуна оказались целы, равно как и бункер на Шавельской улице. Тайник на Немецкой, 29, где проживали в гетто Суцкевер и Шмерке, оказался недоступен, засыпан обломками упавшего на него здания. Книжную «малину» в библиотеке гетто на Страшуна, 6 немцы обнаружили незадолго до отступления. Они вытащили оттуда все материалы и сожгли во дворе .
Шмерке и Суцкевер обратились к Генрику Зиману, члену ЦК компартии Литвы, и попросили официально поддержать операцию по спасению сокровищ. Зимана они хорошо знали по партизанскому отряду — он был заместителем командира. До войны Зиман преподавал в еврейской школе в Ковне, но, сделавшись партизанским командиром, взял литовское подпольное имя Юргис и называл себя литовским коммунистом. В лесу далеко не все знали, что он еврей. Сохраняя позу интернационалиста, Зиман ответил на просьбу Шмерке и Суцкевера с демонстративным безразличием: у Литвы, только что вернувшейся в состав СССР, есть более насущные задачи .
Трудно сказать, как именно Суцкевер связался с Юозасом Банайтисом, главой отдела искусства наркомата просвещения, но Суцкеверу удалось убедить его поддержать их начинание. 25 июля Банайтис выдал ему написанный от руки документ, дававший право «забрать и перевезти по адресу проспект Гедемина, 15, квартира 24 еврейские культурные и художественные ценности, разрозненные и спрятанные в разных точках города во время немецкой оккупации» .
Суцкевер, Шмерке и Ковнер встретились на следующий день, 26 июля, и основали Еврейский музей культуры и искусства. Себя они назвали «инициативной группой» и направили представителям власти докладную записку, в которой запрашивали официальное финансирование. Они знали, что в СССР каждое учреждение культуры должно относиться к тому или иному министерству — комиссариату. Независимых частных музеев в СССР существовать не могло. Банайтис выдал Шмерке временное удостоверение, подтверждавшее, что он является сотрудником «еврейского музея, находящегося в процессе создания» .
Шмерке, Суцкевер и Ковнер замыслили музей как продолжение деятельности одновременно и «бумажной бригады», и ФПО. Цель их состояла в том, чтобы собрать и сохранить предметы довоенной еврейской культуры, при этом особо важным делом они считали сбор материалов по истории гетто и истории преступлений, совершенных немцами. Они решили для себя, что обязательно найдут архивы гестапо — там должны содержаться подробные сведения о тех, кто совершал массовые убийства. Кроме того, было решено подготовить анкету для уцелевших, свидетелей преступлений. Наконец, инициативная группа решила, что, когда музей получит официальный статус, она попросит включить его в состав вильнюсской чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко‑фашистских захватчиков и их сообщников. Такие чрезвычайные комиссии были советскими официальными органами, собиравшими показания и документы, готовившими судебные дела. Итак, инициативная группа намеревалась использовать самые разные материалы (архивы гетто, гестапо, свидетельства выживших), дабы убийцы пошли под суд и понесли наказание . Еврейский музей виделся им центром продолжения борьбы с немецкими убийцами и их местными пособниками, только вместо пушек и мин они собирались пользоваться судами и словами свидетелей.
Работа в музее началась незамедлительно. Директором стал Суцкевер, Шмерке — секретарем и главным администратором, Ковнер возглавил операцию по поиску и сбору материалов. Впрочем, разделение труда было достаточно условным, роли и должности несколько раз менялись в течение следующих нескольких недель.
Авром Суцкевер (слева), Гершон Абрамович (?) и неизвестный с газетами, бюстом Льва Толстого и произведениями искусства, обнаруженными в тайниках после освобождения Вильнюса. Июль 1944. Из альбома «Литовский Иерусалим в иллюстрациях и документах».
N. Y.: The Laureate Press, 1974
В первый момент поиски сосредоточились на бункере на Шавельской улице, представлявшем собой подземный лабиринт проходов, подвалов, отсеков. Шмерке так описывал эту операцию в дневнике: «Каждый день выносим из бункера мешки и корзины с сокровищами — письмами, рукописями, книгами знаменитых евреев. <…> Поляки, живущие во дворе, постоянно вызывают милицию и других представителей власти: думают, что мы ищем золото. Не понимают, зачем нам нужны грязные клочки бумаги, засунутые между перьями в подушки и одеяла. Никто из них понятия не имеет, что мы нашли письма И.‑Л. Переца, Шолом‑Алейхема, Бялика и Авраама Мапу; рукописный дневник Теодора Герцля; рукописи доктора Соломона Эттингера и Менделе Мойхер‑Сфорима; части архивов… Макса Вайнрайха, Залмана Рейзена и Зелига Калмановича».
Работа в доме № 6 по Шавельской улице продолжалась много недель. Некоторые ценнейшие вещи были сложены в ящики или канистры, другие просто закопаны в землю. К сотрудникам музея присоединился Гершон Абрамович, инженер, построивший бункер.
У некоторых членов команды были лопаты, другие работали голыми руками. Партизаны трудились с автоматами на ремне. Они доставали из земли материалы, заключавшие в себе еврейскую, русскую и мировую культуру: актовые книги клойза Виленского Гаона; афиши первых спектаклей на идише, сыгранных актерами труппы Аврома Гольдфадена — отца еврейского театра; письма Горького, бюст Толстого, русские летописи XVII века и… портрет некоего британского сановника, написанный в Бомбее (портрет был родом из смоленского музея) .
Выкапывая картины и скульптуры, Суцкевер с товарищами натолкнулись на статую царя Давида работы русско‑еврейского скульптора XIX века Марка Антокольского. Потом из земли показалась рука, Суцкевер ухватился за нее, думая, что это еще одна статуя. Содрогнулся, поняв, что держит не глину, а плоть. После ликвидации гетто в бункере скрывались несколько евреев, один из них скончался в подземелье. Оправившись от испуга, Суцкевер продолжил вместе с товарищами извлекать статую. В том, что она лежит рядом с человеческим телом, он усмотрел поэтический символизм: «Жертва Гитлера лежит под землей, а могущественный царь Давид, с мечом в руке, стоит ныне над землею. Он освободился, дабы отомстить» .
Авром Суцкевер (в центре), Аба Ковнер (справа) при опознании материалов в музее Из альбома «Литовский Иерусалим в иллюстрациях и документах».
N. Y.: The Laureate Press, 1974
Новоиспеченный музей располагался в квартире Шмерке и Суцкевера по адресу улица Гедемино, 15. Два поэта решили повесить вывеску на русском и идише у входа в здание еще до того, как учреждение получило официальный статус.
Помимо бункера на Шавельской улице материалы были обнаружены и в ряде других мест. 5 августа Шмерке записал в дневнике: «Несем в музей свитки Торы, которые были раскиданы по всему городу. Я притащил огромное число ценных книг, которые сохранила полька Марила Вольская — она получила их от своего друга Моше Лерера».
Ковнер тем временем разыскивал документы, рассказывавшие историю ФПО, которую он раньше возглавлял. В груде мусора во дворе дома № 6 по улице Страшуна он обнаружил экземпляр последней листовки организации от 1 сентября 1943 года: «Евреи, готовьтесь к вооруженному сопротивлению!» «Я прочитал ее, и глаза воспалились сами собой. Не потому, что я видел свой почерк или потому, что это был мой приказ, отданный моим голосом. И не потому, что я только что вытащил собственную жизнь из пепла, а потому, что меня вновь хлестнула по лицу умолкшая боль тех дней. Никто и никогда не сможет полностью постичь суть этой боли» .
Шмерке Качергинский со спасенными книгами в Еврейском музее. Вильнюс.Конец 1940‑х Valstybinis Vilniaus Gaono žydų muziejus via LIMIS Фото: архив YIVO
Квартира Шмерке и Суцкевера в доме № 15 по улице Гедемино быстро заполнялась материалами. Навестивший их корреспондент одной из газет так описал эту сцену: в комнате повсюду стопки переплетенных в кожу книг, потемневших от сырости и старости. Вдоль стены составлены рядами свитки Торы. На полу — пачки рукописей, на письменном столе — поцарапанная гипсовая статуя, одна рука отломана. Шмерке и Суцкеверу почти негде было спать.
Ночью, в темноте, в комнате делалось жутковато. Ты будто бы спал на кладбище среди надгробий и разверстых могил.
К середине 2026 года будет восстановлена уникальная еврейская (литвакская) святыня в столице – Большая Вильнюсская синагога. Мэрия Вильнюса, Еврейская община (литваков) Литвы и Фонд доброй воли подписали Меморандум по увековечиванию синагоги.
На территории синагоги планируется создать мемориальный сквер Большой синагоги, а также Еврейский общинный центр, который расскажет широкой общественности о Большой синагоге.
“Многие жители Вильнюса знают, почему Вильнюс называли Северным Иерусалимом. Об истории еврейской духовности и науки сегодня напоминают выцветшие надписи на иврите на зданиях бывшего Вильнюсского гетто, мемориальные доски и памятники. Мы договорились о создании нового центра притяжения для литовцев и иностранцев на месте разрушенной советской властью Большой синагоги”, – говорит мэр Вильнюса Ремигиюс Шимашюс.
Археологические исследования на месте Вильнюсской Большой синагоги начались в 2011 году. Во время раскопок археологи обнаружили важнейшие части бимы (кафедры) – основания двух колонн, места двух микв (ритуальных бассейнов), огромную внешнюю заднюю стену Большой синагоги и часть пола синагоги. На стенах рядом с бимой также были обнаружены надписи, на которых ранее были вырезаны строки из Торы (Пятикнижия).
Марк Шагал “Арон ха-кодеш Вильнюсской синагоги”
Точная дата строительства Большой Вильнюсской синагоги неизвестна. Историки считают, что она была построена в 1633 году, когда Владислав IV Ваза предоставил евреям привилегию основать квартал в Вильнюсе. Архитектор синагоги неизвестен.
По некоторым данным, первая деревянная синагога была возведена на ул. Еврейской в 1573 году. Во время погрома 1592 года была уничтожена. В 1606 году синагога построена заново.
В 1630 году евреи получили разрешение на строительство каменной синагоги, с условием что она не будет выше виленских костёлов и выделяться стилем от других построек района. Архитектура строения была очень простой. Снаружи здание было украшено пилястрами, окна были стрельчатыми, а крыша украшена аттиком, что было характерно для стиля ренессанса. Внутренние своды, украшенные геометрическими орнаментами, поддерживали четыре тосканские колонны. Бима первоначально находилась у восточной стены, позднее была перенесена на середину зала. Арон-Ха-Кодеш был обит золотом и серебром.
Синагога несколько раз повреждалась. Во время занятия Вильно русскими войсками в 1655 году она была сожжена. В 1748 году пожар уничтожил часть синагоги, галерею для женщин и биму. В очередной раз синагога пострадала во время восстания Костюшко в 1794 году. Существует легенда, согласно которой Виленский Гаон ночью достал из Арон-Ха-Кодеш свиток Торы и прочитал её 7 раз. В результате русский снаряд, выпущенный по синагоге, не взорвался.
После восстания Костюшко синагога была восстановлена в стиле классицизма. Верхняя галерея была дополнена коринфским портиком.
Большая синагога Вильнюса была одним из крупнейших еврейских храмов в Восточной Европе. Она была известна как важный духовный и образовательный еврейский центр, благодаря чему Вильнюс получил название “Литовский Иерусалим”. Синагога была 25 м в длину, 22,3 м в ширину и 12,1 м в высоту. Говорят, что по размерам и великолепию Виленская синагога превосходила все синагоги, построенные в Республике двух народов. Некоторые исторические источники утверждают, что она вмещала до 5000 человек.
Синагога была важнейшим элементом комплекса на Еврейской улице. Рядом с ней располагалась библиотека, основанная в 1886 году М. Страшуном. В библиотеке хранился также архив Виленской еврейской общины. В 1927 году библиотека насчитывала 19 тысяч единиц хранения. Рядом также находились четыре помещения для изучения Торы. Неподалёку находились синагоги Гаона и Хевра-Кадиша.
Во время Второй мировой войны синагога использовалась гитлеровцами как склад зерна. В июле 1944 года сгорела в ходе боёв за Вильнюс. Крыша здания была полностью разрушена, внутренности выгорели, но стены остались стоять. Однако новые власти Вильнюса не согласились на восстановление синагоги.
В 1953 году был принят генеральный план строительства Вильнюса, который предусматривал перестройку старого еврейского района. В 1955—1957 годах руины синагоги были полностью снесены.
В 1964 году на месте Большой синагоги был построен детский сад.
Литовское общество искусствоведов установило пять «Камней преткновения» в Вильнюсе, увековечивающих память еврейских художников, которые погибли во время Холокоста: Лизы Дайхес, Бенциона Михтома, Фани (Умы) Олкеницкой-Лерер, Рахели (Розы) Суцкевер-Ушаевой и Якова Шера. Затраты на проект покрыты за счёт благотворительных сборов и пожертвований Литовского общества искусствоведов.
«Камни преткновения» – международный проект немецкого художника Гюнтера Демнига. Его цель – напоминать людям о судьбах жертв нацизма. Бо́льшая часть камней установлена в память еврейских жертв нацизма. Другие камни установлены в память цыган, Свидетелей Иеговы, гомосексуалов, левых, участников Движения Сопротивления и других. Каждый камень установлен точно на том месте, где человек последний раз был свободен до ареста и отправки в лагерь смерти. На латунной пластине выгравировано имя, год рождения, год и место смерти человека.
По всей Европе, а также в Аргентине, уже установлено более 75-ти тысяч памятных знаков. По этой причине «Камни преткновения» считаются крупнейшим децентрализованным памятником жертвам нацизма во всем мире.
Еврейская община (литваков) Литвы приглашает литваков, разбросанных по всему миру, вернуться в Вильнюс 23-26 мая, чтобы посетить родину предков и принять участие в пятом Всемирном конгрессе литваков. Четырехдневная программа конгресса включает дискуссии, посещение исторических мест и различные культурные мероприятия, посвященные еврейскому наследию Литвы и достижениям литваков во всем мире.
Главными событиями конгресса станут торжественное открытие в Сейме Литовской Республики и концерт всемирно известного кантора из США Джозефа Маловани в Вильнюсской Хоральной синагоге, вечер-концерт “Свидание с Вилнэ (Вильнюсом)”, в котором примут участие известные литовские музыканты и театральные деятели, которые отдадут дань памяти евреям, жившим и работавшим здесь.
Официальным патроном пятого Всемирного конгресса литваков является председатель Сейма Литовской Республики Виктория Чмилите-Нильсен. “Этот Конгресс литваков проходит на фоне бушующей агрессии в Украине, когда военная лихорадка затрагивает весь регион. Конгресс имеет большое значение для Литвы, как исторически, так и сегодня, а также для всего мира идишистской культуры. Перед лицом слепой жестокости и насилия важно постоянно подчеркивать человечность, сострадание, вечные духовные ценности, из которых всегда черпала силу давняя литвакская традиция. Это особенно актуально сейчас, когда агрессивный, имперский антисемитизм, искажающий исторические факты и манипулирующий чувствами людей, вновь набирает обороты в Восточной Европе. Мы должны противостоять этому!”, – отмечает спикер парламента Литвы.
“Всемирный конгресс литваков в Вильнюсе дает понять всему миру, что еврейство в Литве имеет не только прошлое. Сегодня мы приглашаем на открытый разговор о будущем литвакской культуры и важности ее передачи нашим детям и внукам. Я уверена, что Литовское государство также заинтересовано в том, чтобы литваки со всего мира чувствовали себя на родине предков как дома”, – говорит председатель Еврейской общины (литваков) Литвы Фаина Куклянски.
Особое место в достоянии литваков занимает кулинарное наследие, поэтому 23 – 26 мая кафе Еврейской общины Литвы «Лавка бейгелей» – „Beigelių krautuvėlė“ (Вильнюс, ул. Пилимо, 4) приглашает участников Конгресса, а также жителей и гостей столицы посетить и попробовать блюда литвакской кухни.
“Я убеждена, что многие посетители будут удивлены тесной исторической связью литовской и литвакской кухнями. Это еще раз доказывает, что на протяжении многих веков мы жили и строили свою жизнь рядом друг с другом. Ведь именно общаясь, делясь друг с другом едой, обмениваясь рецептами приготовления блюд, мы строим тесные и искренние межобщинные связи, от которых невозможно отказаться. Это еще раз доказывает, что на протяжении веков мы жили бок о бок и строили свою жизнь. Ведь общаясь и делясь едой и рецептами, мы создаем тесные и искренние связи между сообществами, которые невозможно отрицать”, – отметила Фаина Куклянски.
Коллекция редких предметов Национальной библиотеки Израиля содержит книгу со стихами и рассказами, написанными детьми из украинского города Харьков накануне праздника Песах в 1920 году, сообщает журналист The Librarians Хен Малуль.
Обложка брошюры под названием «Жизнь детей»
Язык, находящийся в процессе возрождения, каким был иврит, остро нуждался в носителях, прежде всего в молодых носителях: детях, которые вырастут, бегло и свободно общаясь на этом языке. Помимо носителей, язык нуждался также в инструментах для обучения ему. И основным инструментом – учебным пособием, разработанным сионистским движением для обучения молодых последователей ивриту, – был сборник рассказов, песен и стихов. В 1887 году Элиэзер Бен-Иегуда и Давид Йелин опубликовали первую «Хрестоматию для еврейских детей» на иврите.
Начиная с последних десятилетий 19 века учителя, студенты и писатели создали сотни текстов на иврите, предназначенных для учащихся еврейских школ, основанных по всей Европе. Это был огромный проект как по масштабу, так и по значимости. И все же любой, кто когда-либо изучал иностранный язык, знает, что этого недостаточно.
Первый этап изучения языка — это пассивное усвоение, а второй этап – практика.
Небольшая книжица под названием «Жизнь детей» — яркий пример второго этапа: перехода от чтения к письму, от пассивного погружения к спонтанному творчеству. Учащиеся школы «Тарбут» (что значит на иврите «Культура») в городе Харькове выбрали для своего сборника наиболее подходящую тему: весна, обновление и память об освобождении евреев от рабства в Египте, отмечаемом во время праздника Песах.
Организация «Тарбут», целью которой было создание сети еврейских школ по всей Восточной Европе, основана была всего за три года до публикации этой брошюры, в апреле 1917 года в Москве. Роковой год, начавшийся с отречения царя, закончился установлением власти большевистского правительства, враждебного как сионизму, так и ивриту. После начала гражданской войны в России, и особенно вследствие антисионистской политики большевиков, организация «Тарбут» была вынуждена закрыть штаб-квартиру в Москве и начать с нуля в Киеве, Одессе и Харькове в середине 1918 года. Украинское отделение «Тарбута» непродолжительное время получало финансирование от независимого в тот момент украинского правительства. Но ситуация изменилась по мере того, как большевики установили власть на Украине. Конец был положен и недолгому расцвету иврита.
Брошюра школы «Тарбут» в Харькове была издана именно в этот краткий период.
«Жизнь детей» предлагает нам заглянуть в мир еврейских детей Харькова их собственными словами, на ясном и элегантном иврите. Каждый текст, будь это проза или поэзия, сопровождается именем автора. Все произведения, как уже упомянуто, посвящены приходу весны и празднику Песах. Это сборник, как указано, «песен, рассказов, воспоминаний, впечатлений и фантазий» учеников первой и второй ступеней школы. Из текстов видно, что это не первоклассники или второклассники, а скорее мальчики и девочки лет 14-15.
За оглавлением следует иллюстрация: идиллический пейзаж с подписью «На берегах Днепра».
Первым читаем стихотворение Даниэля Прахабмека под названием «Зима закончилась».
Голые деревья Снова пробуждаются, Шумный город Приобретает новый облик. Всё радостно, живо и светится, Дух весны омывает всех, Счастливы многоэтажные здания, Венчающие высокие горы. И все же остается стеклянная пленка льда, Над болотами, над ручьями, Тем не менее, деревья голые, Листья еще не распустились. Птицы еще не вернулись, Напевая свои радостные песни, Но уже чувствуется весна, На каждом углу и на площади. Небо изменилось, И облака уже другие, Весна уже просачивается В глубины души. Это не тот мир, Это не высоты Творения, – Все живое, свежее, счастливое, Все возвращается к жизни!
Сара Аспель пишет о деревьях, цветущих весной:
Как ужасна зимняя стужа, Как прекрасны весенние приятные ветры, Видели ли вы деревья, как они прекрасны весной, А зимой они стояли, грустили и спали.
Но вот пришла весна, и они проснулись, встали, Они начинают оглядываться по сторонам, вокруг. «Слава Б-гу, зима кончилась!» – Шепчутся деревья между собой, – «Теперь мы будем расти с приходом весны!»
Одно за другим в сборнике следуют девять стихотворений, посвященных окончанию зимы, приходу весны и празднованию Песаха. А далее читаем первый в этой книге рассказ. Элиэзер Ааронов пишет о приготовлениях к Песаху:
«В нашем доме работа кипит, идет полным ходом. Все домочадцы готовятся к великому празднику, празднику Искупления Израиля, то есть Песаху. Отец достает из шкафа книги агады, мама и тетя убирают комнаты, чистят столы, стулья и кровати: я хотел им помочь, но мама выгнала меня гулять. Я вышел на улицу, воздух чистый, небо чистое, и как будто весь мир очистился, чтобы встречать великий праздник. И вот сестра зовет меня на обед. Как тяжело было покинуть берег и пойти домой, но я утешал себя мыслью: может быть, мама разрешит мне выйти после обеда. Я пошел домой, поел и снова вышел. Трудно описать, какое удовольствие я испытал в тот момент!»
Во всех рассказах (за одним исключением) автор выступает главным героем своего повествования, во многих из них упоминаются родители авторов, особенно матери. Мать Элиэзера отправила его прогуляться на улицу, чтобы он не мешал уборке, а рассказ Хаима Шейнгальда начинается с вопроса, который он задает своей матери: «Почему сегодня светло? Почему нет облаков, как вчера?»
Вопреки сионистскому мифу о том, что евреи диаспоры были оторваны от своего окружения, ясно, что харьковские школьники чувствуют близость к окружающей их природе. Они воспринимают весну как яркое, прекрасное время года, время невероятных перемен и преобразований. Холод уходит, дождевые облака уступают место теплому солнцу. Для юных поэтов и писателей очевидна ассоциация цветущей природы с приближающимся праздником Песах.
Как это прекрасно – читать и размышлять об этих сценах из жизни еврейских детей на Украине: не из-за отдаленности во времени (прошло уже более столетия), а именно из-за сходства между учениками, жившими и писавшими на иврите сто лет назад, и детьми, которыми мы сами когда-то были.
Кому не близка сцена, когда сидишь в классе и с нетерпением чувствуешь приближение окончания учебного дня?.. Выйти наконец на волю, побродить… Как об этом пишет Давид Ломзов в рассказе «Весна пришла»:
«Я лежу в своей постели. Я уже проснулся, но не понимаю, почему свет имеет такой красноватый оттенок? Я открыл глаза, и вот солнце согревает меня, пока я лежу на своей кровати! Я с радостью перепрыгнул через кровать и увидел: то немногое, что осталось от снега, растаяло. Весна пришла!
Мне пришла в голову мысль: какое чудесное слово – весна! Сколько мыслей оно вызывает в моем сердце! Я буду ходить в парки, может быть, мы поедем в летний лагерь, я буду собирать грибы, орехи …
Я взял книгу и со счастливым выражением на лице отправился в школу, где увидел веселые лица друзей. «Может, нам сегодня пойти на экскурсию?» — сказал один мальчик. Внезапно раздается звонок, и я бегу в класс. Там они <учителя> объясняют всякие милые вещи, но нам совсем не интересно то, что они нам объясняют. И хотя мы делаем вид, что слушаем, но наши сердца снаружи».
Большинство текстов сосредоточены на трех местах действия: дом – здесь проходят приготовления к Песаху, происходит седер; места «на природе» – где видно, как природа пробуждается от зимней спячки; синагога – место, где община собирается совместно с раввином. В некоторых историях – например, приведенной выше – упоминается и четвертое место: школьный класс.
Итак, как же харьковчане встречали Песах? Свидетельства демонстрируют, что с тех пор мало что изменилось, и тогда все происходило так же красиво и трогательно. Мордехай-Галеви Изгур пишет:
«За несколько дней до Песаха мы с мамой отнесли нашу пасхальную посуду ее двоюродному брату, потому что праздник мы отмечали с ним, в его доме. Там мы стали готовить посуду и убирать комнаты. В девять часов утра накануне Песаха мы поспешили съесть хамец и убрать из дома то, что осталось. Одним словом, мы старались устроить «Песах» во всех комнатах».
Большинство рассказов написаны мальчиками. А история Ханны Брик уникальна тем, что включена в раздел под названием «Фантазии». Это единственный текст, написанный не от первого лица.
Главная героиня — маленькая Сарра, которая, чувствуя усталость накануне Песаха, засыпает как раз перед тем, как отец должен вернуться из синагоги.
Сарра во сне мечтает о радостном путешествии в лес: она вторит пению птиц, гуляя среди деревьев. Позже, когда во сне наступает вечер, настроение Сарры меняется:
«Мое старое дерево, — с грустью спрашивает она одного из своих лесных товарищей, — где мой дом?» – «Не знаю, – отвечает дерево, – пойди и спроси у птиц». Птицы тоже не могут помочь. Когда Сарру охватывает тоска, героиню будят поцелуи матери, побуждающие ее встать с постели и подойти к столу для седера. Отец вернулся…
Брошюра школы «Тарбут», созданная ее учениками более ста лет назад, ныне отсканирована и загружена на сайт Национальной библиотеки Израиля в рамках проекта «450 лет еврейской книги». Кстати, она имеет порядковый номер 12, это означает, что предыдущих брошюр было как минимум 11…
Тысячи книг, рукописей и других документов о еврейской жизни в Восточной Европе до нацистского Холокоста будут доступны онлайн 10 января после начала работы нового сайта под эгидой YIVO, нью-йоркского Института еврейских исследований, сообщает «The Algemeiner».
В общей сложности 4,1 миллиона страниц будут доступны исследователям онлайн в рамках проекта «YIVO Vilna Online Collections» — инициативы, предпринятой YIVO в сотрудничестве с тремя литовскими научными учреждениями. Большая часть материалов в коллекциях была спасена евреями, пытавшимися выжить в условиях нацистской оккупации, в том числе рабочими из Виленского гетто, которые стали известны как «Бумажная бригада». Отобранные в 1941 году по приказу нацистов для сортировки документов, уцелевших после разграбления Института YIVO в Вильне, для передачи в нацистский исследовательский институт в Берлине, члены «Бумажной бригады» с риском для жизни переправляли эти материалы в гетто, где они тайно хранились. Эти спасенные материалы были обнаружены после войны, а затем снова спасены от советских властей литовским библиотекарем Антанасом Улписом в 1948 году. Они оставались спрятанными в церкви, которая была превращена советскими властями в библиотеку, пока не были обнаружены в 1989 году.
Изъятые книги и документы, отправленные нацистами в Германию, также были отсканированы. Они были обнаружены армией США в 1946 году и отправлены в штаб-квартиру YIVO в Нью-Йорке. Еще одним важным компонентом коллекции являются 170000 документов, обнаруженных в Национальной библиотеке Литвы, в том числе редкие и неопубликованные работы. «Эти сохранившиеся книги и документы, разделенные историей и находящиеся в Нью-Йорке и Вильнюсе являются выжившими во время Холокоста», — говорится в заявлении YIVO, объявляющем о начале функционирования онлайн-коллекции. «Первоначальные довоенные архивы и библиотека YIVO являются выдающимся источником документации по теме восточноевропейской еврейской цивилизации, насчитывающей более 1000 лет. Проект «YIVO Vilna Online Collections» создал самую большую онлайн-коллекцию, связанную с восточноевропейской еврейской цивилизацией, включая самую большую коллекцию материалов на языке идиш в мире».
YIVO заявил, что коллекции «расскажут нам, как жили евреи, откуда они пришли, как они воспитывались и воспитывали свои семьи, как они создавали искусство, литературу, музыку и сам язык. Кроме того, эти документы раскрывают отношения между евреями и их нееврейскими соседями, то, как они понимали свое место в мире как в политическом, так и в социальном плане, и как они встречали потрясения и перспективы современности».
Доктор Рима Чиценене, научный сотрудник Библиотеки Вроблевского Литовской Академии наук, которая участвовала в проекте сканирования, заявила, что коллекции, доступные онлайн, позволят «людям во всем мире узнать о повседневной жизни и праздниках, радостях и печалях и культуре еврейского народа — народа, веками жившего бок о бок с нами». Ведущие ученые приветствовали официальный старт функционирования онлайн-коллекции. Ричард Овенден, директор Бодлианской библиотеки Оксфордского университета в Великобритании, воздал должное «героическим усилиям еврейских библиотекарей, архивариусов, поэтов и ученых из «Бумажной бригады», которые рисковали своими жизнями, чтобы обеспечить выживание удивительной сокровищницы документов, сохраняющих богатую культуру еврейской жизни по всей Восточной Европе». «Теперь к этой истории можно получить доступ благодаря отличной работе YIVO и его литовских партнеров», — заметил Овенден.
Профессор Стивен Дж. Ципперштейн с факультета еврейской культуры и истории Стэнфордского университета вспоминал, что, будучи докторантом в 1970-е годы он знал о существовании «сокровищ, когда-то принадлежавших YIVO, но недоступных». «Теперь, наконец, эта настоящая золотая жила виртуально объединена, открывая ученым и широкому кругу читателей знания об исчезнувшем мире, неизмеримо более доступные благодаря этому новому, поразительному ресурсу», — продолжил Ципперштейн.
На сайте проекта есть база данных с возможностью поиска, а также основные сведения об обнаруженных в спасенных архивах объектах, представляющих особый интерес.
Зак Левин, менеджер из Нью-Йорка, никогда не забудет еврейское кладбище Шнипишкес 16-го века, которое он посетил в Литве шесть лет назад, пишет журналист «The Jerusalem Post» Йонатан Харунофф.
Левин, предки которого из литовских городов Мажейкяй и Каунас, знал, что к середине 1940-х годов было уничтожено 90% из 250 000 евреев страны, но кладбище, расположенное в центральном районе Вильнюса – Шнипишкес, помогло определить имена и масштаб этих астрономических цифр. Здесь, вплоть до 1950 года, были похоронены тысячи евреев, в том числе такие знаменитости, как Виленский Гаон.
Примечание редакции lzb.lt : Первое еврейское кладбище в Вильнюсе было создано в 1487 году, а упоминание о нём сохранилось в документе, датированном 1592 годом. В 1831 году кладбище было закрыто для захоронений. Впоследствии в 1930 году оно было полностью закрыто. Кладбище было местом захоронения очень многих выдающихся деятелей еврейской культуры, среди которых Виленский Гаон, после погрома в 1919 года его могилу перенесли на новое еврейское кладбище Судярвес. В 1949—1950 годах были ликвидированы могилы. Когда началось его уничтожение, останки Элияху бен Шломо Залмана с останками учеников и родственников, а также В. Потоцкого были перенесены с него на кладбище Судярвес. Среди похороненных на кладбище — раввин Авраам Данциг (1748—1820), чья самая известная работа продолжает изучаться в еврейских религиозных школах и академиях по всему миру ежедневно.
В 1955 году большую часть некрополя снесли. В 1980-е годы при возведении Дворца спорта, уничтожили дополнительную большую часть могил, а также убрали все внешние границы кладбища. История кладбища замалчивалось до 1996 года, когда на месте провели археологические раскопки и рядом с Дворцом спорта нашли могилы еврейских детей.
«Его масштаб позволяет понять, что было потеряно, когда община была практически уничтожена Холокостом», – заявил Левин.
В 1970-х годах советские власти разрушили часть кладбища, чтобы построить Дворец концертов и спорта. Это здание было закрыто в 2004 году после того, как оно было признано небезопасным. Позже литовское правительство приняло решение реконструировать полуразрушенный и разрисованный граффити Дворец спорта в конференц-центр, а не снести его и восстановить кладбище. Этот шаг вызвал неоднозначную реакцию в мире, в том числе со стороны сенаторов США, главного раввина Израиля и Европейского фонда прав человека. Сегодня кладбище Шнипишкес по-прежнему находится в центре дебатов.
В середине августа 2021 года правительство Литвы объявило, что замораживает планы строительства конференц-центра, во многом потому, что Covid-19 «изменил рынок конференц-туризма». На данный момент в госбюджете на 2022 год не предусмотрено финансирование проекта Конференц-центра. Но сторонники нового строительства не сдаются: в конце августа 2021 года городской совет Вильнюса принял постановление, призывающее власти Литвы продолжить строительство центра. Мэр Вильнюса Ремигиюс Шимашюс не смог прокомментировать эту информацию.
Грант де Граф, специальный представитель по борьбе с антисемитизмом организации «Save Vilna», которая борется с осквернением еврейского кладбища и нарушениями прав человека в Вильнюсе, отметил, что целый ряд меморандумов и международных соглашений, подписанных между США и Литвой, не позволяет правительству продолжать строительство на священной земле.
В настоящее время «Save Vilna» разрабатывает предложения о восстановлении кладбища, которые мы представим на рассмотрение правительства», – заявил Граф, добавив, что план будет включать восстановление оскверненных могил, ремонт внешнего фасада Дворца спорта, а также специальной зоны, предназначенной для молитвы в здании комплекса».
Сторонники нового конференц-центра утверждают, что городу необходима современная инфраструктура. «Идея конференц-центра в Шнипишкес была предложена в связи с необходимостью возродить заброшенное здание бывшего Дворца спорта и превратить его в современный центр, которого до сих пор не хватает Вильнюсу», – заявил Марюс Януконис, директор Департамента коммуникаций и культурной дипломатии Министерства иностранных дел Литвы.
М. Януконис добавил, что любое решение литовского правительства принимается в тесном сотрудничестве с муниципалитетом Вильнюса и Еврейской общиной Литвы. «Городской совет Вильнюса является одним из участников проекта конгресс-центра и у него есть законный интерес в развитии конференц-туризма в литовской столице, – заметил он, – но правительство является «ключевой фигурой», принимающей решения в этом проекте, и мы считаем, что решения будут приняты с учетом интересов всех сторон, включая государство, город, местные и международные еврейские общины и бизнес-сообщество».
В заявлении для «The Jerusalem Post» посол США в Литве Роберт С. Гилкрист отметил, что «посольство США постоянно призывало литовское правительство поддерживать открытый диалог о кладбище Шнипишкес и всех будущих планах в этом районе». Он добавил: «Мы надеемся, что правительство, еврейские лидеры и еврейские общины Литвы придут к консенсусу относительно приемлемого использования этого места».
Известный ученый, идишист и редактор сайта «Defendinghistory.com» профессор Довид Кац более скептически относится к тесному сотрудничеству правительства с Еврейской общиной Литвы, отмечая, что для местной Еврейской общины не будет ничего хорошего из-за того, что она не смогла защитить могилы своих предков.
«После международных протестов ряд представителей правительства поняли, что конференц-центр в долгосрочной перспективе станет национальной катастрофой», – заявил проф. Д. Кац, который долгое время выступал против нарушения целостности кладбища.
«Отмена финансирования по той или иной причине была обычным способом заткнуть рот надоедливым иностранным евреям и удовлетворить местных ультраправых, которые просто не хотят, чтобы в центре Вильнюса было еврейское кладбище», – заключил он.
Департамент культурного наследия сообщат об окончании реставрации здания бывшей синагоги в Аланте.
Здание бывшей синагоги является исключительным объектом культурного наследия не только Литвы, но и всей Восточной Европы. Деревянных синагог вообще осталось очень немного. По всей Европе их едва наберется два десятка и большинство из них находится в Литве. Несколько деревянных синагог еще стоят в соседней Латвии и на Украине. Однако большинство зданий находятся в критическом состоянии. Одним из таких уникальных образцов еврейского деревянного зодчества является деревянная синагога в Аланте. Это одна из семнадцати сохранившихся деревянных синагог Литве. Судя по форме здания, предположительно, что синагога была построена во второй половине XIX века.
Отреставрированное здание бывшей синагоги будет передано администрации самоуправления Молетского района. Планируется, что в нем будут проходить культурные, просветительские мероприятия – выставки, экспозиции, знакомящие с историей здания синагоги и еврейской общины городка.
Информации о том, когда в Аланте появилась еврейская община нет. В 1878 г. впервые упоминается имя раввина Беньямина Гитезона (1851 – 1932). В 1921 г. официально была учреждена еврейская община с шестью членами правления. В Аланте действовала еврейская школа с двумя преподавателями, библиотека на иврите и идише, которая просуществовала до советской оккупации в 1940 г.
Здание бывшей синагоги в Аланте по праву собственности принадлежит Еврейской общины (литваков) Литвы.
На фотографиях специалиста по вопросам охраны объектов культурного наследия ЕОЛ Мартинаса Ужпелкиса можно увидеть здание бывшей синагоги до реставрации:
В Куркляй – местечко в Аникщяйском районе Утенского уезда на северо-востоке Литвы, завершились работы по восстановлению и приведению в порядок здания бывшей деревянной синагоги.
В 2014 г. Департамент культурного наследия внес в Реестр культурных ценностей уникальное здание деревянной синагоги в Куркляй.
Отреставрированное здание бывшей синагоги планируется передать «Центру искусств Аникщяй». Здесь будет располагаться экспозиция сакрального искусства.
В 2013 г. Ассоциация по защите и популяризации еврейской культуры и наследия Европы включила в маршрут «Деревянные синагоги в Центральной и Восточной Европе» программы «Дорогами еврейского наследия» четырнадцать (14) сохранившихся в Литве зданий деревянных синагог, одна из которых – синагога в Куркляй. Это свидетельствует о важности сохранения такого культурного наследия не только на национальном, но и на европейском уровне.
Здание синагоги было спроектировано Повиласом Юренасом и построено из бревен в 1936 г. Помещения молитвенного дома были расположены на двух этажах, над южной частью здания возвышалась небольшая башня, интересно, что этот элемент не характерен для литвакских синагог. Башня была украшена традиционными символами – двумя звездами Давида. Внутренняя структура и интерьер синагоги не сохранились.
После Второй мировой войны здание синагоги использовалось в качестве склада.
Еврейская община в Куркляй появилась в XVII века. В конце XIX века здесь проживало 257 евреев, они составляли 32 процента от общей численности населения городка. Во время Второй мировой войны вся еврейская община Куркляй была уничтожена.
Документальная книга с графическим оформлением, которая выйдет в свет в следующем месяце, основана на шести автобиографиях, написанных еврейскими подростками в Восточной Европе: в Литве и Польше, незадолго до начала Второй мировой войны, сообщает «The Algemeiner».
Книга, включающая автобиографии шести подростков на идиш, была создана художником-графиком, писателем и карикатуристом из Нью-Йорка Кеном Кримштейном. Институт еврейских исследований YIVO обнаружил шесть ранее не опубликованных автобиографий в 2017 году среди сотен других еврейских документов, которые были спрятаны в подвале Вильнюсского костела. Первоначально эти эссе были представлены на трех конкурсах по написанию автобиографий, проводившихся YIVO в Вильнюсе в 1930-х годах, незадолго до начала Холокоста. Призы за финальный конкурс так и не были присуждены, потому что в тот же день, когда они должны были быть вручены в 1939 году, нацисты вторглись в Польшу. Долгое время считалось, что автобиографии уничтожены нацистами.
Каждая из автобиографий наполнена чаяниями, наблюдениями и убеждениями молодых авторов, чьи жизни вот-вот должны были кардинально измениться в результате ужасов Холокоста. «Это были молодые люди, с ироничными оценками окружающих и вопросами об авторитете и любви, которые являются особым языком подростков», — рассказали в издательстве «Bloomsbury Publishing», выпускающем книгу. «Эти подростки рассказывают обо всем, демонстрируя беспокойство, юмор и амбиции, которые они вынашивали в мире, который скоро исчезнет».
Кримштейн был одним из первых людей, ознакомившихся со спрятанными автобиографиями. Работая над книгой, он также обнаружил, что самый молодой автор, нарушивший правила участия в конкурсе писателей, пережил Вторую мировую войну и был среди тех, кто помог сохранить эссе, а также содержимое библиотеки от уничтожения нацистами, а затем и Советами. Кримштейн заявил «The Algemeiner» 26 октября, что у него «невероятное чувство личной связи» с автобиографиями из-за того, что у его семьи есть корни в Восточной Европе. По его словам, чтение автобиографий дало ему возможность заглянуть в жизнь в Восточной Европе до Второй мировой войны, которую он всегда надеялся исследовать.
Писатель добавил, что, когда он узнал об эссе, он был заинтригован исследованием произведений «просто обычных подростков» и их «точек зрения» накануне Второй мировой войны. Книга «Когда я вырасту: утерянные автобиографии шести подростков на идиш» будет опубликована 16 ноября 2021 года.
В пятницу в Жежмаряй, в Кайшядорском районе, была открыта отреставрированная деревянная синагога.
Районные власти обещают, что в восстановленном здании синагоги будут проходить образовательные программы, концерты, просмотры фильмов, выставки, семинары.
Иудейский храм, построенный во второй половине XIX века, особо пострадал во время большого пожара в начале XX века. Синагога была восстановлена в 1920 году и пережила войны прошлого века и годы советского правления.
Эта синагога – уникальный объект европейской еврейского деревянного зодчества, ее реставрация началась в 2016 году.
Отреставрированная синагога в Жежмаряй / Žiežmarių kultūros centro feisbuko nuotr.
По мнению председателя Еврейской общины (литваков) Литвы Фаины Куклянски, реставрационные работы прошли успешно, кроме того, завязались прекрасные контакты с общиной Кайшядорского района. «Мы надеемся, что у нас будут общие проекты, мероприятия внутри и вокруг этого уникального здания», – сказала лидер Еврейской общины.
Из 150 синагог, которые когда-то были в Литве, осталось лишь более десяти. Это вторая реставрированная и приспособленная к нуждам жителей деревянная синагога, первая была отреставрирована и открыта в 2017 году в Пакруоисе.
По традиции, в первое воскресенье сентября во многих городах Европы отмечается День еврейской культуры. Его цель – познакомить общественность с культурным и историческим наследием еврейского народа. Еврейские общины европейских стран организуют специальные тематические экскурсии, выставки, лекции, дискуссии, концерты, посвященные еврейской культуре, истории и наследию.
Еврейская община (литваков) Литвы активно участвует в организации этого праздника в Вильнюсе и в регионах. Тема мероприятий этого года – Диалоги – Еврейские беседы, раскрывающие разные аспекты еврейской культуры, вклад литваков в историю, культуру, демократию и живое наследие Литвы.
Встречи, лекции, дискуссии, уроки иврита и концерты будут проходить в здании Еврейской общины (литваков) Литвы, в кафе «Лавка бейгелей», Вильнюсской Хоральной синагоге и т.д.
Регистрация на мероприятия обязательна, количество мест ограничено.
Кроме того, для участия в мероприятиях необходимо иметь Паспорт возможностей.
Фаина Куклянски – председатель Еврейской общины (литваков) Литвы
• Донатас Каткус – дирижер, музыковед, педагог, член жюри телевизионных конкурсов
• Анджей Пукшто – политолог, доцент, завкафедрой политологии Университета им. Витаутаса Великого
• Иштван Квик – руководитель ансамбля „Sare Roma“, председатель Ромской общины Литвы
• Юлияна Андреяускене – старший методист отдела иудаики Литовской Национальной библиотеки им. М. Мажвидаса
• Кристиан Фратима – дирижер, профессор Вильнюсского университета и Университета Боккони (Милан)
14:00-15:30
“Чаепитие с Раввином”
Еврейская община (литваков) Литвы и Кафе “Лавка бейгелей” , ул. Пилимо, 4 16:00-18:00 в “Лавке бейгелей” будет звучать музыка коллективов национальных общин
Совместная израильско-американо-литовская экспедиция, уже несколько лет работающая на месте Большой синагоги Вильнюса, завершила раскопки руин бимы – возвышения, с которого читали Тору, а также фрагменты Священного ковчега (Арон Ха-Кодеш), в котором хранились свитки Торы.
Утром 26 августа, во время просеивания взятого на месте грунта, была сделана еще одна находка – фрагмент изготовленной из серебра указки для чтения Торы – Йад:
Йад – традиционная указка в виде руки, которую используют, чтобы не потерять читаемую в Торе строку. В течение многих веков еврейское искусство было связано с украшением синагог и созданием ритуальных предметов, которые использовались не только в синагоге, но и дома по субботам и праздникам, а также для совершения различных ритуалов. Нельзя читать Тору, не произнеся особого благословения, до свитка можно дотронуться только указкой “йадом”, или “мапот” – пояском, перевязывающим свиток Торы, или краем “талита” и т. д. Указка для чтения Торы, или “йад” (рука), как она называется на иврите, используется чтецом Торы, чтобы отмечать читаемые слова. Йад может быть изготовлен из любого материала, но серебро является наиболее распространенным. Йад часто имеет форму длинного стержня с маленькой кистью руки и указательным пальцем, указывающим из неё. Таким образом предотвращается стирание или порча рукописного текста пальцами, что сделало бы свиток непригодным.
Синагога, простоявшая несколько столетий, связана с именем Виленского Гаона – раби Элиягу бен Шломо Залмана. Она была разграблена и сожжена нацистами и их местными приспешниками во время Второй мировой войны. Руины были снесены в 1956-1957 годах, когда Литва была захвачена СССР. На месте синагоги построили школу.
“Когда мы начали раскопки бимы и Ковчега, то осознали, какой ущерб был нанесен синагоге в советское время. Были уничтожены лестницы, которые вели к находившемуся на возвышении ковчегу. Эти лестницы прекрасно видно на старых фотографиях. Перед ними мы нашли украшающие пол декоративные панели, изображающие солнечные лучи”, – рассказывает руководитель раскопок Йоханан Зелигман.
Такой же узор в 2019 году был найден на полу бимы. Сейчас же было обнаружено основание одной из четырех массивных колонн, окружавших биму и поддерживающих потолок синагоги. По словам главы Управления древностей Эли Эскозидо, последние находки свидетельствуют: потенциал раскопок далеко не исчерпан.
Когда-то Вильнюс называли “литовским Иерусалимом”. Здесь было 116 синагог, множество религиозных учебных заведений. Сердцем еврейской жизни города была Большая синагога, разрушенная в годы нацистской оккупации. Ее развалины были снесены в 50-е годы прошлого века.
Синагога была возведена в первой половине XVII века, после того, как еврейская община получила разрешение построить каменный молельный дом. Ее возвели в стиле раннего барокко на месте, где первая синагога была построена еще в 1440 году.
В середине XVIII века интерьер был перестроен архитектором Иоганном Кристофом Глаубицем – в соответствии с последними требованиями моды. Зал, вмещавший пять тысяч верующих, был таким великолепным, что даже император Наполеон, посетивший синагогу в 1812 году, не мог скрыть изумления.
Вокруг нее располагались 12 синагог поменьше, лавки, торговавшие ритуальными товарами и кошерной едой, талмуд-тора. Благодаря Виленскому гаону и его ученикам город стал главным центром движения миснагдим.
60-тысячная еврейская община Вильнюса была практически полностью уничтожена в годы Второй мировой войны нацистами и их местными приспешниками. Лишь 600 вильнюсских евреев смогли пережить оккупацию – их спасли литовские Праведники народов мира.
Наступил месяц Элул. Рош-ходеш месяца Элул длился всегда два дня – 30 Ава и 1 элула. Элул – одновременно и шестой месяц года, если отсчитывать месяцы по повелению Торы от Нисана, и последний, двенадцатый месяц, если считать от Тишрея, согласно мнению раввинов – мудрецов Талмуда. Впервые под таким названием Элул упомянут в Танахе в книге Нехемьи (6:15).
Как вы помните, все названия месяцев у нас арамейского происхождения, они появились у еврейского народа после Вавилонского пленения. По одной из версий, название «элул» происходит от вавилонского «улулу» – жатва.
Другие связывают это с корнями слов, которые по смыслу обозначают поиск или внимательное изучение чего-либо. Для самых любознательных приведем такой пример: слова из книги Бамидбар (13:1) «Чтобы они изучили землю Ханаана» в Таргуме (известный перевод текста Торы на арамейский язык) слово «изучили» переведено как «ви-алелун» на арамейском.
Функция месяца Элул, что в его в дни мы изучаем, исследуем, просматриваем свое прошлое, свои поступки за весь год, задумываемся о них, вспоминаем свои грехи, думаем, как их исправить. Это работа процесса «тшувы» – возвращения ко Всевышнему. И это слово ключевое для этого месяца. Это похоже на то, как, например, в торговой фирме, в последний месяц года необходимо подавать итоговый отчет. Подобно этому, в Элул – последний месяц еврейского года, мы подводим итоги. Но это итоги не финансовые, а тщательный самоанализ, духовный отчет наших дел, поступков, мыслей.
Комментаторы Танаха говорят, что слово элул – это аббревиатура (по первым буквам) фразы из книги «Шир га-Ширим» (Песни Песней) – «Я принадлежу возлюбленному моему и возлюбленный мой принадлежит мне» – на иврите «Ани ле-доди, ве-доди – ли». Именно элул предназначен для раскаяния – тшувы, укрепления в вере и приближения ко Всевышнему – именно он так аллегорически назван возлюбленным в прекрасной книге «Шир га-Ширим».
Что еще интересно: на иврите, все четыре слова этого стиха в конце слова имеют букву «йуд». По гематрии – это десять. Четыре раза по десять – это 40, что намекает нам на сорок дней тшувы – это дни от начала месяца Элул до дня Йом-Кипур – Дня всепрощения и милосердия. Это дни особой милости Всевышнего, когда он ожидает от грешника тшувы и наиболее охотно принимает всех раскаявшихся. Это, конечно же, не значит, что в другое время не надо или невозможно раскаяние, но именно период от начала Элула до 10 тишрея (Йом-Кипур) – это наиболее благоприятный период тшувы, самое время для этого.
Созвездие месяца Элул – Бетула (Дева), в чем тоже есть свой символизм. У пророка Иеремии сказано «Вернись, дева Израиля, вернись…» (Ирмиягу, 31:20). Ведь Элул – месяц раскаяния и возвращения ко Всевышнему.
Даты, которыми примечателен месяц Элул – это в первую очередь, конечно же 18 Элула – День рождения Баал-Шем-Това и Алтер Ребе. 25 элула – согласно еврейской традиции, дата начала творения мира.
В Элуле начинают читать Слихот – покаянные молитвы. Сефарды – с началом месяца, ашкеназы – с воскресенья недели, на которую выпадает Рош а-Шана (но не позже, чем за четыре дня).
Именно в этом месяце принято проверять мезузы и тфиллин – действительно ли они кошерны, пригодны для исполнения мицвы, все ли в порядке с пергаментом и текстом.
И еще самая характерная деталь наступающего месяца – это звук шофара. Каждый день, с первого дня и до дня перед кануном Рош а-Шана после утренней молитвы трубят в шофар, чтобы пробудить человеческую душу к раскаянию. Это обычай (минhаг), который призван подготовить нас к суду Рош а-Шана. В последний день Элула не трубят – это для того, чтобы сделать перерыв между обычаем и заповедью праздника Рош а-Шана – в этот день это особая мицва, повеление Торы.
Согласно обследованию, проведенному Европейской инициативой по еврейским кладбищам (ESJF), почти половина еврейских кладбищ в Центральной и Восточной Европе находится в запущенном состоянии, сообщает «The Jerusalem Post».
В ходе исследования, проведенного в 2019-2021 годах, и финансируемого Европейской комиссией, исследователи посетили 1700 еврейских кладбищ в Хорватии, Грузии, Венгрии, Литве, Польше, Словакии и Украине. Результаты показали, что только 35% еврейских кладбищ огорожены и охраняются. 44% находятся в запущенном состоянии и нуждаются в срочной защите.
Генеральный директор ESJF Филип Кармель заявил о результатах: «Теперь, когда мы, наконец, получили эту исчерпывающую информацию, стало яснее, чем когда-либо, что необходимо приложить коллективные усилия для обеспечения защиты этих мест и сохранения наследия общин, которым они служили». ESJF смогла проследить историю общин, которым ранее принадлежали кладбища, больше всего нуждающиеся в защите. Было установлено, что в Литве находится наибольшее количество мест, подверженных риску, поскольку 55% еврейских кладбищ в регионе сталкивались с такими угрозами, как вандализм, кражи и снос.ESJF активно участвует в защитных работах и огородила и защитила более 200 объектов в восьми европейских странах.
Подобное обследование ранее проводилось в 2018-19 гг. и охватило 1500 кладбищ.
Старое еврейской кладбище в Шнипишкес было разрушено не за один день. Уже на стыке XIX-XX в.в. во время строительства в окрестных кварталах, когда постепенно занималось место бывшего еврейского кладбище (окраина нынешнего Северного городка), были раскопаны останки 700 вильнюсских евреев и перенесены в братскую могилу на сохранившейся части кладбища.
Позже, уже в советское время, в 60-ые годы ХХ в., когда проходила реконструкция улицы Ринктинес, уничтожение еврейского кладбища Шнипишкес продолжилось, и останки 700 человек вновь были переброшены уже в другую яму… Пока, наконец, в 2003 году, во время строительства апартаментов короля Миндаугаса, они вновь были обнаружены. Тогда Еврейская община Литвы, руководимая С. Альперавичюсом, приняла решение наконец достойно перезахоронить останки 700 вильнюсских евреев на действующем столичном еврейской кладбище Судервес. В церемонии перезахоронения приняли участие представители правления ЕОЛ и раввины. Место перезахоронения было отмечено четырьмя небольшими колоннами.
Через пятнадцать лет после этого перезахоронения, в 2018 г., руководство ЕОЛ решило отдать дань уважения этим 700 людям, создать и установить надлежащее надгробие. Такова история появления надгробия 700 евреям Вильнюса.
Проект памятника (автор – архитектор Виктория Сидерайте-Алон) был создан в 2018 г. на основе иконографического материала – знаменитых «охелей» Шнипишского кладбища (в переводе с иврита охель – шатер, строение, построенное вокруг еврейской могилы в знак известности умершего).
Работавший в то время в Еврейской общине Литвы раввин Шимшон Д. Изаксон помог выбрать для памятника соответствующее изречение из Танаха (Пятикнижие), которое написано на иврите, литовском и английском языках:
В этом году исполняется 80 лет с начала Холокоста в Литве. Это очень печальная и важная дата не только для Еврейской общины, но и для всей Литвы в целом. Чтобы пробудить память о Холокосте в Литве, Еврейская общины (литваков) Литвы намерена создать цифровой «Календарь обратного отсчета». Его цель – познакомить широкую общественность с тем, как жили литваки до начала трагедии ХХ века, и как заканчивается их история в 1941 года.
Для достижения этой целипросим вас поделиться короткими историями и фотографиями ваших близких, которые жили в штетлах Литвы и погибли в 1941 году во время массовых расстрелов.
Приглашаем всех, у кого сохранились фотографии родных (примерно один абзац – имена и фамилии, биографии изображенных на фото людей, название городка, факты из жизни, чем занимались до войны, дата, когда была сделана фотография, обстоятельства гибели), и кто хочет поделиться историей своей семьи со всей Литвой и внести свой вклад в реализацию нашего проекта, прислать имеющиеся материалы по эл. почте zanas@sc.lzb.lt / info@lzb.lt .
Министр иностранных дел Литвы Габриэлюс Ландсбергис, председатель Еврейской общины (литваков) Литвы Фаина Куклянски и парламентарий Даля Асанавичюте посетили сегодня строящийся в Шядуве музей «Исчезнувший штетл», который с помощью новейших технологий будет рассказывать об истории, культуре, традиция литвакского местечка. Инициаторы уникального проекта – Мемориальный фонд евреев Шядувы.
«Будущий музей позволит и нам, и всему миру лучше узнать чрезвычайно богатую историю и наследие литовских евреев», – сказал министр.
Глава внешнеполитического ведомства также почтил память жертв Холокоста.
Эл Джолсон снялся в одном из первых звуковых фильмов «Певец джаза» и стал настоящим символом американского шоу-бизнеса.
Его портрет изображен на почтовых марках США. Три звезды с его именем украшают Аллею звезд в Голливуде. В Нью-Йорке его именем названа улица. В первой половине ХХ века пластинки с его песнями звучали в домах миллионов людей.
Будущая звезда Бродвея Аса Йоэлсон родился в литовском местечке Средник. Вскоре его семья эмигрировала в США, где отец Асы стал раввином в одной из синагог Вашингтона. Написание фамилии было изменено на Джолсон. Во время Испано-американской войны Эл с братом выступали с музыкальными ревю для солдат действующей армии. В декабре 1911 года в продажу поступила его первая пластинка — точное число и объёмы продаж его пластинок до сих пор не установлены.
В начале XX века Джолсон разработал фирменные черты своего сценического стиля: псевдооперную манеру исполнения, экспрессивную жестикуляцию, непринуждённое общение с аудиторией, вкрапления художественного свиста.
Избрав себе амплуа артиста менестрель-шоу, он на свои выступления выходил в гриме «под афроамериканца». Его лозунгом была фраза: «Вы ещё даже ничего не слышали!» («You ain’t heard nothin’ yet!») К двадцатым годам вся Америка говорила о харизме молодого исполнителя; его дар установить психологический контакт с любой аудиторией отмечал в своих воспоминаниях Чарли Чаплин.
В 1920-е годы шоу и мюзиклы Джолсона (некоторые из них на музыку Джорджа Гершвина) слыли одной из главных изюминок нью-йоркского Бродвея. Его представления — впервые в истории театра — прерывались криками восторга со стороны аудитории, продолжительность которых достигала сорока пяти минут, а отдельные песни (такие как «Avalon») исполнялись в дальнейшем многими другими артистами.
В 1927 году Джолсону удалось завоевать гораздо более широкую аудиторию — он сыграл главную роль в «Певце джаза» — первом звуковом фильме, который по кассовым сборам обошёл лучшие образцы немого кино. Несмотря на название ленты, к джазу джолсоновская манера пения имела весьма опосредованное отношение — источником его вдохновения был водевиль рубежа веков. С 1928 по 1940 год Эл Джолсон был женат на актрисе Руби Килер.
В тридцатые годы выступления с зачернённым гримом лицом вышли из моды: сторонников этой техники обвиняли в латентном расизме. Главным кумиром молодежи 1930-х годов был менее сентиментальный и мелодраматичный Бинг Кросби. В 1940 году стареющий Джолсон ушёл с бродвейских подмостков работать на радио. В годы войны он частенько ездил на фронт и выступал перед солдатами с целью подъёма боевого духа. Под конец войны певец заболел малярией и должен был прекратить фронтовые гастроли.
Несмотря на спад популярности, Джолсону удалось привлечь внимание молодого поколения американцев, когда в 1946 году на экраны вышел музыкальный байопик «История Джолсона», посвящённый его жизни и творчеству. Исполнитель роли Джолсона в этом фильме был представлен к премии «Оскар». Вскоре последовало и продолжение — фильм «Джолсон снова поёт», выпущенный на экраны в 1949 году.
В 1950 году Джолсон скончался от обширного сердечного приступа. На Голливудской «Аллее славы» имеются три звезды в память о «величайшем эстрадном артисте мира», как величала Джолсона американская пресса. За вклад в развитие индустрии кино — 6600, за вклад в развитие индустрии радио — 6700, и за вклад в развитие индустрии музыки — 1700.
Джолсон оказал большое влияние на стиль и манеру исполнения таких исполнителей, как Юрий Морфесси, Леонид Утесов и Петр Киричек.
Джолсон был одним из наиболее возрастных исполнителей, ездивших на фронт петь для солдат во время Второй мировой войны. К началу вступления США в войну Джолсону было 55 лет. Кроме того, он один из немногих американских артистов, выступавших на мероприятиях военных концертов в обеих мировых войнах.
