Израильский писатель Янив Ицкович получил британскую литературную премию Вингейта в размере 4 000 фунтов стерлингов за свой роман «Дочь мясника», сообщает Jewish Chronicle.

Действие книги происходит в еврейском штетле XIX века в пределах черты оседлости в Российской Империи.

Третья по счету книга 46-летнего бывшего преподавателя философии Тель-Авивского университета Янива Ицковича рассказывает историю дочери мясника и матери пятерых детей Фанни Кейсманн, которая вместе с эксцентричным паромщиком Жижеком Брешовым отправляется в опасное путешествие по царской России, чтобы разыскать своего пропавшего шурина.

Роман был впервые опубликован на иврите в 2015 году, на английский переведен в 2020-м. «Дочь мясника» была выбрана из шорт-листа, в который вошли семь книг. Среди них – семейные мемуары Хэдли Фриман «Дом из стекла» и «Мы – погода», и научно-популярная книга американского писателя Джонатана Сафрана Фоера о веганстве.

Ежегодной премией, предыдущими лауреатами которой в разные годы становились Амос Оз, Зади Смит, Оливер Сакс и Дэвид Гроссман, ежегодно отмечаются лучшие книги, способные «донести идею еврейства до широкого читателя». В прошлом году премию получила писательница Линда Грант за роман «Чужой город» о жизни евреев в Лондоне.

Сам писатель отметил, что на написание этой книги его вдохновили его еврейские корни.

«Я хотел рассказать историю о потерянном мире, но понял, что на самом деле ничего не потеряно», – заявил автор.

«История и обстоятельства могут уничтожить целую цивилизацию. Но характер и решимость, такие как у Фанни и Жижека, позволяют нам переосмыслить реальность в разных формах. Я благодарен жюри премии Wingate Prize за то, что они позволили моим героям высказаться громче», – сказал автор.

«Это эпическая литература с прекрасным переводом. В то же время это также фантастическая, удивительная игра в действительно важной части еврейской истории с удивительно непредсказуемой сюжетной линией. «Дочь мясника» похожа на вашего ближайшего друга, с которым вы хотите всех познакомить, чтобы люди увидели, насколько он особенный», – сказала глава жюри Премии Вингейта Лаура Яннер-Клауснер.

«Дочь мясника» – не первая книга на тему еврейского местечка, завоевавшая широкое признание в этом году. Роман «Затерянный штетл» Макса Гросса о вымышленной еврейской деревне в Польше, избежавшей Холокоста, ранее получил Национальную еврейскую книжную премию и высшую награду Ассоциации еврейских библиотек.

Премия Вингейта присуждается ежегодно лучшей книге в жанре беллетристики или научной литературы за донесения идеи еврейства для широкого круга читателей.

16 марта отмечается день рождения выдающегося режиссера, актера, педагога и общественного деятеля Соломона Михоэлса. В рамках этого события на его родине, в латвийском Даугавпилсе, с 8 по 16 марта пройдет цикл дистанционных мероприятий.

С 8 по 12 марта у жителей будет возможность принять участие в викторине, посвященной жизни и творчеству Михоэлса. Вопросы 8 марта будут доступны на домашней страничке Управления культуры и в профиле Facebook. Ответы будет оценивать специально созданная комиссия. Победители получат призы.

Множество мероприятий запланировано на 16 марта. В течение всего дня в интернете будет проходить мероприятие-флэшмоб «Реплика Михоэлса», в рамках которого любой желающий сможет написать свои мысли и выражения известных людей о выдающемся земляке, разместить фотографии, которые ярче всего отражают феномен С. Михоэлса.

Параллельно в доме, где провел свое детство Михоэлс (ул. Михоэлса,4) можно будет возложить цветы. В память об этом человеке на тротуаре будет нарисована еврейская буква מ, по контуру которой с 10:00 до 16:00 можно будет согласно еврейской традиции положить камешек или небольшой цветок.

В окнах здания будет возможность увидеть выставку о жизни и творчестве Михоэлса.

А в 16:00 во время флэшмоба на платформе zoom можно будет поаплодировать выдающемуся актеру:

Meeting ID: 991 6277 5527

Passcode: bXN13j

Юрий Левинг, “Лехаим”

На то, что Бродский посвятил Риму больше стихов, чем Венеции, едва ли обращали внимание. Трехтомник «Иосиф Бродский в Риме» канадского слависта Юрия Левинга, подготовленный и выпущенный в свет издательством Perlov Design Center в Петербурге, восполняет этот пробел.

В книгу включены посвященные Вечному городу стихотворения, а также отрывки из эссе и писем Бродского с обширными комментариями составителя. Издание сопровождается публикацией редких архивных документов и уникальных фотографий и не только служит путеводителем по местам Бродского в Риме, но и рассказывает об историческом наследии, архитектуре, античных мифах и современной жизни столицы Италии. В качестве приложения к книге (по QR‑коду) читатели могут посмотреть снятый Левингом документальный фильм «Римская элегия Иосифа Бродского».

«Лехаим» предлагает вашему вниманию «еврейские» фрагменты книги.

Фото: Юрий Левинг

*  *  *

Приехав в Рим впервые через несколько месяцев после вынужденной эмиграции, Иосиф Бродский возвращался в Италию почти каждый год — как правило, совмещая рождественскую поездку в Рим и в Венецию. Он назовет свое пребывание в Американской академии в Риме «короткой дорогой в рай» и лучшим временем в своей жизни. В 1985 году он признался, что «прожил 32 года в Третьем Риме, примерно с год — в Первом» («Путешествие в Стамбул»). В течение последующего десятилетия пребывание Бродского в Риме увеличилось в общей сложности еще почти на год. Как в свое время Гоголь, поэт задумал учредить в Риме Русскую академию для молодых ученых и художников по образцу Американской академии и незадолго до смерти активно взялся за осуществление этого проекта.

Романтику, окрашивавшую восприятие античной эпохи, не могли приглушить даже скучные уроки советской школы, на которых будущего резидента Американской академии в Риме поразит в первую очередь орфоэпическая аура латинских имен и только потом — истории римских императоров. Бродский вспоминал метаморфозу, происходившую с учительницей истории, приземистой Сарой Исааковной, которая на уроках, посвященных биографиям античных военачальников,

выпрямлялась, принимая величественную позу, и почти кричала поверх наших голов в облупленную штукатурку классной стены, украшенной портретом Сталина: «Гай Юлий Цезарь! Цезарь Октавиан Август! Цезарь Тиберий! Цезарь Веспасиан Флавий! Римский император Антонин Пий!» И наконец — «Марк Аврелий!» Казалось, что имена эти были больше ее самой, как будто они поднимались изнутри, чтобы вырваться в пространство гораздо большее, чем могли вместить ее тело, класс, страна и сама эпоха. («Дань Марку Аврелию»)

Ему самому как будто хотелось различить в корнях фамильного древа намек на римское происхождение, даже если то была всего лишь физиогномическая черта — усмешка еврейской фортуны (матери «особенно нравилось, что я унаследовал ее прямой, почти римский нос», напишет он в «Полутора комнатах»).

Путешествуя по Европе, особенно по Италии, Бродский везде различал следы Римской империи: про Верону пишет родителям, что это «город старый, римский. На открытке — на первом плане — огрызки амфитеатра, мост, римлянами еще сооруженный: белое на нем — глыбы, из которых он был сооружен», и обещает, что попытается дозвониться домой «сразу же по возвращении в Рим» (открытка датирована 11 мая 1981 года).

Письма Бродского‑путешественника содержат емкие характеристики мест, которые он осмотрел, и наброски к портретам людей, которые встретились ему в пути. Об общих впечатлениях от Рима он сообщал родителям бегло, что обусловлено форматом почтовой открытки, но в рифмах. В тот свой четвертый римский приезд он уже чувствует, что знакомство с городом перерастает в нечто более существенное, нежели пунктирный восторг туриста, и ритм веселого городского быта проникает в его стихи:

Спешу вам сообщить, что в Rоmа
евреев хватит для погрома,
что девушку зовут «ragazza»,
что научился — вслух! — ругаться
по‑итальянски с матюками,
что видел Папу в Ватикане
(но что у Папы нету Маси),
Что возвращаюсь восвояси.
Крняу

Послание записано на обороте цветного изображения площади Навона (конверт, в который вложена открытка, датирован 5 января 1976 года). В венецианский почтовый ящик Бродский кладет еще одну открытку — американскому слависту Карлу Профферу — макароническую вариацию стихов для отца с матерью. За забавным тоном прослеживается вполне осязаемая просьба к коллеге присмотреть за финансами — в первые годы по приезде Бродского в Америку Проффер не только снабжал его редакторскими подработками в издательстве «Ардис», но и служил посредником при устройстве гостевых лекций. Проффер отсылал деловые бумаги заинтересованным лицам и извещал о стандартном тарифе Иосифа (сначала по 400, а потом по 500 долларов за публичное выступление), тем самым избавляя поэта от тягот и сопутствующих неловкостей переговорного процесса. Бродский пишет ему, без оглядки сшивая разные наречия смелыми рифмами:

Went to Roma;

in Roma

евреев хватит для погрома,

coffee is great, the ruins too.

I miss Ann Arbor, though во рту

saliva boils because of Dutch

French, English, Russian words, I catch

Italian as well. Но Ваш

слуга покорный runs off cash.

Здесь за деньгой не уследишь,

You’ll see me sooner than you wish.

В буквальном переводе (оригинальные русские вставки выделены курсивом): «Был в Риме; в Roma / евреев хватит для погрома, / кофе прекрасен, руины тоже. / Скучаю по Энн‑Арбор, хотя во рту / слюна вскипает от голландских, / французских, английских, русских слов, / нахватался и итальянских вдобавок. Но Ваш / слуга покорный поиздержался в наличке. / Здесь за деньгой не уследишь, / и ты меня увидишь даже раньше, / чем того бы тебе хотелось» (Йельский архив).

Фраза «евреев хватит для погрома» — эмпирическое наблюдение (в качестве рифмы Бродскому, очевидно, показавшееся остроумным: на открытке с изображением острова Сан‑Джорджио в Венеции он поздравляет с Новым годом Машу Воробьеву, свою соседку по Мортон‑стрит, сообщает, что находится в Риме и вставляет эту самую фразу, уже фигурировавшую в шуточных посланиях родителям и Профферу.) Насколько можно судить, контакты Бродского с еврейской общиной Рима ограничивались предпочтениями топографическими и кулинарными — любовью к району гетто в центре старого города и тратториями римско‑еврейской кухни. Эстетически он принимал античную цивилизацию и христианское искусство, ритуальный же аспект какой‑либо религии его не притягивал. Как бы то ни было, среди представителей местной интеллектуальной элиты и соратников по академии евреи составляли ощутимую долю.

Во времена Бродского подавляющая часть местного населения гетто уже евреями не являлась, однако былое название до сих пор в ходу. В тавернах квартала подают популярную римско‑еврейскую кухню и работают кошерные лавки и булочная. Бродский часто жил здесь у своей римской знакомой Микелы Продан, прекрасно ориентировался в каменном лабиринте и водил друзей в любимый бар «Бартаруга». Атмосфера гетто вдохновила его на создание поэтических произведений «Пьяцца Маттеи» и «На виа Фунари».

Однажды, гуляя по Риму, Иосиф Бродский и Джанни Буттафава решают по дороге заглянуть к общему приятелю, голландцу Кейсу Верхейлу, чтобы пригласить его перекусить вместе с ними неподалеку в ресторане «Пиперно» (этот ресторан существует до сих пор и расположен по адресу: Via Monte de’ Cenci, 9). Верхейла, жившего наездами в Риме на съемной квартире прямо за рынком Траяна, дома не оказалось, и Бродский оставил в дверях записку следующего содержания: «Кейс, солнышко, мы с Джанни заходили к тебе и не застали. Мы отправляемся пожрать в “Пиперно” где и пробудем до 9–10 вечера…» (без даты; предположительно относится к первой половине 1980‑х годов). К этому заведению Бродский испытывал устойчивую привязанность, ценя его характерно римскую кухню. Годы спустя Петр и Эльвира Вайль отчитывались Бродскому в открытке, посланной из Рима в штат Массачусетс: «Спасибо за “Нерву” у Траяна и за “Пиперно”. От таких артишоков по‑еврейски не отказался бы не только Траян, но и Тит с Адрианом» (открытка из собрания Бродского, Йельский университет). Послание Вайли подписали следующим образом: «Рим, 18 апреля, год 2745 от основания Города». Вдова Вайля помнит, что из меню ресторана советовал им Бродский: «По наводке [Иосифа] обедали в римско‑еврейском ресторане “Пиперно”, в бывшем гетто, где ели жареные артишоки alla giudia, филе трески, фаршированные соцветия кабачков‑цуккини…» (Э. Вайль — Ю. Левингу).

Один из старейших в городе ресторанов (открыт в 1860‑х годах) «Пиперно» — чинное заведение, отличающееся от семейных римских тратторий тем, что здесь принято вкушать пищу не торопясь и по дорогому прейскуранту; гостей обслуживают пожилые официанты в белых накрахмаленных костюмах, а красивая дама‑метрдотель в черном платье наблюдает за общей атмосферой и следит, чтобы все были довольными. Предпочитающим жарким римским летним вечером отужинать на свежем воздухе рекомендуется заранее позвонить, чтобы заказать свободный столик. Кстати, двор располагается на руинах бывшего цирка, построенного консулом Гаем Фламинием в 221 году до нашей эры. В XVI веке здесь был зеленый склон, спускавшийся прямо к Тибру, пока известное семейство Ченчи не облюбовало возвышенность и не построило себе на развалинах замок из четырех внушительных крыл.

Другое заведение в этом ряду — Giggetto (Via del Portico D’Ottavia, 21a–22). По словам Сильваны Де Видович, Бродскому прежде всего нравилось название этого открытого в 1923 году трактира, а уже во вторую очередь его кухня. Расположенный с правой стороны от портика Октавии, около входа в бывший квартал гетто, кажется, именно он был воспет в оттепельных мемуарах Ильи Эренбурга: «Как‑то мы ужинали [с Пикассо] в ресторане в квартале бывшего гетто, там нам подали “артишоки по‑еврейски” (их кипятят в оливковом масле, они раскрываются, как розы, и листики хрустят на зубах). В зале сидела красивая девушка из Калабрии. Неожиданно Пикассо сказал: “Я хочу ее нарисовать”. Девушка села, и Пикассо начал работать. Полчаса спустя он показал нам чудесный рисунок в манере Энгра, сделанный на оборотной стороне карточки кушаний» («Люди, годы, жизнь»). Книгу Эренбурга Бродский прочитал еще в СССР — хотя вряд ли, конечно, специально помнил об этом проходном римском эпизоде его воспоминаний.

Следующее место на кулинарной карте еврейского Рима Бродского — Evangelista (Via delle Zoccolette, 11/A). Маленький ресторан «Эванджелиста» спрятан на узкой улочке, параллельной набережной Тибра, недалеко от ведущего к острову Тиберина моста Гарибальди. Как это часто случается в Италии, свое название заведение получило по имени хозяина, открывшего его на окраине гетто в 1959 году в надежде реализовать свою давнюю гастрономическую страсть. И действительно, среди прочих нововведений «Эванджелиста» придумал, как готовить популярный в римско‑еврейской кухне цветок артишока таким образом, чтобы полученный продукт был одновременно нежным и хрустящим, — для этого он научился класть его между двумя раскаленными кирпичными пластинками. В 1960‑е годы американский журналист, подсмотревший процесс приготовления коронного блюда «Эванджелисты», написал в газете об удивительном ноу‑хау — «артишоках в кирпичах» (Il carciofo al mattone), и с тех пор название навсегда прижилось в меню ресторана. В римском кулинарном маршруте Иосифа Бродского поход в этот ресторан был одной из остановок, о которой вспоминают его друзья (по словам Аннелизы Аллевы, он попросил ее сказать хозяину ресторана, что ему вручили Нобелевскую премию).

Молодая славистка Аннелиза Аллева, с которой Бродского связывали романтические отношения, жила на площади Святой Констанцы. Название площади Piazza di Santa Costanza и прилегающей к ней улицы (в честь дочери Константина Великого — Константины) вызвало у Бродского усмешку, заметившего как‑то, что в их жизни с хозяйкой квартиры не было и вряд ли когда‑то удастся достичь подобия «константы». По мнению Аллевы, именно это жилище Бродский имел в виду в «Письме Горацию»:

И я вспомнил красавицу, которую когда‑то знал в твоем городе. Она жила в Субуре, в квартирке, изобилующей цветочными горшками, но благоухающей ветхими книжками, заполонившими ее. Книжки были повсюду, но главным образом на полках, доходящих до потолка (потолок, надо сказать, был низкий). Большинство книг принадлежало не ей, а соседке напротив, о которой я много слышал, хотя никогда ее не встречал. Соседкой была старуха, вдова, родившаяся и проведшая всю свою жизнь в Ливии, в Лептис Магна. Она была итальянкой, но еврейского происхождения — а может, евреем был ее муж. Так или иначе, когда он умер и в Ливии стало припекать, старая леди продала дом, упаковала вещи и приехала в Рим. Ее квартира была, вероятно, еще меньше, чем квартира моей нежной подруги, и полным полна отложений, скопившихся за жизнь. Посему две женщины, старая и молодая, заключили соглашение, после которого спальня последней стала напоминать настоящий букинистический магазин.

Бродский пишет о двух женщинах‑соседках, старой и молодой. Если допустить, что молодая героиня — это Аннелиза Аллева, то старухой, ныне покойной, была еврейка родом из Ливии. Звали ее Фрида Нунес Вайс: это имя фигурирует также в анналах синагоги ливийской еврейской общины Рима (Via Carfagnana, 4) в списке, датированном мартом 1970 года. С другой стороны, к данному совпадению стоит отнестись с некоторой долей осторожности: от дома № 5 на пьяцца ди Санта Констанца пешком можно за считанные минуты дойти до виллы Мирафьори или до парка Вилла Торлония, но до Субуры — района, в который Бродский «поселяет» своего лирического героя и его возлюбленную, — отсюда почти 4 км.

Художница Мелисса Мейер вспоминает характерный эпизод, когда в холле Американской академии художник Ал Хелд и Иосиф беседовали, сидя на диване напротив друг друга, и силуэты их четко прорисовывались на фоне оконного проема. «Сильвия Стоун, тогдашняя супруга Ала, не удержалась, чтобы не прокомментировать — до чего у обоих были типичные русско‑еврейские профили» (М. Мейер — Ю. Левингу; Стоун — скульптор; художник Хелд работал в манере абстрактного экспрессионизма). Ремарка произнесена в диалоге двух художниц‑женщин, и этнической гордости здесь ровно столько же, сколько композиционной наблюдательности. Судя по записи в дневнике Бродского, с Алом Хелдом он продолжал встречаться и в Америке.

В 1993 году Бродский написал одно из своих последних английских эссе «Дань Марку Аврелию» (Homage to Marcus Aurelius). Строго говоря, это — предисловие к фотографическому альбому Александра Либермана, который профессионально увлекался фотографией и на протяжении двух десятилетий римских путешествий подробно запечатлевал площадь в разных ракурсах и в разное время суток. Людмила Штерн присутствовала при концептуальном рождении книги, соединившей высокую прозу и фотоискусство. В 1992 году в разгар вечеринки, «стоя у “шампанского” фонтана, Алекс рассказывал Бродскому об идее своей новой книги»:

Зная, как Иосиф знает и любит древний Рим, Алекс спросил Бродского, не согласится ли он написать для этой книги эссе о Римской империи и Марке Аврелии. (Я в очередной раз поразилась его деликатности — сопровождалась словами «мне неловко вас беспокоить, я понимаю, как вы заняты, но если вы найдете время…» и т. д.).

Иосиф охотно согласился, и Алекс через несколько дней прислал ему коробку с фотографиями.

Два года спустя, в 1994 году, вышла книга Campidoglio — художественный альбом фотографий Александра Либермана, предваряемый блистательным эссе Иосифа Бродского. (В книге «Ося, Иосиф, Joseph»)

Роскошное издание «Кампидолио» — больше, нежели набор безупречно изданных снимков Капитолия, — это признание в любви отдельно взятой римской площади и императору‑всаднику в самом ее сердце (Campidoglio. Michelangelo’s Roman Capitol. Photographs by Alexander Liberman. Essay by Joseph Brodsky. New York, 1994). Что касается эссе Бродского, то, переизданное с тех пор неоднократно, оно зажило как самостоятельное произведение. Между тем Бродский, несомненно, ценил фотографическое обрамление текста и дарил книгу близким друзьям, подписывая ее как один из полноправных соавторов.

Посвящение при этом варьировалось. Петру и Элле Вайль на Рождество в 1994 году:

This man and his horse

Coul<d> do a lot worse

Than putting in use

Two Jews

Иосиф

П. Вайль полагал, что надпись сделана по‑английски оттого, что книга издана в США; в его же приблизительном переводе: «Этому человеку и его коню еще повезло, что они дали занятие двум евреям» (из неопубликованных примечаний Вайля к автографам Бродского на подаренных ему книгах). Причина, почему посвящение было сделано на английском языке, скорее всего, другая — ведь Бродский воспользовался домашней заготовкой. Немного раньше он уже вручил экземпляр этой же книги Михаилу Барышникову:

Man and his horse

Couldn’t do worse

Than putting in use

Two Russian Jews

По смыслу Л. Штерн, посвящение переводит так: «Человек и его конь не могли придумать ничего худшего, чем использовать для своего прославления двух русских евреев». (В конце 1990‑х Лосев и Барышников задумали издание дарственных надписей, сочиненных Бродским, но от воплощения этого проекта отказались — вероятно, не в последнюю очередь, обнаружив их повторяемость.)

Римскую виа Джулия Бродский назовет «одной из самых красивых улиц в мире». Длина ее равняется 1,5 км, на протяжении которых она следует параллельно реке Тибр от моста Систо до церкви Сан Джованни деи Фиорентини. Стихотворение «На виа Джулия» (1987) Бродский сопроводил автокомментарием:

Одна из самых красивых улиц в мире. Идет, грубо говоря, вдоль Тибра, за Палаццо Фарнезе. Но речь не столько об улице, сколько об одной девице, которая работала тогда, в 1985‑м, кажется, году, на Юнайтед Пресс Интернейшнл, или что‑то в этом роде&nbsp;— Теодора. Американка с византийским именем. Если уж человек не еврей, то зачем же сразу так?

Свое название элегантная улица получила в честь папы Юлия II (1503–1513), задумавшего проложить величественный путь к собору Святого Петра. Создание ее папа поручил архитектору Д. Браманте, однако раньше, чем проект удалось завершить, отпущенные средства оказались израсходованными, и вдобавок скоро умерли и исполнитель, и сам заказчик. Но обстоятельствам вопреки в XVI веке на новой улице были возведены сразу несколько дворцов и церквей; в фасадах первых этажей открылись многочисленные лавки, и вскоре виа Джулия приобрела фешенебельный лоск.

Из экспатов, проживавших в Риме, Бродский познакомился с Мильтоном Генделем, о чем нам известно из дневника, который он вел, будучи стипендиатом Американской академии в Риме в 1981 году. Гендель — фотограф и арт‑критик, родившийся в Нью‑Йорке в 1918 году в семье еврейских эмигрантов из России, проживал в Риме с 1950‑го. Во время Второй мировой войны служил в Китае в составе армейского корпуса США, после демобилизации погрузился в общение с сюрреалистами и литературной богемой, чьи представители (Андре Бретон, Анаис Нин и другие) собирались в его доме в Гринвич‑Виллидж — там же годы спустя поселится и сам Бродский. Мильтон Гендель никогда не обзавелся в Риме собственным домом, но в течение полувека благодаря обширным связям занимал престижные квартиры в самых дорогих палаццо города; в период знакомства с Бродским его съемная квартира располагалась в здании на острове Тиберина (Piazza di San Bartolomeo all’Isola, 19). Познакомившись с Бродским на персональной выставке, проводившейся в помещении Американской академии в 1981 году, фотограф пригласил поэта на светский раут.

К счастью, сохранился дневник, который Гендель вел более шести десятилетий, насчитывающий тысячи рукописных (а потом и компьютерного набора) страниц. Уникальная запись в его дневнике — предоставленная автору в 2015 году тогда 96‑летним непосредственным участником событий и целиком публикуемая в книге «Иосиф Бродский в Риме» — позволяет с исчерпывающей точностью восстановить разговоры и атмосферу одного римского вечера Иосифа Бродского, пунктирно отображенного им в ежедневнике. В записи Бродского, помеченной воскресеньем 1 марта 1981 года, читаем: «Ужин у Мильтона. Ничего особенного. Грейзы + Шинан, парочка итальянцев. Просветительство». Мы бы так и не смогли расшифровать эту скупую помету, если бы хозяин дома не уединился в кабинете в ту саму весеннюю ночь и по обыкновению не описал подробным образом прошедший вечер по свежим следам. Из этого дневника выясняется, в частности, кого именно русский поэт вскользь пренебрежительно редуцировал до «парочки итальянцев» (в действительности гости представляли собой довольно влиятельные фигуры римской элиты), а также в чем заключались его «просветительские» функции как собеседника. Здесь упомянем только одну гостью; Гендель писал: «Участие в споре приняли все — нас было семеро за столом, включая Туллию Зеви». Зеви (1919–2011) — итальянская журналистка и писательница, была одной из немногих женщин‑репортеров, допущенных в зал суда над нацистами во время Нюрнбергского процесса в 1946 году. Вернувшись в Рим после Второй мировой войны (во время которой ее семья жила во Франции и позже в США), Зеви стала еврейской активисткой, а позже в течение 15 лет занимала пост президента Ассоциации итальянских еврейских общин. Следует таким образом признать, что спешивший сообщить, что «в Rоmа евреев хватит для погрома», ерничающий Бродский был, по существу, прав — да и сам он оставил свой легкий, но уловимый еврейский след в Вечном городе.

Мудрецы говорят: «В Шаббат стоит забыть о пище для тела и позаботиться о пище для души». Еврейская община (литваков) Литвы и Вильям Житкаускас пригласили всех желающих на «Шаббатние беседы». Первая встреча была посвящена сионизму.

В. Житкаускас познакомил участников виртуальной встречи с историческими фактами, свидетельствующими о вкладе в развитие еврейского национального движения выдающихся литваков – Виленского Гаона, которого считают своим отцом-основателем религиозные сионисты; Элиэзера Бен-Йехуды – «отца современного иврита», человека, всю жизнь занимавшегося возрождением иврита в качестве современного разговорного языка; Абрама Мапу – творца ивритского романа; Менахема Бегина – израильского государственного деятеля, седьмого премьер-министра Израиля.

Интересный и подробный экскурс В. Житкаускаса в историю сионизма и в еврейскую историю Литвы никого не оставил равнодушным.

Закончилась наша виртуальная встреча церемонией Хавдалы (отделения субботы от наступающих будней).

25 февраля евреи всего мира будут отмечать один из самых веселых праздников – Пурим – спасение народа от истребления, которое планировал осуществить злодей Аман во время правления персидского царя Ахашвероша.

На Пурим принято печь Хоменташен (Уши Амана) – это такие треугольнички из теста со сладкой начинкой из мака, меда, орехов и сухофруктов. В этом году Еврейская община (литваков) Литвы будет угощать этими сладостями руководителей государства.

По одной из легенд, хоменташен – это карманы с сокровищами злого Амана, который был врагом евреев. А по другой – это уши того же самого Амана.

«Суть Пурима – праздновать жизнь во всей ее полноте. Это очень радостный праздник, во время которого мы едим традиционные «Хоменташен». Они напоминают, что козни злодеев часто обращаются против них самих, а мудрые правители всегда получают помощь в принятии правильных решений», – говорит председатель Еврейской общины (литваков) Литвы Фаина Куклянски.

«Пурим» образовано от древнеперсидского слова “пур”, что означает “жребий”, – рассказывает председатель религиозной еврейской общины Симас Левин. «По преданию, царедворец Аман решил уничтожить весь еврейский народ из-за того, что еврей Мордехай, советник царя, не оказывал ему должного почтения. Обманом Аман убедил царя Ахашвероша подписать указ, позволяющий осуществить его план, и стал бросать жребий, чтобы выбрать день исполнения замысла. Жребий выпал на 13-е число месяца Адар (в еврейском календаре 12-й месяц)».

На фото: Учащиеся гимназии Тарбур в Пабраде подготовили традиционное пуримское представление, 3 марта 1939 г. (из архива Института YIVO)

Спасла еврейский народ царица Эстер, жена Ахашвероша и племянница Мордехая. Узнав о надвигающейся беде, она вместе с дядей собрала всех евреев, чтобы вместе поститься и молиться о спасении. Выдержав пост, Эстер рассказала супругу о своем происхождении, которое ранее скрывала, и кознях Амана, попросив пощадить свой народ. Однако отменить царский указ в то время было нельзя, и Ахашверош издал другой, позволявший евреям защищать себя любыми средствами.

В 13-й день месяца Адар по всей Персии были убиты тысячи человек, замешанных в заговоре против евреев, в том числе десять сыновей Амана. 14 Адара иудеи отмечали избавление от врагов.

«Так как Пурим не упоминается в Торе, работать в этот день не запрещается. Накануне Пурима иудеи держат “пост Эстер”, в синагогах в праздничные дни читают Свиток Эстер — часть Танаха, рассказывающую историю о спасении евреев. При упоминании Амана в синагоге свистят, топают ногами и трещат специальными трещотками, выражая так ненависть к злодею. Читают свиток дважды: вечером 13 и утром 14 Адара», – говорит Симас Левин.

Около полудня 14 Адара начинается торжественный пир. Пурим — единственный день в году, когда евреям разрешается крепко выпить. Еврейские мудрецы говорили: “Должен человек напиться в Пурим до того, чтобы не отличать слова “проклят Аман” от слов “благословен Мордехай”.

В Пурим устраивают карнавальные шествия, которые должны напоминать о том, что под маской случайных стечений обстоятельств скрывается божественный замысел.

К сожалению, из-за карантина мы будем праздновать Пурим дома. Ф. Куклянски делится с нами семейным рецептом приготовления «Хоменташен» и предлагает попробовать самим испечь традиционное лакомство, которым пахли улочки старого Вильнюса и еврейские местечки по всей Литве. Литвакский «Хоменташен» готовили из дрожжевого теста с начинкой из мака.

Хоменташен от Фаины Куклянски:

Для теста нам понадобится:

125 мл молока

1 ст. ложка сахара

1 ч. ложка сухих дрожжей

½ ч. ложка соли

500 г. муки

100 г. Масла

1 желток

Для начинки:

½ стакана молока
100 г сахара

100 г меда

100 г тертого мака

Цедра апельсина

Немного лимонного сока

¼ стакана изюма (если есть)

Способ приготовления:

Теплое молоко смешать с дрожжами, яичный желток с сахаром. В муку всыпать соль, сделать углубление и влить дрожжи, добавить мягкое масло. Месить тесто 5 – 10 мин, пока оно не станет мягким и эластичным. Накрыть тесто и поставить в теплое место на 20 минут.

Отделить треть теста. Разделить его на 10 равных шариков. Каждый шарик раскатать. Можно раскатать всю треть теста, вырезать круги, используя блюдце или чашку. На середину каждого кружка выложить начинку (1 – 2 ч. ложки), сложить края теста из трех углов так, чтобы посередине немного было видно начинку. Смазать взбитым яйцом. Противень выстелить пергаментом, смазанным немного маслом, и выпекать 20 – 25 минут при температуре до 180 градусов. Дать остыть. Перед подачей посыпать сахарной пудрой.

Приятного аппетита!

Президент Всемирного еврейского конгресса Рональд Лаудер похвалил Папу Франциска за встречу в шабат с 89-летней уроженкой Венгрии, выжившей во время Холокоста, заявив, что Папа «продемонстрировал искреннюю приверженность… безотлагательности продолжения привлечения внимания к бесчеловечным зверствам геноцида, включая Холокост», сообщает «The Algemeiner».

Папа встретился с Эдит Брук, которая потеряла всю свою семью во время Холокоста пережила лагеря, стала поэтессой и в конце концов поселилась в Риме. «Я пришел сюда, чтобы поблагодарить вас за ваше свидетельство и отдать дань уважения людям, погибшим в результате безумия нацистского популизма», – заявил Франциск Брук.

«France 24» сообщает, что Брук всю жизнь рассказывала истории погибших в Холокосте. Она как-то заявила, что, когда она была в лагере смерти Берген-Бельзен, две жертвы сказали ей: «Расскажи об этом. Они тебе не поверят, но, если ты выживешь, расскажи об этом, расскажи и за нас тоже!»

Ватикан заявил, что Папа Франциск и Брук также обсудили «моменты света, которые осветили адский опыт лагерей, а также страхи и надежды, которые определяют нашу собственную эпоху».

Президент Всемирного еврейского конгресса Рональд С. Лаудер прокомментировал эту встречу следующим образом:

«Я глубоко признателен Папе Франциску за огромное сострадание, проявленное при посещении Эдит Брук. … Папа продемонстрировал искреннюю приверженность как личной доброте к опыту других, так и безотлагательной необходимости продолжать привлекать внимание к бесчеловечным зверствам геноцида, включая Холокост». «В то время, когда неонацизм и антисемитизм возрождаются во многих частях мира, нравственная чистота и чувство истории Папы Франциска устанавливают стандарт для других религиозных, политических и общественных лидеров», – заявил он.

«Я также благодарен г-же Брук за ее мужество рассказать миру о своей травме и посвятить свою жизнь просвещению людей об ужасных истинах Холокоста», – добавил Лаудер. «По мере того, как выжившие стареют, их свидетельства становятся все более бесценными. Мы обязаны своим пониманием самого худшего момента в истории человечества людям, которые взяли на себя ответственность свидетельствовать обо всем, что им пришлось пережить». «С таким пониманием мы молимся, чтобы такое зло никогда не повторилось», – заключил он.

Вильнюсская окружная прокуратура отказалась начать досудебное расследование по поводу высказываний парламентария Валдаса Ракутиса о Холокосте. По мнению прокуроров, его статья, опубликованная в конце января, нет признаков преступления или уголовного проступка.

В прокуратуру обратилась председатель Еврейской общины (литваков) Литвы Фаина Куклянски. В заявлении она указала, что в высказываниях политика может содержаться ненависть к евреям на национальной почве и отрицание Холокоста.

Свой текст Ракутис опубликовал в Международный день памяти жертв Холокоста, в нем он заявил о сотрудничестве некоторых евреев с нацистским и советским режимами.

После заявления Ракутиса разгорелся скандал. Социал-демократы призвали Сейм Литвы отстранить депутата от должности председателя Комиссии по исторической памяти, поскольку он, по их словам, принизил своими высказываниями литовский парламент как институт и нанес ущерб его репутации в международном сообществе. Высказывания политика подвергли критике руководство консервативной партии и зарубежные дипломаты.

После этого Ракутис выступил в Сейме с речью, в которой признал вину, принес извинения коллегам и отказался от своего поста председателя комиссии. Однако при этом в своей прощальной речи он заявил, что пока “Литва была свободной и суверенной страной”, евреев там не преследовали. По мнению Ракутиса, несчастья начались в “период сумерек независимости“.

Председатель Еврейской общины Литвы Фаина Куклянски обратилась в парламентскую Комиссию по этике и процедурам с просьбой дать оценку высказываниям политика. Она подчеркнула, что Еврейскую общину не устроит простой выговор, она требует соблюдения прав.

Решение прокуратуры может быть обжаловано.

Министерство юстиции сообщило, что 95-летний бывший охранник нацистского концлагеря, который проживал в Соединенных Штатах, 20 февраля был депортирован в Германию, сообщает «The Times of Israel».

Фридрих Карл Бергер, который жил в Теннесси и имел немецкое гражданство, был депортирован за участие в «нацистских преследованиях», когда он служил вооруженным охранником в системе концентрационного лагеря Нойенгамме в 1945 году, сообщило Министерство.

«Депортация Бергера демонстрирует стремление Министерства юстиции и его партнеров в правоохранительных органах обеспечить, чтобы Соединенные Штаты не были убежищем для тех, кто участвовал в нацистских преступлениях против человечности и других нарушениях прав человека», – заявил исполняющий обязанности генерального прокурора Монти Уилкинсон. В марте прошлого года иммиграционный судья США постановил депортировать Бергера, проживавшего в США с 1959 года. Заключенные в Нойенгамме — русские, поляки, голландцы, евреи и другие – содержались в «ужасных» условиях и работали «до изнеможения и смерти», – заявила тогда судья Ребекка Холт.

Бергер признал, что охранял заключенных, чтобы они не смогли сбежать. Он также сопровождал заключенных при принудительной эвакуации из лагеря, в результате которой погибли 70 из них. Но он также подчеркнул, что не знал, что с заключенными плохо обращались и что некоторые из них умерли. Он заявил, что выполняет приказ.

20 февраля Бергер был доставлен в Германию самолетом и прибыл во Франкфурт, где его допросят, сообщила прокуратура Целле. Не было ясно, будет ли он предан суду. Прокуратура Германии сняла обвинения с Бергера в декабре 2020 года, сославшись на недостаточность доказательств. Но если он захочет рассказать о выдвинутых против него обвинениях, дело может быть возобновлено.

81-летний Авнер Шалев направил сотрудникам мемориального комплекса «Яд ва-Шем» письмо, в котором он сообщил о своем решении покинуть должность директора музея после «долгого самоанализа». Он заявил, что покинет пост к концу этого года, однако не уточнил причины этого шага. Авнер Шалев также не указал возможного преемника.

Авнер Шалев руководил комплексом в период серьезных изменений в одном из ведущих мировых институтов памяти жертв Холокоста. Во время его пребывания в должности комплекс расширился, и теперь его центральным объектом является красивое здание музея, которое посещают сотни тысяч туристов в год. Особое место занимает Зал Имен, где начертаны 4,8 млн имен жертв Холокоста, который является обязательным пунктом посещения во время визитов иностранных лидеров. Он также руководил созданием Международной школы изучения Холокоста и аналогичного института.

Директор «Яд ва-Шем» часто критиковал те или иные заявления премьер-министра Нетаньяху по тематике Холокоста. В 2015 году руководство музея поставило под сомнение достоверность заявления Нетаньяху о том, что палестинский лидер в годы Второй мировой войны убедил нацистское руководство Германии перейти к «окончательному решению еврейского вопроса». Он также выступал против совместного польско-израильского заявления относительно польского закона о запрете упоминания роли поляков в уничтожении еврейского народа, отметив, что оно содержит массу грубых ошибок и фальсификаций.

Авнер Шалев – настоящий друг Литвы, интересовался Музеем еврейской истории в Вильнюсе и Панеряйским мемориалом. Во время посещения Литвы встречался с тогдашним премьер-министром Андрюсом Кубилюсом и канцлером правительства Дейвидасом Матуленисом.

Журналист, автор книги о евреях межвоенной поры «Земля обетованная – Литва» Вилюс Каваляускас в интервью Радио LRT рассказал о Либе Медникене, жительнице Ширвинтос, которая внесла значительный вклад в успешное возвращение города Литве в 1923 году. Женщина, награжденная орденом Креста Витиса, закончила свою жизнь трагически, как и большинство литовских евреев.

Среди людей, наиболее активно участвовавших в отстаивании литовской государственности сто лет назад, была жительница Ширвинтос Л. Медникене. Точных данных о ней сохранилось немного. Известно, что она родилась примерно в 1875 году в селе Яскауджяй Укмергского уезда (ныне – Ширвинтский район). Большую часть своей жизни Либа провела в Ширвинтос.

Во время боев за независимость против польских партизан Л. Медникене помогала литовским солдатам. Городок в 1920 году был включен в нейтральную зону, однако противоборствующие стороны продолжали боестолкновения еще несколько лет.

Как говорит журналист, автор книги о евреях межвоенной поры «Земля обетованная – Литва» Вилюс Каваляускас, профессия Либы Медникене позволила ей внести значительный вклад в то, чтобы в 1923 году, когда произошла ликвидация нейтральной зоны, Ширвинтос отошли к Литве.

«Либа занималась торговлей. Она была одним из самых богатых людей в городке Ширвинтос. У нее был довольно большой дом на площади Независимости. Этот дом и сейчас там стоит, теперь в нем четыре квартиры.

В этом доме был ее магазин, ее склады. На этих складах она держала и оружие литовских солдат, хранила деньги. Как человек, связанный с торговлей, она получала немало информации и эту информацию передавала литовской разведке».

Говорят, что в квартире Л. Медникене литовские партизаны получали убежище. Здесь же действовал и их штаб. В 1928 году женщина была награждена орденом Креста Витиса 2-ой степени, а через год – медалью Независимости.

В межвоенный период Л. Медникене была известной и уважаемой жительницей Ширвинтос. Однако ее судьба драматически изменилась с началом нацистской оккупации – Л. Медникене попала в укмергское гетто и стала одной из жертв Холокоста.

В. Каваляускас говорит, что обстоятельства гибели этой женщины остались в истории, но их достоверность сегодня уже сложно доказать.

«Когда всех евреев собрали в гетто и когда началось их истребление, весь городок гадал: «Ведь Либа Медникене – герой Литвы, что с ней будут делать, расстреляют или нет?» Мне старожилы Ширвинтос рассказывали об этом, об этой дилемме.

В конце концов, и ее расстреляли, одной из последних. Она была слишком хорошо известна, слишком знаменита, чтобы у местных пособников нацистов поднялась на нее рука. Они отказались это сделать. Ее расстреляли в Пивоняйском лесу недалеко от Укмерге», – говорит В. Каваляускас.

Хотя говорят, что знаменитую женщину расстреляли не местные, ходят слухи, что и другие убийцы евреев также ее узнали.

«Говорят, что ее и там узнали. Ее спросили, уж не та ли она знаменитая Либа Медникене. Она подтвердила. Тогда ей сказали, что она может отойти от ямы. Либа поинтересовалась: а как же ее семья? Ей ответили, что семья должна оставаться здесь. Тогда Либа ответила, что останется с семьей. Вот так она и оказалась среди убитых», – завершает трагический рассказ журналист и писатель В. Каваляускас.

Когда именно Л. Медникене была расстреляна – в 1941-ом или 1942 году, – до сих пор неизвестно. В различных источниках существуют разные версии. В прошлом году на ширвинтской площади Независимости был открыт барельеф скульпторов Ромуалдаса Квинтаса и Миндаугаса Шнипаса в память о героине сражений за Ширвинтос Л. Медникене.

16 февраля 1918 года на заседании в Вильнюсе наделенный полномочиями народа Совет Литвы провозгласил восстановление независимого демократического Литовского государства, подписав Акт о независимости Литвы (лит. Lietuvos nepriklausomybės aktas) или Акт 16 февраля.

Акт о независимости Литвы — документ, составленный и подписанный Советом Литвы под председательством Йонаса Басанавичюса. Акт 16 февраля стал последним из серии резолюций, касающихся проблемы о самоопределении Литвы, включая Акт 8 января, подписанный на Вильнюсской конференции.

Путь к независимости был длинным и сложным из-за того, что Германская империя оказывала давление на Совет Литвы с целью создания союза. Депутатам приходилось маневрировать между интересами Германии, войска которой располагались в Литве (территория Ober Ost), и требованиями литовского народа.Согласно этому документу, Литва провозглашалась независимым государством, которое должно управляться на демократических началах, со столицей в городе Вильнюс.

Это событие имело важное значение для жизни страны, которая с 16 века не имела полной самостоятельности, так как сначала входила в состав Речи Посполитой, а с 18 века — в состав Российской Империи. Поэтому в настоящее время этой дате уделяется внимание на государственном уровне.

Независимая Литва

После войны белорусские области, еврейское население которых в культурном отношении представляло собою часть литовского еврейства, вошли в состав советской России; южная часть Литвы отошла к Польше, а в центральной части страны образовалась независимая Литовская республика (февраль 1918 г.), столицей которой, после того как Вильно был захвачен Польшей (октябрь 1920 г.), стал Каунас (Ковно). В 1919 г. короткое время существовала советская республика Литбел (Литва-Белоруссия).

Согласно переписи 1923 г., еврейское население независимой Литвы достигало примерно 154 тыс. человек (7,6% всего населения), проживавших в основном в крупных городах — Каунасе (25 тыс., 27%), Паневежисе (6,8 тыс., 36%), Шяуляе (5,3 тыс., 24,9%), Укмерге (3,9 тыс., 37,5%), Вилкавишкисе (Волковышки; 3,2 тыс., 44%) — и местечках. В первые годы существования независимой Литвы политическое, культурное и экономическое положение еврейского меньшинства было весьма прочным. Правительство страны было заинтересовано в использовании способностей литовских евреев и их международных связей для укрепления молодого государства. В первом литовском правительстве (1918–19) было три министра-еврея: Я. Выгодский (1856–1941), Ш. Розенбаум и Н. Рахмилевич (1876–1941).

В 1919 г. евреям Литвы была предоставлена автономия, в рамках которой была учреждена система еврейских общин во главе с Еврейским национальным советом (председатель Ш. Розенбаум), действовавшим в сотрудничестве с Министерством по еврейским делам. Общины обладали правом налогообложения своих членов и автономией в религиозной и образовательной сферах, а также в деле социального обеспечения. Выборы общинного руководства проводились на основе всеобщего и равного избирательного права и пропорционального представительства.

В 1923 г. около 25 тыс. евреев были заняты в торговле (в основном мелкой) и банковском деле, около 18 тыс. — в промышленности и ремесленном производстве, около пяти тысяч — в сельском хозяйстве, около четырех тысяч — в свободных профессиях, около двух тысяч — в транспорте. Около 90% еврейских детей школьного возраста обучались в школах сети Тарбут (сионистского направление), Явне (ортодоксальной) или идишистско-социалистической ориентации. В 1936 г. эти три сети насчитывали 108 начальных школ (14 тыс. учащихся), в которых преподавание велось на иврите и идиш. Действовала сеть детских садов, значительное число хедеров и иешив.

Наиболее влиятельными еврейскими партиями, действовавшими в Литве этого периода (1919–26), были Це‘ирей Цион, Общие сионисты, Мизрахи, Агуддат Исраэль, Народная партия (левое крыло По‘алей Цион). Молодежные (в основном сионистские) организации насчитывали в 1931 г. около девяти тысяч членов. На идиш и иврите издавались газеты и журналы различных направлений. Действовали спортивные организации «Маккаби» и «Бетар». В конце 1922 г. правительство Литвы, уступая давлению клерикальных и националистических кругов, начало постепенно отступать от обязательств по соблюдению прав национальных меньшинств, взятых на себя в декларации, представленной Лиге Наций полугодом раньше.

В марте 1924 г. сейм постановил прекратить финансирование Министерства по еврейским делам, а 3 сентября 1924 г. оно было формально упразднено. В сентябре того же года власти распустили Еврейский национальный совет. Резкое ограничение сеймом автономных прав отдельных общин привело к фактической ликвидации выборных органов литовского еврейства. К концу 1924 г. от еврейской национальной автономии остались лишь так называемые еврейские народные банки и сеть школ с преподаванием на иврите и идиш.

Мы живем в хорошее время: его нельзя сравнить с тем, которое пережила Еврейская община (литваков) Литвы восемь десятилетий назад.  Мы живем в то время, когда многое уже было сказано и, в то же время, многое еще впереди. Мы живем в то время, когда все еще приходится объяснять и защищаться. Мы это делаем терпеливо и решительно. Мы живем в то время, когда общественность скрещивает копья во имя идей, истории, взглядов и, главное, памятников. Пусть это будет история о двух несуществующих памятниках.

16 февраля отмечаем 103-летие восстановления государственности. Каждый год повторяем имена подписантов Акта от 16 февраля. Это говорит о том, что это не просто историческая дата, а триумф личного самоопределения конкретных людей, результатом которого – свободным и независимым государством – мы все гордимся. В контексте 16 февраля давайте вспомним о других людях, которых я называю Сигнатарами Совести – это люди, результат принятия решения которых – сотни спасенных жизней.

Во время различных мероприятий, посвященных памяти жертв Холокоста, довольно часто слышу, как гордятся тем, что около 900 литовцев признаны Праведниками Народов мира, однако не хватает их имен и историй. Не хватает контекста. А контекст очень простой – граждане первой Литовской Республики, те, кто создавал молодое государство, отозвались на крик евреев о помощи.

Считаете ли вы, что поколение, которое прятало преследуемых евреев в своих усадьбах, квартирах и подвалах — это то же самое поколение, которое создавало первую Литовскую Республику? Это то же самое поколение, достижениями которого в искусстве, науке и политике мы сегодня гордимся, чьи работы и судьбы приводятся в качестве примера того, как создавалось государство? Среди них семья подписанта Акта 16 февраля, инженера Стяпонаса Кайриса, президент Литвы Казис Гринюс, дочь выдающегося художника и композитора М. К. Чюрлёниса Дануте Чюрлёните с супругом Владимиром Зубовым, семья писателя Балиса Сруоги, семья писателя Казиса Бинкиса, профессор Пранаса Мажилис (дедушка Людаса Мажилиса, который в архиве Германии нашел оригинал Акта о Независимости Литвы), дочь языковеда Йонаса Яблонскиса Она Яблонските-Ландсбергене и его невестка Ядвига Яблонскене, а также простые деревенские люди, которые смогли сделать правильный выбор. Это имена, которые неотделимы от истории Литвы. Почему не ставим памятник им – Сигнатарам Совести Литвы?

Памятник увековечит ту символическую связь между людьми, которых некоторые сейчас хотят причислить к различным лагерям или искусственно созданным категориям. Но история показывает, что Сигнатары Совести выше созданных нами категорий. К примеру, Констанция Бражене, которая спасала евреев в годы войны, а позже была сослана в Сибирь, мама Нийоле Браженайте – супруги легендарного партизана Юозаса Лукши-Даумантаса. Ее подвигу тоже нет памятника, который мог бы отразить сложную историю семьи Браженасов и всей Литвы. И таких семей в Литве много.

Ежегодно спасателям присуждается Крест за спасение погибающих. В последнее время их дети и внуки, получающие эти награды, гордятся не только историей своей семьи. Они гордятся историей Литвы, в которой было место мужеству, самопожертвованию, человечности, совести. И благодарности. Выжившие евреи, их дети и внуки благодарны своим спасителям. Но у нас нет места, чтобы зажечь свечу памяти и уважения; нет места, у которого мы могли бы рассказать о чуде выживания.

Есть еще один памятник, который необходим нашему обществу. Это – мемориал жертвам Холокоста. Кто-то скажет, что вся Литва усеяна «памятниками» – ямами, у которых стоят памятные камни, в лучшем случае, с надписями: «мирным советским гражданам».  Мемориал жертвам Холокоста посвящен не конкретному месту, конкретному человеку – нет такого большого камня, на котором бы поместились имена двухсот тысяч евреев, убитых в Литве. Этот мемориал – символ. Точно такой же символ, как Витис или памятник Й. Басанавичюсу. Они показывают, что этот человек или явление важны для нас, для памяти общества. Не личной памяти, ограниченной семейными фотоальбомами и воспоминаниями, а для общественной памяти.

Была надежда, что Панеряйский мемориал может заполнить это пробел в памяти общественности о Холокосте. Место, которое посещают приезжающие в Литву делегации политиков и дипломатов, которое посещает уже четвертое поколение евреев со всего мира для того, чтобы почтить память семей, погребенных в Панеряйских ямах. Однако проект застопорился. Несведущему прохожему Панеряй может показаться лишь, как покрытые соснами холмы, возле которых какое-то строение из белого кирпича. Мемориал? Нет даже ясного указателя.

И тем не менее, Национальный Мемориал жертвам Холокоста нужен не только Еврейской общине, литвакам или дипломатам. Он необходим Литве. Он необходим для того, чтобы общественная память могла принять историю Холокоста, а вместе с ней и историю евреев Литвы. Он необходим, потому что в этой стране мы любим ставить памятники тем, кто важен для нас. И я предпочла бы участвовать в дискуссии о том, каким должен быть памятник, чем в дискуссии, нужен ли нам вообще такой памятник. Нужен. Чтобы раз и навсегда признать, что на этой земле произошли и страшные преступления, и великие чудеса. И что у рассказа о двух памятниках есть конец.

Фаина Куклянски

Председатель Еврейской общины (литваков) Литвы. 

Церемония, на которой была представлена юбилейная почтовая марка к 1700-летию еврейской жизни в Германии, прошла в Дюссельдорфе.

На торжественной церемонии в ландтаге присутствовали вице-президент Центрального совета евреев в Германии Абрахам Лерер, председатель земельного парламента Андре Купер и уполномоченный правительства ФРГ по борьбе с антисемитизмом Феликс Кляйн.

1700-летие еврейской жизни в Германии отмечается в 2021 году. Первым письменным свидетельством о жизни евреев в Центральной Европе считается указ римского императора Константина Великого, изданный в 321 году.

Указ стал ответом на просьбу городского совета Кельна, который был тогда столицей имперской провинции Нижняя Германия. Представители города жаловались императору на то, что не могут найти средства на ремонт пришедшего в негодность моста и просили дать разрешение на то, чтобы членом совета стал некий еврей Исаак, который обещал помочь в решении этой проблемы. Константин согласился, подчеркнув в указе, что это право распространяется на все города империи.

Пнина Розенберг, Искусство Холокоста 

Эстер Лурье родилась в городе Лиепая, Латвия, в религиозной еврейской семье, где было пятеро детей. Во время первой мировой войны семейство в принудительном порядке покинуло свой родной город, из-за его стратегического значения в качестве военного порта. В 1917 г. они переехали в Ригу, где Лурье закончила гимназию Эзры.

Талант художника проявлялся в ней с малых лет, еще когда она ходила в детский сад, а профессионально учиться живописи Эстер стала с 15 лет, занимаясь с разными учителями. В период с 1931 г. по 1934 г. она обучалась профессии художника-декоратора в Институте декоративного искусства в Брюсселе, а затем училась рисунку в Королевской академии изящных искусств в Антверпене.

В 1934 г. семейство Лурье почти в полном составе эмигрировало в Палестину, где Эстер окунулась в мир искусства. Она создавала декорации для Театра на иврите, участвовала в постановке спектакля “Алдояда” в Тель-Авиве, помогала организовывать выставку, посвященную творчеству поэта Бялика, а также создавала декорации к “Восточному базару”. Когда из-за политических событий многие театры в Палестине закрылись, Эстер посвятила себя рисунку, создавая множество портретов. Ее излюбленными моделями стали танцоры и музыканты. Она много путешествовала, рисовала пейзажи Палестины и посещала коллективные хозяйства – кибуцы, где проходили домашние выставки ее работ. Первая профессиональная выставка Лурье имела место в Кибуце Гео, в 1937 г., а в 1938 г. художницу приняли в Палестинскую ассоциацию художников и скульпторов. Ее персональные выставки проходили в Тель-Авиве, Иерусалиме и Хайфе. В 1938 г. она удостоилась очень престижной награды – Дизенгофской премии – за рисунок под названием “Оркестр Палестины”. Эта картина демонстрировалась на совместной выставке палестинских художников в музее города Тель-Авива.

В 1939 г. Эстер Лурье вернулась в Европу, чтобы продолжить учебу. Некоторое время она пробыла во Франции, а затем поступила в Королевскую академию изящных искусств в Антверпене. Летом того же года она побывала у своих родственников в Латвии и Литве, где показала свои работы в Доме художников в Риге, а также в Ковно (Каунасе). В следующем году она организовала еще одну выставку в Каунасе, в Королевском оперном театре. Темой выставки, прошедшей с большим успехом, стал балет. Некоторые из ее работ были куплены местными еврейскими организациями, а также городским музеем. После оккупации Каунаса фашистами работы Эстер Лурье были конфискованы как “еврейские”.

Вторая мировая война застала художницу в Литве, и во время фашистской оккупации 1941-1944 гг. она вместе с другими евреями оказалась в Ковенском гетто. Попав в гетто в середине 1941 г., Лурье тотчас принялась отображать в своих рисунках тот новый мир, в котором она оказалась. Помимо рисунков, ей удалось оставить после себя подробное письменное описание своей жизни и творчества во время второй мировой войны. Такая комбинация литературного и изобразительного материала явилась уникальным “живым свидетельством” (именно это название она дала одной из своих книг). Наследие Эстер Лурье позволяет нам проникнуть в самую глубину переживаний человека, творившего в тот далекий и такой тяжелый период. Вот как вспоминает об этом времени художница:

“Происходящее вокруг было так странно, так непохоже на все, к чему мы привыкли, на прошлый жизненный опыт каждого из нас. Я почувствовала, что обязательно должна рассказать об этом, или хотя бы оставить рисунки. Я должна показать остальным то, что видела сама. Не скрою, такая работа давалась мне нелегко, только в периоды относительного душевного спокойствия. Но по прошествии времени я стала считать творчество своим долгом”.

Эстер Лурье писала и о том, что служило ей источником вдохновения, вспоминая о поддержке других обитателей гетто:

“Первым местом, где я примостилась с блокнотом, стало бывшее ремесленное училище. Там собирались те, кто не смог найти себе другого пристанища. Люди жили в огромном дворе, под открытым небом, и готовили еду на камнях. В этом месте я нашла для себя богатый натурный материал: груды старой мебели, настоящие баррикады, из которых люди сооружали себе нечто вроде жилья. Там были дети, старики, евреи всех мастей. Жизнь копошилась везде, в каждом углу. Разговоры и перебранки не затихали ни на минуту, кто-то все время суетился и хватался за все подряд, а кто-то, наоборот, оставался неподвижен или сидел, уставившись в книгу. Как только я устроилась со своим блокнотом в уголке двора, меня тут же окружили любопытные. Моя работа сразу же заинтересовала всех, и каждый хотел чем-то помочь. Окружающие все время стояли на страже, чтобы предупредить меня, если вдруг появятся немцы. Все были воодушевлены идеей создания летописи того, “как это было”.

Вскоре Лурье привлекла внимание Эльтестенрата (Совета старейшин). Понимая важность ее работы для истории, Совет попросил художницу делать зарисовки всего, что происходило в гетто.

“Президент доктор Элькес и другие члены комитета приветствовали мой шаг. Меня попросили продолжать поиск и запись такого материала. Их поддержка укрепила мои душевные силы, и с тех самых пор я принялась отображать все, что представлялось мне важным. Но это занятие оказалось не из легких. Рисовать прямо на улице было очень опасно, поэтому случайные прохожие приглашали меня войти в дом, чтобы я могла рисовать из окна их комнаты. Хозяева всегда принимали меня очень радушно и задавали один и тот же вопрос: “Как помочь вам сохранить картины?”

Такая поддержка от незнакомых людей, их желание спасти работы, доказывает огромное значение творчества Лурье. Во время разрушения и уничтожения всего и вся, когда сам предмет художественного произведения мог исчезнуть, очень важно было сохранить документы и воспоминания. Именно поэтому ее постоянно спрашивали: “Что мы можем сделать, чтобы сохранить ваши рисунки?” Но даже воспринимая собственное творчество как обязанность, она не всегда находила в себе силы, чтобы рисовать, несмотря на горячую поддержку обитателей гетто, включая администрацию и самих узников. Дневник Эстер Лурье проливает свет на взаимосвязь между эмоциональным стрессом и творчеством – взаимосвязь, о которой упоминали художники, творившие в других лагерях, но в таких же условиях:

“Вот уже много дней я ничего не рисовала. Эти дни были наполнены постоянным страхом, острой и грубой борьбой за существование. После каждой акции шла передышка, до следующей акции, которая опять оказывалась полной неожиданностью – в этом заключался метод немцев. Меня, как и других, мобилизовали на принудительные работы. Только иногда, в редкие свободные часы, вместе с художником Якобом Лившицем мы находили время на зарисовки “типажей из гетто”. Некоторое время спустя я снова была приглашена представителями еврейского совета. Меня известили о решении поддерживать любую деятельность в гетто, связанную со сбором исторического материала. Необходимо было соблюдать секретность. Мне обещали помогать во всем, лишь бы я продолжала отражать жизнь гетто в своих рисунках […]Совет добился для меня временного освобождения от принудительных работ, хотя это было очень сложно. Меня внесли в список “рабочих в гетто”, и я получила освобождение на два месяца”.

“Мобилизованная” художница, которую с таким трудом удалось освободить от принудительных работ, получила возможность сконцентрироваться на рисунках. Она рисовала очень много, отражая мельчайшие подробности быта в гетто. Ей помогали как узники лагеря, так и местная полиция.

“Я рисовала развалины больницы в “маленьком гетто”, уничтоженном немцами. Я делала наброски на социальной кухне, где старики и беспризорные дети могли получить тарелку жидкой похлебки. Эти люди оставались равнодушными к происходящему вокруг, и не обращали на меня никакого внимания […] Я же очень хотела воссоздать картину работ, трудящихся масс. Иногда мне разрешали сидеть внутри полицейского участка еврейской администрации и делать зарисовки из окна на втором этаже, откуда было видно центральный вход и всю территорию гетто […] Там я часто рисовала группы людей, выходящих на работу, с рюкзаками на плече или на спине, в вязаных перчатках на руках. Несколько раз я делала наброски Умшлагплаца – площади, на которой в дни Больших акций евреев делили на тех, кто пойдет “направо”, и тех, кто пойдет “налево”.

Помимо зарисовок людей и событий, Лурье также создавала пейзажи, красота которых резко контрастировала с ужасами жизни в гетто.

“Много раз, и во все времена года, я рисовала дорогу, ведущую из “Долины гетто” в Форт Нинт, находившийся на вершине холма [просмотр работы]. Ряд высоких деревьев вдоль дороги придавал пейзажу неповторимый характер. Эта дорога, взбегающая на вершину холма, навсегда запечатлелась в моей памяти как Виа Долороса (дорога скорби), по которой десятки тысяч евреев из Литвы и западной Европы уходили на смерть. В иные дни небо было сплошь покрыто облаками, и это сообщало пейзажу особую трагичность, столь созвучную нашим чувствам”.

В Ковенском гетто, также как и во всех остальных лагерях, узники делали все возможное, чтобы сохранить хотя бы подобие нормальной жизни, в том числе духовной. Одним из событий культурной жизни гетто стала выставка работ Эстер Лурье, запись о которой оставил в своем дневнике Авраам Голуб (также известный под фамилией Тори) – секретарь Эльтестенрата. В этих записках из гетто отражены как взгляды Лурье, так и собственное мнение Голуба о роли художника и очевидца. Художник, писал он, “должен быть устами” одинокого маленького человека, должен запоминать и записывать “мелочи”, из которых состоит мозаика жизненного опыта. Вот отрывок из его дневника:

“Сегодня состоялась выставка Эстер Лурье, организованная для небольшой группы людей. Эту художницу отличает знание самых различных национальных культур, а также разнообразие идей. С первых дней пребывания в гетто она посвятила себя отображению образов и характеров гетто, стремясь запечатлеть их в своих рисунках, имеющих большое значение для истории еврейской нации […]
Эстер Лурье считает, что каждый художник, попавший в гетто, обязан запоминать, по мере своих сил и возможностей, все, что здесь происходит. Важные вехи и исторические события останутся в памяти людей, но страдания маленького человека будут забыты.
Именно поэтому мы обязаны запомнить и зарисовать события и факты, людей и характеры, важные моменты и повседневность. Запомнить все. Передать эту память в словах и записях, в рисунках и картинах. Любыми художественными способами”.
Эстер Лурье ответила на этот призыв, от всего сердца […]. Любой рисунок – это часть истории бесконечной боли, отражение эмоционального и физического мученичества. […] Сегодня […]лица посетителей выставки на минуту озарились, при взгляде на рисунки Эстер Лурье. Эта выставка – еще одно доказательство силы еврейского духа, не сдающегося ни при каких обстоятельствах и никогда”.
Ковенское гетто, 25 июля 1943 г.

Помимо работы по просьбе Юденрата (еврейского совета), Эстер Лурье приходилось выполнять заказы нацистов, также проявивших интерес к ее художественному таланту. По мере того, как пустело гетто, особенно после “акции” 27 марта 1944 г., когда из Ковно были отправлены на уничтожение все дети и старики, эсэсовцы стали жить там же, где и узники, вмешиваясь во все происходящее и держа людей в постоянном напряжении. В это время Лурье работала в художественной мастерской, где трудились художники из числа узников. По заказу немецких начальников они рисовали копии с цветных репродукций, в основном маслом на холсте. Немцы также часто заказывали художественные фотографии, для чего была создана специальная студия, в которой работал еврейский фотограф, доставленный из лагерей принудительного труда.

Эстер бывала во многих кварталах гетто, в различных мастерских, в том числе в гончарной. Ей пришла в голову идея попросить еврейских гончаров сделать для нее несколько кувшинов. Она рассчитывала воспользоваться ими, чтобы спрятать свои работы, если ситуация вдруг станет хуже. Вскоре ситуация и в самом деле ухудшилась. После депортации 26 октября 1943 г., во время которой 3000 узников Гетто были отправлены в лагеря принудительного труда в Эстонии, Лурье спрятала всю свою коллекцию – примерно двести рисунков и акварелей размером 25 х 30 см – в большие кувшины, приготовленные ею заранее. Некоторые из ее рисунков также были сфотографированы для тайного архива гетто.

В июле 1944 г., когда в Литву вошли советские войска, гетто было ликвидировано, а всех остававшихся в нем узников перебросили в концлагеря и лагеря принудительного труда в Германии. Нацисты подожгли гетто, а все здания в нем были взорваны и сожжены. Задачей немцев было уничтожение тех, кто мог спрятаться внутри домов, в надежде спастись. Многие из них сгорели заживо.

Эстер Лурье была отправлена в Германию, а ее работы остались в гетто. После войны некоторые рисунки нашлись в уцелевшем архиве Эльтестенрата. Авраам Тори сумел сохранить и сберечь 11 набросков и акварелей, а также 20 фотографий работ Лурье. Он забрал их с собой в Израиль. Лурье так и не смогла выяснить судьбу остальных работ. Вместе с другими узницами гетто, Эстер поместили в концентрационный лагерь Штутгоф, где она оставалась до конца июля 1944 г. В этом лагере ее разлучили с сестрой, бывшей с ней рядом весь период пребывания в Ковно. Сестра и малолетний племянник Лурье были депортированы в Освенцим и не смогли пережить войну.

Точно так же, как и в гетто, Лурье продолжала получать заказы, отвечая на просьбы нарисовать, и тем самым увековечить узников лагеря Штутгоф. Много раз искусство спасало ее от голодной смерти.

“Мне удалось стать обладательницей карандаша и нескольких обрывков бумаги. Я принялась делать наброски ярких “типажей” среди окружающих меня женщин-узниц. Молодые девушки, имевшие “друзей” среди мужской части лагеря, и получавшие подарки продуктами, стали просить меня нарисовать их портрет. В качестве платы они предлагали кусочки хлеба.

В концлагере Штутгоф я также сделала несколько набросков женщин, одетых в полосатые “пижамы” [просмотр работы]. Эти рисунки я сделала карандашом, на тонкой бумаге – достать ее мне помогла девушка из пункта регистрации заключенных. Я спрятала эти рисунки в своей одежде, которую носила в течение пяти месяцев, проведенных мною в этом лагере принудительного труда”.

В августе 1944 г. Лурье и 1200 других узников отправили в Германию, в лагерь принудительного труда Лейбиц. Там она нарисовала портреты нескольких узниц. (просмотр работы). Об этом времени она писала так:

“Создание этих портретов стало возможным благодаря стечению обстоятельств. Каждый из нас обязан был носить на левом рукаве номер и Звезду Давида, отпечатанные на полоске материи, которую мы получили вместе со своей одеждой по прибытии в концлагерь Штутгоф. Эти полоски ткани время от времени нуждались в починке. Мня назначили ответственной, и когда набиралось достаточное количество повязок, освобождали от общих работ, чтобы я могла заняться восстановлением номеров.

В последний месяц нашего пребывания в лагере, когда сотни женщин стали сдавать свои номера в починку, меня откомандировали в Иннендинст (служба внутренних работ), и я стала называться “нуммершрайберин” (ответственная за номера). Мне разрешили оставаться в медпункте, где деревянной щепкой я восстанавливала номера на повязках. Я получала чернила, и у меня, наконец, появилась возможность делать зарисовки узниц нашего лагеря. Наша доктор собирала бумагу, в которую была упакована вата, чтобы мне было на чем рисовать.
Однажды один из охранников увидел, что я рисую, и попросил меня изобразить его портрет. Я выполнила просьбу, и в благодарность он принес мне бумагу, несколько ручек и баночку с тушью.

Разумеется, мне приходилось проявлять большую осторожность, чтобы немецкие охранники не застали меня за рисованием. У меня было мало времени, поэтому мне удалось запечатлеть лишь несколько сюжетов, хотя мне так хотелось перенести на бумагу все, что я видела вокруг. Однако присутствие в лагере его коменданта – обершарфюрера Олька, по прозвищу Шнабель (клюв) – наполняло душу ужасом и беспокойством. […]Надежда уцелеть была почти несбыточной. Но еще более неправдоподобной казалась надежда сохранить мои рисунки, даже если бы мне удалось избежать смерти. Каждый день мы боялись попасть из трудового лагеря обратно в концентрационный, где, как мы уже знали по опыту, нацисты отберут все то немногое, что у нас осталось. Эти рисунки [сделанные в лагере принудительного труда] были созданы мною уже после отставки Олька, когда в лагерь прислали другого, более гуманного, коменданта”.

Лейбиц был освобожден советскими войсками 21 января 1945 г. В марте 1945 г. Лурье оказалась в итальянском лагере для беженцев, где повстречалась с еврейскими солдатами из Палестины, служившими в частях британской армии. Один из них, художник Менахем Шеми, организовал выставку рисунков, сделанных в лагерях. По материалам выставки в 1945 г. Римский Клуб еврейских солдат опубликовал буклет “Еврейские женщины и рабство”. В сборник вошли работы Эстер Лурье, созданные в лагерях Штутгоф и Лейбиц. Лурье также сделала декорации для военного вокально-танцевального ансамбля, организованного в лагере Элиаху Гольдбергом и Мордехаем Зейрой.

В июле 1945 г. Эстер Лурье вернулась в Израиль (Палестину), где ей был оказан очень теплый прием. Ее рассказы были изданы, а ее рисунки – представлены на выставке. В 1946 г. она еще раз получила Дизенгофскую премию, за рисунок “Девочка с желтым знаком”, сделанный ею в Ковенском гетто.
Лурье создала семью и вырастила детей. Она продолжала творить и выставлять свои работы на персональных и совместных выставках в Израиле и других странах. Живя в Израиле, она не покидала Тель-Авива, а после Шестидневной войны, вызвавшей мощный подъем национального самосознания, основной темой ее творчества стал Иерусалим, изображенный ею на многих пейзажах.

На процессе по делу нациста Айхмана, состоявшемся в Иерусалиме в 1961 г., рисунки Эстер Лурье, сделанные во время войны, стали частью свидетельских показаний. Верховный суд Израиля официально удостоверил ценность ее рисунков и акварелей в качестве исторических документов, помимо их эстетической ценности как предметов изобразительного искусства.

Эстер Лурье умерла в Тель-Авиве в 1998 г. Свои работы, созданные во время Холокоста, художница передала галерее Дома-музея борцов сопротивления гетто (Бейт лохамей хагетаот). Кроме того, ее работы можно увидеть в Яд ва-Шем (Музее памяти жертв и героев Холокоста в Иерусалиме), а также в ряде частных галерей.

Этот проект призван сделать иудаизм доступным для глухих и слабослышащих людей.

Иегошуа Судаков – единственный глухой раввин в Израиле. Он помогает слабослышащим иудеям, переводя всю Тору на язык жестов.

«Это большая ответственность, сделать иудаизм доступным для глухих и слабослышащих израильтян», – заявляет раввин при помощи переводчиков с языка жестов.

С командой преданных своему делу филологов, умеющих правильно интерпретировать текст, и актеров, способных его визуализировать, раввин Судаков приступил к осуществлению беспрецедентного и захватывающего проекта по переводу 24 книг Танаха на язык жестов, чтобы «сделать слово более образным».

«Чтобы убедиться, что перевод верен и понятен, мы показываем его разным людям. После этого мы записываем его в профессиональной студии и на этапе монтажа добавляем титры, анимацию и озвучку», – рассказывает рав Судаков.

По словам раввина, во всём мире около 50 тысяч евреев используют язык жестов, поэтому его проект имеет особое значение, ведь в синагогах Тору читают вслух трижды в неделю.

Однако, процесс займёт немало времени. Пока что полностью переведена книга Руфи, книги Бытия и Эсфири в процессе. На весь перевод потребуется около 15 лет. Ведь перевод на язык жестов вызывает определённые трудности. Например, перевод отрывка из книги Руфи, где Вооз даёт Руфи хлеб. Что это за хлеб? Какой он формы? Нет картинок и фотографий того времени, чтобы можно было ответить на эти вопросы. На письме перевод дается одним словом, но передать его на языке жестов можно по-разному.

Приходится проводить много археологических и исторических исследований, чтобы перевести правильно.

Помимо этого проекта раввин Судаков руководит международным летним лагерем для глухих и слабослышащих детей, в котором все специалисты – сами слабослышащие или глухие, что помогает детям быстрее освоиться и почувствовать себя причастными к религиозной еврейской общине не только во время самого летнего лагеря, но и по возвращении оттуда.

Знаменитый певец 60-х еврейского происхождения (литвак) Боб Дилан в 80-е обратился к христианству, затем вернулся в иудаизм, но всегда утверждал, что для духовного совершенствования важней всего музыка.

Боб Дилан – Роберт Циммерман – родился в еврейской семье и вырос в лоне иудаизма. Мы знаем, что он стал иконой социальной революции, охватившей США в 60-е годы, сочинял и пел песни, которые стали гимнами протеста, и был провозглашен пророком новой эпохи.

К середине 1960-х он давал до 200 концертов в год. Песни TheTimes They Area-Changin’ («Времена меняются») и Blowin’ in the Wind («Уносится ветром»), ставшие гимнами гражданских прав и антивоенных движений, пережили и ту социальную революцию, и множество других течений, и сегодня столь же актуальны.

Огромный вклад Дилана в культуру был признан в 2016 году, когда он, первый в истории музыкант, был удостоен Нобелевской премии по литературе. Нобелевский комитет этим решением стер условные границы между высокой поэзией и написанием песенных текстов. Как и сам Дилан всю жизнь стирал границы между религией и духовностью.

Яркий композитор, обладатель редкого поэтического таланта и исполнитель, принесший народной музыке культурное признание, на какое-то время отвернулся от религии своего рождения.

Сын глубоко набожных родителей, в детстве он посещал синагогу, еврейские летние лагеря и прошел бар-мицву, которая официально закрепила его вступление в зрелость. Окончив школу, он поступил в Университет Миннесоты и присоединился к университетскому еврейскому братству.

Его идентичность как еврея казалась твердой, как скала. Но в 1978 году он обратился в христианство. Хотя документальных доказательств его крещения нет.

Восторженный артист окунулся в новые переживания со всем пылом неофита.

На этой волне Дилан выпустил три альбома: SlowTrain Coming («Медленный поезд»), Saved «Спасенный» и Shot of Love «Выстрел любви». Альбом 1979 года Slow Train Coming вообще содержал явные отсылки к новообретенному Диланом христианству. Позже он занял 16-е место в списке «100 величайших альбомов христианской музыки». Такие названия песен, как I Believe In You («Я верю в тебя»), Gonna Change My Way of Thinking («Собираюсь изменить свой образ мышления») и When He Returns «Когда он вернется»), расскажут нам все, что нам нужно знать о том периоде его жизни.

Одно время он даже отказывался петь на концертах свои светские песни. Но поклонников и критиков все это не впечатлило. Люди, которые надеялись услышать Blowin ‘In The Wind, уходили с концертов. Критики тоже были особенно резки. Премьерный тур Дилана в Сан-Франциско в ноябре 1979 года получил разгромную рецензию в San Francisco Chronicle с заголовком «Ужасное Евангелие Боба Дилана»: «Дилан написал самые банальные, скучные и лишенные новшеств песен в своей карьере».

«С рывком веры он опустился до уровня духовного памфлетиста, – усмехался Курт Лодер в обзоре Saved для журнала Rolling Stone. – Что сделало «Евангелие от Боба» особенно трудным для восприятия, так это его беспощадное принятие фундаменталистской литании и его самоуверенность в ее проповедовании. Дилан не просто нашел Иисуса, но, похоже, уверен, что у него есть номер домашнего телефона».

Затем, очень быстро – к 1983 году, Дилан, казалось, снова начал искать свою еврейскую идентичность. Он отправился в Иерусалим и молился у Стены Плача в кипе. Стало известно, что он тихо вернулся к религиозным традициям своего детства. Позже в Иерусалиме он провел бар-мицвы для своих трех сыновей, Джесси, Сэмюэла и Джейкоба. Пишут, что он наладил контакты с любавичскими хасидами. В конце концов, Дилан никогда ничего не делал без энтузиазма.

Это его возвращение стало общей темой альбома 1983 года Infidels («Неверные»). Альбом, который считается его лучшей работой после Blood on the Tracks («Кровь на следах») 1975 года, отошел от почти исключительных христианских тем и охватил более широкий, универсальный духовный мир.

Но Дилан непредсказуем, и он показал, что его возвращение в иудаизм не отменяет его обращение к христианским ценностям. Множество раз он говорил в интервью, что для него и Ветхий, и Новый Заветы одинаково актуальны, что они – предупреждение грешному человеку и пророчество. Он считает, что конец света близок и что у человечества меньше 200 лет до падения занавеса. Но не отрицает возможность прихода Мессии. «Если это произойдет, я буду готов».

«В самом документальном из фильмов под названием «Конец дней», когда пыль будет разноситься по мертвому миру, саундтреком будут звуки жалобной гитары Дилана», – пишет сайт AmoMama.

«Я уверен, что это было нелегкое путешествие», –утверждает писатель Скотт Маршалл, написавший книгу «Боб Дилан: духовная жизнь», вышедшую в 2017 году. Маршалл считает, что для того, чтобы оценить влияние Дилана на поп-культуру, мы должны сначала понять его взгляды на иудаизм, христианство и все духовное, что является нелегкой задачей.

Дилан исследует религию, отношения человека с Богом и самим собой, суть стремления к высшей силе только через свою музыку. На этом пути он никогда не останавливался. Он рассказывает, что музыка – его проводник к вере, его способ молиться: «Что касается меня и религиозности. Это абсолютная истина: я нахожу религиозность и философию в музыке. И больше нигде. Такие песни, как Let Me Restona Peaceful Mountain («Дай мне последний отдых на мирной горе») или I Saw the Light («Я увидел свет») – это моя религия».

Кажется, Дилан сумел органично соединить свои христианские и еврейские убеждения.Точно так же, как когда-то он соединил в американской культуре традиционную народную музыку кантри с роком и обрел Нобелевскую премию как поэт в образе рок-звезды.

На сегодняшний день он продал более 40 миллионов альбомов.

Предлагаем вашему вниманию подкаст журналиста Радио “Свобода”, писателя и поэта Игоря Померанцева “Померанцев переулок”, в котором выдающийся пианист Евгений Кисин рассказывает, как и почему он полюбил язык идиш:

https://www.svoboda.org/a/31097964.html