Вильно – сегодняшний Вильнюс – в довоенные годы часто называли «Литовским Иерусалимом» не только потому, что в 1930-е гг. 42% его жителей были евреями, а скорее потому, что он издавна был центром еврейской духовной жизни. Накануне Второй мировой войны здесь работали еврейские театры и музеи, существовал Еврейский научный институт (YIVO, который и сегодня продолжает свою работу по изучению языка и культуры на идише, сменив, правда, свой адрес на нью-йоркский). В городе было пять еврейских библиотек. Самой известной из них была «Страшун-библиотека», названная по имени ее основателя Матитьяху Страшуна. В книжных фондах этой библиотеки насчитывалось целых пять инкунабул (книг, напечатанных до 1501 г.) на иврите, множество других книжных раритетов и редких рукописей.
Богатой была музыкальная жизнь города. Даже в конце 1942 г. в гетто давал концерты симфонический оркестр в составе 40 человек. Инструменты музыканты хранили в тайниках, а рояль пронесли из «арийской» части города в разобранном виде, чтобы затем собрать при помощи умельцев. Объединение «Юнг Вильно», созданное в 1927 г. группой молодых еврейских театральных деятелей совместно с молодыми литераторами, существовало до 1943 г. В гетто работали подпольные еврейские школы и университет.
Сохранение еврейской культуры в экстремальных условиях было важной составной частью сопротивления фашистам. Виленское гетто стало и очагом вооруженного сопротивления. Решиться на сопротивление в условиях, где на ограниченном пространстве кроме тех, кто на это сопротивление способен, живут еще беспомощные дети и старики, – дело далеко не простое. Покорность палачам на каждом этапе оставляла иллюзорную надежду на выживание, вооруженное сопротивление – очень мало шансов на победу. Гибель с оружием в руках рассматривалась как моральная победа над врагом. Активным участником сопротивления в Виленском гетто был известный в довоенной Польше еврейский поэт Авраам Суцкевер.
На фото: Самуэль Бак в детстве с поэтом А. Суцкевером © www.yadvashem.org
Он родился 15 июля 1913 г. в местечке Сморгонь (ныне это Гродненская область Беларуси), недалеко от Вильно. В дни Первой мировой войны евреи из прифронтовых городов подлежали принудительной эвакуации вглубь России. Их тогда считали потенциальными немецкими шпионами. Семья Суцкеверов оказалась в далеком холодном Омске. Там в 1920 г. умер отец Авраама. Мать с детьми переехала поближе к родным местам – в Вильно. Здесь Авраам получил традиционное еврейское образование в хедере, дополнив его впоследствии обучением в светской польско-еврейской гимназии.
Первое его стихотворение на идише было опубликовано в 1932 г. До Второй мировой войны вышли сборники его стихов «Бал-маскарад» и «Песни». В одной из рецензий на его творчество можно прочесть: «Он обращается с языком идиш, как дети обращаются с любимой игрушкой – бережно, но с фантазией».
Его стихотворения регулярно появляются на страницах еврейских периодических изданий в межвоенной Польше. Он частый гость у еврейских литераторов Варшавы. Его творческие вечера проходят и в других городах. Не оставляет он поэтического творчества и в гетто. Широкой известностью пользуется его стихотворение «Скрипач из гетто». Стихи Суцкевера этого периода – это не только скорбь по погибшим, это и настойчивый призыв к сопротивлению:
И кровь на камнях их на штурм поведет.
А слово – как флаг средь рядов поределых.
(Перевод А. Ходорковского)
Дни Суцкевера в гетто – это не только поэтические строки с призывом к сопротивлению, это еще и деятельность, направленная на сохранение культурных ценностей. В одном из еврейских музеев Нью-Йорка экспонируется так называемая коллекция Суцкевера–Качергинского, состоящая из книг, рукописей и картин, спасенных им и его другом, писателем Шмерке Качергинским.
В гетто Суцкеверу встретился девятилетний мальчик, обладающий неоспоримым талантом художника. В его спасении Суцкевер принял деятельное участие. Мальчик этот – Самуэль Бак – в настоящее время один из выдающихся израильских художников.
В сентябре 1943 г. Суцкеверу с женой удается в составе группы сопротивления с оружием в руках вырваться из гетто. Они присоединились к партизанам в Нарочских лесах. Поэт принимал участие в боевых вылазках. По инициативе Ильи Эренбурга за ним и его женой в немецкий тыл был послан самолет (см. «ЕП», 2019, № 12). Суцкевер оказался в Москве. Его очерки о Виленском гетто появляются в средствах массовой информации. В 1944 г., вскоре после прибытия в Москву, им была написана книга «Виленское гетто 1941–1944». Она вышла из печати в 1946 г. на идише со значительными цензурными купюрами. Описание созданного нацистами ада в гетто получилось у автора настолько ярким, что его называют «еврейским Данте».
Суцкевер выступил на Нюрнбергском процессе в качестве одного из главных свидетелей обвинения.
В 1947 г. ему удается добраться до Палестины. В Израиле он с 1947 по 1966 г. издавал литературный журнал на идише «Ди голдене кейт» – «Золотая цепь». Выходили сборники его стихов «Кол Нидре», «Вальдикс» и др., они изданы в переводах на многие языки.
Суцкевер – автор поэтических переводов со многих языков на идиш. В частности, им переведены многие стихи Ильи Эренбурга. Недавно берлинская газета Tagesspiegel поместила статью о поэте. На фотографии он изображен с автоматом в руках. К сожалению, бывают обстоятельства, когда слово поэта требует подкрепления аргументами подобного рода. Книга Суцкевера о Виленском гетто была переведена на русский лишь в 2008 г. и вышла в Москве крохотным тиражом. В 2009 г. состоялся ее перевод на немецкий.
Книга написана в предельно выдержанных тонах. Трагическая судьба семьи автора (он потерял в гетто мать и новорожденного сына, убитого в больнице сразу после появления на свет) прослеживается как бы приглушено, на фоне трагедии обитателей гетто. В книге описано, как удалось спасти ряд культурных ценностей. Автор подробно рассказывает, как строились «малины» – укрытия, где можно было бы избежать поимки и транспортировки к месту казни. Местом этим был лес рядом с селом Понары, в 14 км от Вильно, где было убито около 100 тыс. человек. Перед тем, как нацистам пришлось бежать, они с целью сокрытия своих преступлений затеяли в Понарах эксгумацию трупов и их сожжение. Для этого была сформирована команда из узников гетто и военнопленных. То, как эта ужасающая акция проходила и как удалось спастись некоторым членам этой команды, рассказано в книге. Она содержит и историю создания и борьбы подпольной боевой организации в гетто. Руководитель этой организации Ицик Витенберг сам явился в гестапо и погиб под пытками, когда возникла опасность, что из-за него будут казнены заложники.
Подробно описаны бои на улицах гетто. 1 августа 1943 г. гитлеровцы решили отправить в Понары часть оставшихся к этому времени в живых обитателей гетто, объявив им, что они будут направлены на работу в Эстонию. В ответ в гетто появились баррикады. На улице Страшуна у дома № 12 бойцами на баррикаде командовал Илья Шейнбаум. Он погиб в этом бою. Пусть это упоминание будет запоздалой данью его памяти. Илья Шейнбаум – двоюродный брат автора настоящей статьи. Точную дату и место его гибели автору удалось узнать из книги Суцкевера.
Почетный гражданин Тель-Авива Авраам Суцкевер умер в возрасте 97 лет 20 января 2010 г.
Не владея в должной мере идишем и понимая, что смехотворный тираж изданной на русском языке книги Суцкевера не позволяет широкому читателю ознакомиться с ней (например, при всем старании я не смог найти экземпляр для своей библиотеки), я решил предложить читателям перевод фрагмента из издания на немецком языке, вышедшего в швейцарском Цюрихе. Пусть это будет скромным памятником знаменитому Поэту и отважному Бойцу.
Марк ШЕЙНБАУМ
Жизнью смерть поправ
В Царстве Альфреда Розенберга
1 августа 1941 г. арестовали профессора кафедры иудаики Виленского университета Ноаха Прилуцкого. Он сидел дома в своем кабинете и работал над книгой «Фонетика языка идиш». Приехали, усадили в автомобиль, повезли на улицу Мицкевича в гестапо. Здесь его уже ждал профессор иудаики из Берлина доктор Готтард. Этот ученый муж предпринял путешествие в Литву ради редких культурных ценностей, которыми, несмотря на их еврейское происхождение, в Рейхе не пренебрегали. Не без основания предполагалось, что Вильно ими изобилует. По слухам, Готтард отнесся к Прилуцкому с видимым почтением, завел поначалу разговор о литературе, а затем потребовал, чтобы тот составил список еврейских инкунабул и других редких книг, которые хранились в знаменитой виленской Страшун-библиотеке. Директор этой библиотеки, внук ее основателя, незадолго до того, увидев, как оккупанты обращаются с книгами, повесился на ремнях от тфилин.
Ноах Прилуцкий сидел в подвалах гестапо вместе со старым еврейским писателем Элье Яковом Гольдшмитом. Каждое утро их привозили в библиотеку, где они обязаны были составлять списки для доктора Готтарда. После отбытия его в Берлин они остались в гестапо. Спустя приблизительно месяц их там увидели. Они лежали на земле во дворе. Голова Прилуцкого была замотана окровавленной рубахой. Оба были мертвы.
Доктор Поль, директор Франкфуртского музея восточных народов, одновременно бывший сотрудником известной нацистской газеты «Штюрмер», прибыл в январе 1942 г. в Вильно с целым штабом «ученых». Среди них были оберайнзацфюрер доктор Мюллер, доктор Вульф (оба из Берлина), потом добавились Шпоркет и Гимпель. В гетто они потребовали сформировать группу из 20 рабочих с целью розыска культурных ценностей в городе. После сортировки они будут упакованы и отправлены в Германию. «В военное время, – сокрушался доктор Мюллер, – сохрани Господь, культурные ценности могут пострадать. Там, в Германии они до конца войны будут в сохранности…»
Требовалось, чтобы среди 20 рабочих хотя бы пять знали и идиш, и иврит и могли разобраться с манускриптами и старинными книгами. В числе этих пяти привлекли к сортировке книг и меня. Я поставил себе целью спасти всё, что только удастся. Что из себя представляют «хранители культуры» от Розенберга, я уже осознал по их обращению с людьми. В гетто просочились сведения, что в городе стало привычным использовать книги, особенно из еврейских библиотек, на растопку.
Меня вызвали в розенберговский штаб на улице Зигмунта, 18. Доктор Поль распорядился создать своеобразное гетто для еврейских книг. Было приказано 40 000 томов всемирно известной Библиотеки Страшуна перевезти на Университетскую улицу, 3, и к ним добавить книги из 300 виленских молитвенных домов.
Доктора Поля к дилетантам причислить было нельзя: еще в 1933 г. он был командирован нацистским руководством в Иерусалим. До 1936 г. изучал ориенталистику в тамошнем университете. Как сведущий в еврейской литературе он стал советником Альфреда Розенберга – автора Нюрнбергских расовых законов. Он стремился сделать с сокровищами виленских еврейских музеев то же, что его коллега Швайненберг проделывал с самими евреями: отсортировать, а затем уничтожить. Для начала он распорядился сложить книги по векам их издания. Бегло осмотрел всё и отобрал небольшое количество книг для своего музея во Франкфурте. Вообще, из собранных здесь 100 тыс. книг около 20 тыс. было отправлено в Германию. Остальные, среди них и редкостные, Поль продал как макулатуру Ново-Вилейской бумажной фабрике по цене 19 марок за тонну. Похожей была судьба многих манускриптов и картин.
Сразу же после вступления фашистов в Вильно помещение здешнего Еврейского научно-исследовательского института было занято под казарму. Все его архивы, собрания, экспонаты превратились в огромную мусорную свалку в подвале здания. Советник Гитлера, уже упомянутый выше доктор Готтард, срочно прибыл в институт, чтобы… разыскать там золото. В подвале был им действительно обнаружен сейф. Вызванный слесарь был вынужден применить сварочный аппарат. В сейфе были рукописи Шолом-Алейхема и Переца, золота не оказалось. «Ученый» был настолько этим разочарован, что бросил рукописи на пол и топтал их ногами. В помещение Еврейского научно-исследовательского института были свезены манускрипты, книги, картины и скульптуры из всех еврейских библиотек и музеев, а также из частных собраний, за исключением Страшун-библиотеки, которая была ликвидирована ранее. Когда из музея Ан-ского были привезены сюда скульптуры Антокольского, доктор Поль многие из них уничтожил.
Старинные римские свинцовые матрицы с текстами Талмуда, отливка букв и набор которых потребовал когда-то 20 лет труда, были Готтардом проданы как цветной металл по 39 марок за тонну. Пять ящиков с манускриптами и редкими изданиями из институтских собраний должны были отправить в Берлин. Однако помощник Поля, бывший торговец кожаными изделиями Шпоркет, умудрился освободить от них вагон и загрузил его свиньями для доставки по тому же адресу. Он же собрал 500 свитков Торы и продал обувщикам. Написанные на пергаменте книги или иллюстрации постигла та же участь. Пергамент – по особому способу выделанную кожу – можно, оказывается, использовать для изготовления обуви. Он умудрился также отправить в Германию мраморные надгробия с еврейского кладбища. Велся поиск еврейских древностей по тому же принципу, что и самих евреев. Их искали в местах, где они могли быть тайно спрятаны. Для этого порой взрывались полы, разрушались перегородки и т. д.
Печальная участь постигла в Вильно не только еврейские учреждения культуры. Не лучшей оказалась судьба польских музеев и библиотек.
Два раза в месяц отчитывался розенберговский штаб по розыску ценностей перед своим начальством в Риге. Статистика уничтожения была безупречной. Нам, привлеченным к сортировке, удалось спрятать много ценных книг, устроив им тайники в подвалах, замуровывая в стены, в надежде, что настанет день освобождения. Самые ценные книги мы прятали под одеждой и проносили в гетто. Я попросил Шпоркета разрешить взять с собой немного макулатуры на растопку в гетто. Он такое разрешение дал и написал записку, по которой нам разрешалось проносить книги через пропускные пункты. Записка эта использовалась нами многократно. Проносилось наиболее ценное. Так, удалось спрятать письма Толстого (я нашел их в снегу вблизи здания Библиотеки Страшуна), рукописи Шолом-Алейхема, письма Горького, Бялика и Ромэна Роллана, редкие издания XV и XVI вв., картину Репина, дневник Герцля, единственный манускрипт Виленского Гаона, рисунки Марка Шагала и другие ценности.
В самом здании института нам удалось устроить тайное укрытие и спрятать там много книг. Труднее было спасать скульптуры, но и некоторые из них нам удалось переправить в гетто и там упрятать. В мае 1943 г. в Вильно привезли экспонаты из Смоленского музея. Они были упакованы в дюжину ящиков. Три из них нам удалось благодаря неразберихе спрятать. Как оказалось позже, в них были старинные хроники XV–XVI вв., картины кисти Репина и Левитана.
Ценнейшие рукописи еврейского классика Переца мне удалось передать на хранение литовской журналистке Шимайте. Она приходила к нам туда, где мы были заняты сортировкой книг и рукописей, и уносила приготовленные нами пакеты. Однажды она была поймана гестаповцами и подверглась зверским истязаниям. Впоследствии в архиве гетто было обнаружено ее письмо к учительнице Нине Герштейн, написанное под впечатлением состоявшейся в гетто театральной премьеры. Вот отрывок из этого письма: «Дорогая Нина! Ваша постановка пьесы Переца „Фрейлехс“, исполнение на сцене народных еврейских песен меня очаровали и согрели мне душу. Да, только гениальному народу в подобных ужасных обстоятельствах может удастся подобное. Я надеюсь, что стены падут и братство народов мира восторжествует».
Девятилетний художник
Моя знакомая Рахиль Сарабски, преподававшая в одной из подпольных школ в гетто, в один из холодных зимних вечеров пришла ко мне со своим девятилетним учеником Самуэлем Баком. Она решила продемонстрировать мне его рисунки. Разглядывая их, я забыл, где нахожусь, забыл о том, что полчаса тому назад мне рассказали о зверской расправе над евреями в нескольких местечках, расположенных неподалеку. Я рассматривал эти рисунки и самого художника и понимал, что в нем есть что-то такое, что во много раз выше тех, кто пытается уничтожить наш народ. Бледное личико, нежная кожа, большие голубые улыбчивые глаза – было в этом мальчике что-то, что привлекало к нему внимание.
Рисунки преимущественно были выполнены карандашом на клочках бумаги. Наброски человеческих лиц позволяли заподозрить в их авторе почти зрелого художника. Одна из композиций заставляла удивиться точности передачи движения и сочетала в себе к тому же воздушность, легкость и осмысленность рисунка.
– Что такое экспрессионизм? – спросил он меня. – Мне вчера попалась книга по искусству, где встретилось это слово. Моя учительница посоветовала мне спросить у вас.
Я попытался объяснить, но мои объяснения ему показались непонятными.
– Знаете что? Нарисуйте это.
– К сожалению, я не могу это нарисовать.
– Не понимаю, как можно не уметь нарисовать то, что знаешь? – передернул он плечами.
В этот вечер мне стало ясно, что в гетто живет удивительный маленький художник. К тому времени он провел в гетто всего около месяца. Полтора года они с мамой прятались на чердаке в монастыре. Настоятель монастыря по ночам приносил им пищу. Самуэль сквозь щели в крыше видел, как ведут евреев к месту уничтожения. Его снабдили карандашом и бумагой, и он рисовал целыми днями, даже зимой, когда мороз пытался сковать его тонкие полупрозрачные пальчики. При воздушном налете чердак, на котором они прятались, сгорел. Им удалось избежать смерти, но их убежища больше не существовало. Пришлось идти в гетто.
Художники в гетто были очарованы его рисунками. Рахиль Суцкевер, известная виленская художница, тщательно собирала всё то, что рисовал Самуэль. В дни пасхального праздника 1943 г. в фойе театра, который, несмотря ни на что, функционировал в гетто, была открыта художественная выставка. Половина одной из стен фойе была занята произведениями Самуэля. Вспоминается, что одна из картин изображала контроль возвращающихся с работы евреев на входе в гетто. Был рисунок ночного гетто, выполненный чернилами. Один из рисунков был им назван «Во время акции» и изображал, как он себе представил свою поимку нацистами и дорогу на расстрел. Его рисунки явно выделялись на этой выставке, и, хотя в ней принимало участие еще около десяти довольно именитых виленских художников, первый приз был, без скидки на возраст художника, заслуженно присужден ему.
Август 1943 г. Ликвидация гетто приближалась. Пятница, улица полна крика и шума. Некоторые лица настолько искажены страданием, что можно заподозрить в их обладателях сумасшедших. Старая еврейка проталкивается сквозь толпу с чугунком в руках. Она несет «чолнт» в ближайшую пекарню, чтобы там его в печи подогреть. Самой топить нечем. Бессознательно повторяет: «Убили троих моих детей». Старик бьет себя в грудь и выпрашивает смерти у Бога. Дети носятся в толпе. Санитары несут труп отравившейся женщины.
Я иду к Самуэлю, он живет на Госпитальной улице в седьмом номере. Юный художник закатал рукава и формирует из глины фигуру. Его руки мелькают над влажной липкой массой, и послушная им глина превращается на глазах в голову старика, сидящую на могучих плечах. Самуэль поясняет:
– Это будет Моисей, таким, как он выглядел.
Мама Самуэля добавила:
– Уже целую неделю мнет он глину, создавая эту фигурку. Где он раздобыл глину? Я не знаю. Где он научился лепке, мне тоже неизвестно. Я первый раз вижу, чтобы он работал с глиной. Он углублен в это занятие с утра до поздней ночи. Вчера была лунная ночь. Он заявил мне, что должен всё переделать, его не устраивает, как изображено движение одной из рук скульптуры, оно должно быть другим. Провозился до утра и уснул в уголке.
Я встретил юного художника еще раз перед тем, как мне удалось покинуть гетто 12 сентября 1943 г. Я знал, что завтра меня уже здесь не будет: или я погибну, или с оружием в руках прорвусь мимо патрулей в лес к партизанам. Я направился к дому, где жил Самуэль. Дома на этой улице почти все были взорваны. Комнату, в которой обитал юный художник, трудно узнать. При взрывах кое-где обвалилась штукатурка. Стены, которые были ранее украшены рисунками Самуэля, теперь оголены и в трещинах. Фигура Моисея стоит в углу. Теперь он опирается о скалу, могуч и полон гнева. Самуэль заглаживает его щеку. Вчера ее задела пролетавшая пуля.
Уже пребывая в лесу в партизанском отряде, я не находил себе места, меня беспокоила судьба юного художника. Любыми способами я пытался что-либо о нем узнать. Партизанские связные, которые периодически наведывались в город, могли мне только сообщить, что гетто полностью ликвидировано и на вокзале можно прочесть «Judenfrei». Несмотря на это заверение, в городе сохранялись еще два лагеря, где содержались евреи. В декабре 1943 г. из одного из этих лагерей бежал к партизанам некто Тевье Шерес. От него я узнал, что Самуэль с матерью находятся в этом лагере. Они живут на одном из чердаков. Мальчик непрерывно рисует. Была предпринята партизанская попытка выкрасть мальчика, но из-за усиленной охраны лагеря пришлось от нее отказаться.
Наконец, настало освобождение. От партизан я узнал, что Самуэль жив. Литовский профессор Юозас Стакаускас – руководитель Виленского архива – прятал юного художника и его маму у себя в архиве. Он предоставил там убежище еще 15 евреям. При нашей встрече, пока мама рассказывала мне о пережитом, Самуэль всё что-то рисовал.
– А куда делось то, что ты рисовал в лагере? – спросил я и тут же пожалел об этом, поняв, что задел не зажившую рану.
– Я всё оставил в лагере. Возможно, кое-что можно там найти.
Оказалось, что на территории лагеря происходили столкновения. Нацисты, уже оставляя город, пытались уничтожить оставшихся в лагере живых. Им оказали вооруженное сопротивление. 140 евреям удалось спастись, многие погибли. Среди трупов лежал и альбом Самуэля. Светило солнце, ветер перелистывал страницы. Некоторые были запятнаны кровью.
Авром СУЦКЕВЕР
Перевод Марка Шейнбаума
https://evrejskaja-panorama.de/
В исполнении кантора Шмуэля Ятома прозвучал Каддиш – поминальная молитва.
