Сегодня исполняется 140 лет со дня рождения известного еврейского педагога, переводчика и писательницы Елены Хацкелес (Хацкельс, Хацкельсите). Ее методические разработки и рассказы на идиш публиковались в варшавской газете «Фолксштиме». Была редактором «Киндерблат» — детского приложения к газете «Фолксблат» (Каунас, 1931–39), печатала в нем детские рассказы, путевые заметки, переводы произведений детской литературы с европейских языков.

Елена Хацкелес родилась в Ковно (ныне Каунас) в 25.07.1882 г.

После окончания ковенской гимназии училась на историко-филологическом отделении Бестужевских женских курсов в Петербурге.

Некоторое время жила за границей, в частности, в Париже, где сблизилась с русскими эмигрантами-марксистами, затем вернулась в Россию, вела нелегальную работу (под партийным псевдонимом Рохл) в организациях Бунда в Ковне, Вильне, Одессе, неоднократно арестовывалась властями.

После поражения революции 1905 г. посвятила себя педагогической работе. Работала учительницей истории в виленской частной гимназии Софьи Гуревич и в частной еврейской школе.

Со времени оккупации Вильны немецкими войсками в ходе Первой мировой войны (1916–18) проявилось незаурядное дарование Хацкелес как организатора школьной сети на идиш.

Созданная ею система образования стала образцом для Польши, Литвы и других стран Восточной Европы в период между двумя мировыми войнами.

Хацкелес преподавала на созданных ею педагогических курсах для учителей еврейских школ, вечерних курсах для взрослых, в школах, уделяла много времени детскому дому для девочек в Вильне.

Участвовала в создании еврейских учебников и книг для чтения, методических пособий для учителей.

В 1918–20 гг. жила в Москве, осваивала методику преподавания в школах рабочей молодежи.

В 1920 г. вернулась в Каунас, где стала одним из главных организаторов школьного дела и культурной работы на идиш.

Работала учительницей в еврейской средней школе в Каунасе и в ряде еврейских гимназий Литвы, одновременно была членом правления организации “Култур-лиге” (Лига еврейской культуры) – ставившей своей целью развитие образования, литературы и театра на языке идиш, а также еврейской музыки и изобразительного искусства.

После закрытия Култур-лиге (1925) была арестована; выйдя на свободу, организовала (совместно с Ш. Левиным, 1883–1941) Общество по поддержке физического и психического состояния еврейских детей, которое занималось развитием школьной сети на идиш.

В рамках педагогических программ посетила США, страны Европы, Эрец-Исраэль, Советский Союз.

В годы Второй мировой войны жила и работала в Центральной Азии, что спасло ее от Холокоста. После войны вернулась в родной Каунас, стала организатором и директором единственной в городе еврейской средней школы.

Была автором (совместно с М. Елиным, 1910–2000) букваря на идиш «Дер найер алеф-бейс» (1948).

Однако в 1950 г. школа (последняя еврейская школа в СССР!) была закрыта. До 1966 г. Елена Хацкелес преподавала русский язык и литературу в литовской школе, продолжала писать по педагогическим вопросам и путеводителям только на литовском языке, уже не на идише, а на литовском. Умерла Е. Хацкелес в Каунасе в 1973 году.

В обширном наследии Е. Хацкелес (Хальцеските) — ряд учебников и учебных пособий, научно-популярные книги, сборник путевых заметок, рассказы для детей, а также переводы на идиш из Жорж Санд «Крылья мужества» (Вильнюс, 1939), Г. Мало «Без семьи» (Вильнюс, 1940) и многие другие.

Рут Вайс. Перевод с английского Л. Черниной. lechaim.ru

26 июня исполнилось 40 лет со дня смерти великого идишского писателя Хаима Граде. В этом же году мы отмечаем 70-летний юбилей его рассказа «Мой спор с Гершем Расейнским» (1952) — по мнению исследователей, одного из важнейших идишских текстов XX века.

В начале января 1960 года, когда я только приехала в Нью‑Йорк изучать идишскую литературу в университете, мне выпала честь присутствовать на лекции известного идишского поэта и романиста Хаима Граде. Граде родился в Вильно в 1910 году, получил образование в белостокской ешиве движения «Мусар», в начале 1930‑х вернулся в Вильно, где получил известность как светский поэт. После Второй мировой войны и Холокоста, в которых он потерял семью, Граде переехал в Нью‑Йорк. Здесь он стал писать не только стихи, но и прозу. Умер писатель в Нью‑Йорке в 1982 году.

В то время, когда Граде читал ту лекцию, его имя еще не было хорошо известно для читающих на английском языке. Но в идишских кругах его ценили не только как писателя, но и как лектора, который мог говорить на самые разные темы, от Маймонида до Рембрандта. Мне посчастливилось присутствовать на лекции, темой которой была «Культура Восточной Европы», а затем получить приглашение (может быть, из‑за моих собственных семейных связей с Вильно) пообедать с Граде и издателем его идишских книг в «Русской чайной».

В этом роскошном заведении, после прекрасной лекции, Граде был недоволен — недоволен собой. Лекция, ворчал он, оказалась неудачной — ништ гелунген — потому что он не рассчитал время и ему пришлось опустить целый раздел из того, что он хотел сказать. Я тогда только‑только прочитала длинную поэму «Мусаристы» (1939) о невероятно строгой ешиве, в которой он учился до 1930 года, и не могла не заметить, насколько он сам был похож на главного героя этой поэмы.

Мусар — это программа морального воспитания, направленная на развитие этической личности. Движение Мусар возникло в XIX веке в качестве реакции на излишнее внимание к техническому анализу, характерное для литовских ешив. Для движения характерно использование техники развития сознания, чтобы сделать из учащихся не только хороших ученых, но и высокоморальных людей. Но в некоторых ешивах, в том числе в той, где учился Граде, воспитание было по‑настоящему суровым и аскетичным.

Главный герой поэмы, Хаим Вильнер, созданный по образу и подобию автора — мальчиков часто называли по тому месту, откуда они приехали, — подвергается публичному позору и обвинениям в тщеславии, когда директор ешивы находит у него в нагрудном кармане расческу (!). В попытке подавить эго учеников ешиве удалось добиться того, что Граде впервые сформулировал в той поэме, а затем повторил еще раз: «Учившийся Мусару не обретет удовольствия от жизни» .

Учитывая такую специфику получаемого образования, неудивительно, что Граде бросил Белостокскую ешиву и вернулся в родное Вильно с твердым намерением стать светским поэтом. Для этого совсем не требовалось порывать с еврейской жизнью вообще. В говоривших на идише городских кварталах нерелигиозные и благочестивые евреи жили в одних и тех же дворах и сидели бок о бок над книгами в знаменитой многолюдной библиотеке Страшуна. Через несколько лет, когда Граде вместе с набожной матерью жил в небольшой квартирке за кузницей и ухаживал за дочерью раввина, он стал одним из наиболее видных представителей литературно‑художественной группы «Юнг Вильне».

Потом, в 1939‑м, наступила советская оккупация, а за ней два года спустя пришли нацисты. Когда немцы подходили к Вильно, Граде бежал в Советский Союз, решив, что оставить мать и жену в Вильно будет безопасно. Он, конечно, ошибался, и все его последующее творчество, наполненное чувством вины за постигшую их судьбу, посвящено миру, уничтожение которого ему довелось пережить.

В 1945 году, когда Вторая мировая война закончилась, ему удалось покинуть СССР. После короткого пребывания в Польше он уехал в Париж, а оттуда в 1948 году окончательно перебрался в Нью‑Йорк. Там он писал стихи, прозу и мемуары, без конца обращаясь к собственным воспоминаниям о еврейской Польше и Литве межвоенного периода.

В тот вечер, который я провела в обществе Граде, он мало говорил о себе, сказав только, что нигде не находит покоя: изучая Талмуд, он ощущает, что должен был бы читать Достоевского, а читая Достоевского, думает, что следовало бы изучать Талмуд. Годом позже я начала понимать, во что может превратить такой конфликт гениальный писатель. Это произошло, когда я впервые увидела его рассказ 1952 года «Мой спор с Гершем Расейнским».

Этот рассказ — один из самых известных в творчестве Граде; классика современной еврейской литературы и современной еврейской мысли. Хотя еще в 1950‑х годах появился его слегка сокращенный перевод на английский язык, а впоследствии адаптации для театра и кино, только сейчас он появился наконец в полном английском переводе .

Транспозиция

Действие рассказа «Майн криг мит Герш Расейнер» разворачивается в Париже, где Граде недолго жил после войны. Это первое его опубликованное прозаическое произведение, которое появилось в Нью‑Йоркском ежемесячном еврейском журнале «Идишер кемфер» («Еврейский воин») в канун Рош а‑Шана 1952 года.

Но что это за жанр? Рассказ? Воспоминания? Редакторы журнала назвали его «эссе». Но на самом деле Граде создал собственную литературную форму, которая отражала идущую в его душе борьбу: беллетризованная автобиография, которая отсылала к его собственной поэме «Мусаристы», перенося ешивные аргументы в послевоенный спор между двумя уцелевшими.

Рассказ (а я постараюсь доказать, что это именно рассказ) охватывает три временны́х пласта: 1937, 1939 и 1948 годы. Третий из них, 1948 год, занимает шесть из восьми глав — более 85% всего произведения.

Повествование начинается после войны в многолюдном вагоне парижского метро. Рассказчик — «я», которого Граде подталкивает отождествлять с ним самим, — внезапно замечает бывшего соученика по ешиве и интеллектуального противника Герша Расейнского. Он не может поверить. По слухам он предполагал, что Герш погиб в нацистском концлагере — однако, нет, и они странным образом встречаются вновь.

Герои рассказывают друг другу об обстоятельствах, заставивших их встретиться, и каждый предполагает, что собеседник если не полностью переменился под влиянием того, что на идише называется «хурбн» (этот же термин используется для обозначения разрушения двух древних Иерусалимских храмов), то уж точно это событие наложило на него неизгладимый след. Тем не менее спор, который возникает между ними и занимает большую часть долгого дня, показывает, что каждый из них лишь сильнее убедился в правоте выбранного им некогда жизненного пути. Может быть, Герш стал менее агрессивно проповедовать Мусар, а Хаим стал терпимее, защищая от него свою свободу, но раскол, который возник в ученические годы между традиционным и секуляризованным евреем, остался неизменным даже после того, как нацисты попытались уничтожить всех евреев без разбора. Так что спор возобновляется с той же точки, с которой начался, и остается незавершенным, когда в конце герои расстаются.

Этот рассказ сразу произвел большое впечатление на идишеязычных и англоязычных читателей с того момента, когда литературный критик Ирвин Хоу и поэт Элиезер Гринберг решили включить его в антологию «Сокровищница идишского рассказа» 1953 года и пригласили Мильтона Химмельфарба сделать несколько видоизмененный перевод. (В конце этого очерка я прослеживаю историю перевода рассказа до наших дней.)

В статье 1972 года в журнале Judaism покойный литературовед Эдвард Александер сформулировал, какое интеллектуальное и эмоциональное воздействие произвел рассказ на англоязычного читателя:

Если бы нам нужно было найти одно произведение, которое отражает всю парадигму литературы о Холокосте, произведение, обладающее достаточной силой обобщения, чтобы вместить в себя не только большинство религиозных, философских и художественных вопросов, поставленных Холокостом, но и весь диапазон противоречащих друг другу ответов на эти вопросы, мы не нашли бы ничего лучше рассказа Граде.

Неудивительно, что произведение, получившее такую высокую оценку, привлекло также внимание исследователей в зарождающейся области исследований Холокоста или что раввин Йосеф Телушкин и сценарист Дэвид Брандес отвели Холокосту центральное место в пьесе «Ссора», созданной по мотивам рассказа, поставленной на сцене и экранизированной в 1991 году. Перенеся встречу двух выживших в Монреаль (еще один франкоязычный город), они подчеркнули историю персонажей и опыт, пережитый ими во время войны.

Значение этого прочтения рассказа станет ясно ниже.

Спор или криг

Исследователей, комментировавших рассказ, интересовала прежде всего парижская встреча 1948 года. Я не буду менять фокус, но хочу обратить больше внимания на первые две главы, определяющие контекст происходящего.

Начнем с начала: Химмельфарб переводит слово, обозначающее конфликт между двумя бывшими мусарниками, словом «ссора», а не «бой», «схватка» или «война». Но из всех доступных ему идишских слов Граде выбрал самое сильное — «криг», как в немецком Blitzkrieg или Bürgerkrieg (гражданская война). Антагонисты, которые встречаются в Париже в 1948 году, спорили еще с тех пор, когда один из них, наш рассказчик Хаим, оставил ешиву. Хаиму удалось скрыться в советском тылу, а Герш прошел через нацистский концлагерь, и оба они потеряли семьи. Но в их убеждениях ничего не изменилось. Преемственность воспринимается как данность без комментария, и это делает произведение рассказом, а не очерком: их еврейский криг заменяет собой немецкую войну, которая пришла положить конец и ему, и им самим.

Если бы Граде хотел разыграть спор в талмудическом стиле, он мог бы этим и ограничиться. Но его настоящая тема появляется раньше, и первые главы, действие которых разворачивается в 1937 и 1939 годах, создают нарративный поворот, совершенно не вписывающийся в категорию «литературы Холокоста», к которой рассказ часто относили.

Вот как начинается рассказ:

В тысяча девятьсот тридцать седьмом я приехал в Белосток, город, где в тысяча девятьсот тридцатом я учился в ешиве новогрудских мусарников. Я еще застал там многих ешиботников, учившихся вместе со мной. Некоторые из них даже пришли на мой творческий вечер. Другие посещали меня тайком от главы ешивы. Я видел на их обросших бородами лицах, что эти люди страдают от своей оторванности от мира. Со временем они утратили свой юношеский восторг. Несмотря на ревностное соблюдение всех предписаний и ритуалов, их охватила усталость от тяжелой духовной борьбы. Годами они старались изжить в себе желание наслаждаться жизнью и поздно спохватились, когда война с самими собой оказалась проигранной. Они не одолели искушение.

Вильно расположено в 220 километрах к северо‑востоку от Белостока; оба города находятся в литовской части Польши, называемой Лите. Хотя Граде дарит персонажу по имени Хаим Виленский лишь часть своей личности, все, что говорит о себе Хаим, совпадает с биографией автора. «Расейнский» и «Виленский», которые подростками были знакомы по ешиве, так и определяют себя на всем протяжении рассказа. Мы не знаем ничего об их семьях — об этом рассказывают пьеса и фильм, а Граде концентрируется на их споре, отрешившись от всего остального, вполне в духе той ешивы, из которой бежал Хаим.

В 1930‑х годах Новогрудская ешива была крупнейшей в Польше и имела репутацию экстремистской, причем не только в религиозном смысле. Движение «Мусар» возникло в Российской империи. Когда в 1917 году к власти пришли большевики, глава крупнейшей ветви «Мусара» раввин Йосеф‑Юзл Гурвиц велел ученикам бежать в Польшу и поступить в уже существовавшую ешиву в Белостоке или открыть новые ее филиалы в других городах. Некоторых ешиботников арестовывали, некоторые погибали, но движение в целом росло. Историк Давид Фишман указывает, что оно строилось, сознательно или нет, по модели радикальных политических движений того времени. Воинственность привлекала молодых людей, горевших тем же идеализмом, который приводил одних в революцию, а других в сионизм (последний не играет никакой роли в нашем рассказе).

По словам Иммануэля Эткеса, написавшего книгу об этом движении, нововведение «Мусара» состояло в «переносе фокуса этической проблемы из теологического пространства в психологическое». Поскольку одно только знание не может гарантировать повиновение, нужно было следить за поведением учащихся, чтобы помочь им противостоять искушениям модернизма и удовольствий. В попытке вырвать зло с корнем новогрудский извод движения «Мусар» мало чем отличался по радикальности от коммунизма: если последний стремился изменить общество, то первый изменял индивида.

Первый поэтический сборник Граде «Йо» («Да») был опубликован в 1936 году. На следующий год, через семь лет после того, как он покинул ешиву, он уже был настолько известен, что его пригласили в Белосток выступить с публичным чтением стихов. Рассказывая в «Майн криг» о том, как некоторые бывшие соученики пришли на его лекцию, а другие украдкой навещали его, Виленский говорит:

Напрасно я рассчитывал, что они станут, как заведено у мусарников, рьяно порицать (арайнзогн) меня. Они не осуждали меня. Кто‑то был ко мне дружелюбен, но избегал вступать в споры, другие — с сожалением вздыхали и считали меня пропащим.

Хаим явно ожидал, что его будут порицать. В рассказе укоры наконец появляются, когда герой сталкивается с Гершем Расейнским — бывшим приятелем, одним из самых ревностных учеников.

Темперамент и аргументы Расейнского обусловлены Мусаром, а не каким‑то иным ответвлением восточноевропейской ортодоксии, поэтому его поведение лишено всякой любезности. Его «как дела?» — это не пустой вопрос, а этическое испытание. Расейнский точно знает, куда ударить, ведь он, несомненно, знает о том, что Виленский читал стихи, от пришедших его послушать, и он придерживается крайне невысокого мнения о «мирских», которые теперь определяют мировоззрение бывшего друга:

Вы останетесь увечным, Хаим Виленский. Останетесь калекой на всю жизнь. Вы пишете рифмованную ересь, а за это вас треплют по щеке, как мальчишку. Чтобы преумножить кощунство, вы приехали проповедовать свою ересь именно в тот город, где учились. Теперь вас набивают почестями, как гуся — кашей, и нянчатся с вами, как с поскребышем. Но вы увидите, что будет, когда пойдете учиться к богохульникам. Ой, какая будет порка! Кого из вас не уязвляет критика? Кто из вас обладает настоящей силой, чтобы не клянчить одобрения? Кто из вас готов издать свою книжицу анонимно? Для вас же самое главное, чтобы ваше имя стояло сверху. Только сверху! Наш душевный покой вы променяли на чаяния, которых вам не осуществить, на сомнения, которые вам никогда не разрешить, даже после изрядных мучений. От вашей писанины никому не станет лучше, а вам самому — только хуже. Я слышал, что ваша книжка, ваше детище называется «Да». Но я говорю вам: нет! Слышите, Хаим Виленский, нет!

Нам приходится напоминать себе, что Граде — единственный автор этого художественного произведения и оба голоса принадлежат ему. Он позволяет противнику Хаима высмеивать его бихл, его сефер пральник — уничижительные слова, оскорбляющие книгу, сделавшую Граде еврейским поэтом. Если Мусар подавлял эго, то бывший мусарник знал, что по его стандартам Виленский — его альтер‑эго — действительно виновен.

Но через Виленского Граде тоже может высказаться в этом первом споре. Расейнский поворачивается, чтобы уйти, но «я тоже был мусарником и догнал его». В реплике вдвое длиннее речи обвинителя Виленский обвиняет Расейнского в том, что тот бежит от искушений не из праведности, а из страха и разочарования, что мир не стал бежать за ним. Он отрицает, что оставил ешиву в погоне за удовольствиями:

Я ушел на поиски истины, которой у вас нет. Да я, в сущности, никуда и не уходил, а только вернулся обратно на свою улицу — на виленскую Яткову улицу <…> Мне нравятся носильщики с поврежденными от ношения тяжестей спинами, ремесленники, обливающиеся потом за верстаками, рыночные торговки, которые могут порезать себе пальцы, лишь бы отдать бедняку хлеба на субботу. А вы клеймите голодных за их грехи и призываете покаяться. Над теми, кто трудится и торгует, вы смеетесь, потому что им не хватает веры. А сами живете на всем готовом, что измученные работой женщины приносят вам, и за это вы обещаете им мир грядущий. Герш Расейнский, вы уже давно продали вашу долю в грядущем мире этим бедным еврейкам.

Обрушиваясь на своего заклятого врага из ешивы, Хаим абсолютно уверен, что поступил правильно, оставив обучение и вернувшись в Вильно. «Раньше, сказал я себе, я не думал, почему ухожу и куда, за меня это сделала другая, более сильная часть меня. Таким было мое поколение и мое окружение» — словом «окружение» здесь переведено идишское «свиве», потому что нет точного эквивалента тому представлению о всепоглощающей еврейской общине, которое выражено этим заимствованием из иврита.

Граде здесь с одобрением говорит о «Юнг Вильне»: само название этой литературной группы подчеркивало приверженность и преданность ее еврейскому народу. Он хвалит социалистические идеалы, пришедшие на смену соблюдению религиозных обычаев в качестве стандарта того, как следует поступать правильно. В тот вечер он мог прочесть в Белостоке в числе прочего стихотворение «Майн маме» — портрет матери, торговки фруктами, который получился таким живым, что покупатели приходили проверить, о ком идет речь:

Ди бакн — айнгефалн ун ди ойгн — галб нор офн,

Герт майн маме, ви эс сифцн ире кни.

Опустившиеся щеки и полузакрытые глаза,

Моя мама слышит, как вздыхают ее колени:

Долгое зимнее утро,

Мы пробежали по рынку,

Теперь давай отдохнем у ворот

До заката.

Женщина, которая не может дать своему телу отдых, проводит целый день, подходя к людям и предлагая товар, купленный у оптовиков. Стихотворение описывает ее через детали ее ремесла: она колеблется, как стрелка весов, ее тело ссыхается, как старые яблоки в корзинке, каждая часть ее тела стремится отключиться, голова ее клонится вниз, пока:

Сломленная снегом и ветром,

Моя мать не засыпает стоя.

Ин винт ун шней фарвейт

Шлоф майн маме штейендикерхейт.

Мать Граде растила его раввином, но он последовал более высокому призванию и продемонстрировал ее благородство в страдании. Материальная жизнь как таковая сильнее той жизни, которую следует вести. «Юнг Вильне» придерживалась левых взглядов, и хотя сам Граде никогда официально не был коммунистом, автобиографическая часть рассказа выдает, что он разделял социальную миссию движения.

1939 год

Действие второй главы разворачивается в Вильно в 1939‑м, всего через два года после предыдущей, и в ней изображено напряжение, граничащее с паникой, которое воцарилось с началом войны в Восточной Европе. Игнорируя пакт между Гитлером и Сталиным, по которому этот регион был поделен между Германией и Советским Союзом, Граде называет происходящее войной между Германией и Польшей и описывает сцену следующим образом:

Западная Украина и Западная Белоруссия были заняты Красной армией. Проведя пару недель в Вильно, русские объявили, что отдают город литовцам. К нам начали прибывать беженцы, которые не хотели оставаться при советском режиме. Новогрудская ешива переехала из Белостока в Вильно. Тем временем в городе обосновалась советская власть. Бушевал голод, а на лицах читался мрачный страх перед арестами, которые присланные минские НКВДшники учиняли по ночам. Я бродил по улицам подавленный, с тяжелым сердцем. Однажды я стоял в очереди за хлебом и вдруг с изумлением заметил Герша Расейнского.

Только заметив, как тщательно Граде строит этот абзац — пассивная конструкция «заняты Красной армией», лаконичное «проведя пару недель в Вильно» и вскользь упомянутые «присланные минские НКВДшники», — мы понимаем, как осторожно он подходил к политическому горизонту даже в послевоенном Нью‑Йорке, где писался рассказ.

В Вильно 1939 года для такой осторожности были основания, речь шла о жизни и смерти, и невозможно было угадать, какой завистливый конкурент донесет на тебя советским органам — даже твой собственный товарищ‑левак, не говоря уже о писателях из противоположного лагеря. Будучи близок к коммунистам, он мог не бояться, уезжая в Советский Союз два года спустя, когда в город должны были войти немцы. Но советский Вильнюс мог оказаться ловушкой для Граде — бывшего ешиботника с шурином‑сионистом и тестем‑раввином. Даже в Нью‑Йорке начала 1950‑х еще не стоило оскорблять левых, которые пользовались культурным влиянием и имели твердые позиции в идишском книгоиздательстве. Сочиняя этот рассказ, Граде шел по скользкой политической дорожке, стараясь этого не показывать.

Новый политический климат 1939 года слегка изменил моральное равновесие рассказа. Расейнский теперь женат, он стал балебатиш — основательным, как и подобает главе семьи. А еще он более осторожен, и Виленский понимает, почему. «Я понял: он не доверяет мне и боится неприятностей». Если бы Виленский действительно был идейный, он выдал бы Герша НКВД. Но, увидев, насколько подавленным выглядит Хаим, Расейнский чувствует, что сам находится в более выгодном положении. Идя в сторону моста, где несколько красноармейцев стерегут свои танки, он тихо говорит:

— Ну, Хаим, — тихо сказал Герш, — теперь‑то вы довольны? Вы этого хотели?

Я попробовал улыбнуться и тихо ответил:

— Герш, если вы считаете что‑то трефным, это не значит, что для них оно кошерное.

Но по жесткому серьезному выражению его лица я почувствовал нелепость своей шутки. Пододвинувшись к нему еще ближе, я сказал:

— Герш, я не в ответе за это, так же, как и вы не ответственны за меня.

Расейнский вздрогнул и сказал, чеканя каждое слово громко, резко и отрывисто, словно забыл о страхе:

— Вы ошибаетесь, Хаим, я несу за вас ответственность.

Он отступил на пару шагов назад и строго показал глазами на красноармейцев возле танков, словно говоря: «И за них ты тоже в ответе».

Может быть, Граде и был новичком в прозе, когда писал этот рассказ, но этот плотный и насыщенный фрагмент показывает, как мастерски он владеет сложным нарративом. Если в прошлой главе евреи под польской властью свободно спорили посреди улицы, то теперь угрожающее присутствие русских стравливает евреев друг с другом, они боятся предательства и точечных репрессий. Расейнский начинает говорить откровенно, только убедившись, что Виленский все еще настоящий еврей, и их обрывочный разговор отражает неуверенность обоих. С точки зрения Хаима, та свиве, с которой он с такой гордостью себя ассоциировал, попала под контроль советской власти, и он не знает, до какой степени он несет ответственность за это зло.

Процентное соотношение слов

Позвольте мне остановиться и рассказать кое‑что о себе, чтобы пояснить, чем мой нынешний перевод отличается от великолепного перевода Мильтона Химмельфарба. В приведенном выше разговоре выделенные фрагменты были выпущены Химмельфарбом. В других местах он (или его редакторы) чувствовал себя вправе добавлять слова, обычно, чтобы объяснить термины или концепции, вряд ли понятные англоязычному читателю. Показательный пример содержится в первой же фразе рассказа, где пассаж о том, что мусар — это «движение, придающее особое значение этическим и аскетическим элементам в иудаизме», принадлежит не Граде, а Химмельфарбу.

Подобные редакторские решения заставляют меня вспомнить о своей первой работе в области идишской литературы. Это был перевод романа Хаима Граде «Колодец». Когда я взялась за этот заказ, мне казалось, что виленского идиша моих родителей (моя мама родилась в этом городе, а отец прожил там много лет) будет достаточно для этой задачи, но я быстро увидела, что процент слов из священного языка, иврита и арамейского (лошн койдеш), у Граде выше, чем у любого идишского писателя, которого мне довелось читать. Я обращалась за помощью в самые разные источники, даже к местным ешиботникам, но литературы, которая могла бы мне помочь, было очень мало. Позднее, когда я стала читать про Мусар в Еврейской энциклопедии, статья оказалась подписана «Хаим Граде».

В поисках ответов я встретилась с писателем Морисом Сэмюэлом: человеком, который мастерски описывал друг другу еврейское и англо‑американское общество, преданным сионистом и потрясающим интеллектуалом. Сэмюэл был и прекрасным переводчиком с идиша. Он не стал читать мою работу абзац за абзацем, а взял термин «пореш», который я с трудом перевела как «синагогальный затворник» (идиш‑английский словарь Уриэля Вайнрайха объясняет, что пореш — это тот, кто посвящает себя исключительно изучению священных книг). Сэмюэл возразил, что английский читатель не должен чувствовать, что он читает перевод; поскольку для него вся концепция пореш чужда, мне придется своими словами объяснить, что это такое, добавив, если потребуется, целый абзац. Кроме того, лучше что‑то опустить, чем затемнять повествование, и никаких сносок и глоссария тоже быть не должно.

Руководствуясь этим подходом, Сэмюэл вплетал собственные комментарии в переводы рассказов И. Л. Переца («Принц из гетто») и Шолом‑Алейхема («Мир Шолом‑Алейхема»), как будто бы он был их соавтором. Сэмюэл хотел, чтобы я все время поступала, как Химмельфарб, который объясняет, что мусар — это «движение, придающее особое значение этическим и аскетическим элементам в иудаизме», и выпускала фразы вроде тех, что выделены выше.

Несмотря на огромное уважение к Сэмюэлу, я не воспользовалась его советом, отражавшим прежнее и более дерзкое (некоторые сказали бы «более креативное») представление о переводе. Учитывая, что сейчас поисковые машины удобнее и полнее любого глоссария, который я могла бы предоставить, я отказалась от идеи что‑то объяснять и постаралась, чтобы перевод был как можно ближе к тексту Граде.

Причина такова: в интимности упрека Виленского, который Химмельфарб и его редакторы сочли слишком далеким от англоязычного читателя — «Герш, вос фар айх из треф, из нох фар зей нит кошер», — и кроется весь смысл. Эта фраза передает особый характер виленской речи, пересыпанной талмудическими оборотами, — характерная черта восточноевропейской еврейской культуры, о которой говорил Граде в своей лекции. Виленское наречие изобиловало примерами хиазма, антиметаболы и целого риторического лексикона метатез, включая этот: ваши враги совсем не обязательно считают меня своим другом; вы можете считать, что я перешел на их сторону, но они не доверяют равно нам обоим.

Виленский хочет, чтобы его остроумие «для своих» понравилось Расейнскому и успокоило его, но Расейнский не клюет на эту удочку. Наоборот, он возлагает на Виленского вину за последствия его идей. Отвечая, что он несет ответственность за Хаима, Герш имеет в виду — и Хаим прекрасно понимает это, — что еврейский образ жизни может помешать человеку стать сообщником зла. Как только Хаим отказался от этого образа жизни, он стал виновен во всем, к чему приводит этот отказ. Запутанность их речи передает мысль о том, что они не могут существовать друг без друга: это крайне важный момент, который может надеяться передать только перевод, отражающий эту запутанность.

Вернемся к сюжету. Если первая глава могла заставить нас подумать, что Хаим говорит за автора, отражая точку зрения Граде, то вторая глава представляет собой объяснение: автор позволяет Расейнскому заклеймить юношеское увлечение Хаима коммунизмом, каким бы идеалистическим оно ни казалось в то время. И в оставшейся части рассказа мы все время помним, что Граде так же хочет отстоять позицию Расейнского, как и ту позицию, которую мы считаем его собственной. Интимная словесная скоропись двух героев — лишь один из способов, которым рассказ создает ощущение самодостаточной еврейской культуры в Европе. Эта культура и такая душевная организация существовали независимо от окружения там и продолжают существовать для многих евреев и сегодня.

Спор возникает вновь

Последняя смена декораций происходит в третьей главе. Прием, с помощью которого автор переносит читателей из одного пространства в другое, я считаю одним из самых мощных в еврейской литературе:

И вновь прошло девять лет, девять лет войны и Холокоста, моих скитаний по России, Польше и Западной Европе. В тысяча девятьсот сорок восьмом, летним вечером я ехал в парижском метро…

Граде уже переносился из 1937 года в 1939‑й простым «Прошли два года». Легко перескакивая через девять лет, годы хурбн, величайшей Катастрофы европейского еврейства, он отказывается придавать им решающее значение в еврейской истории и еврейской мысли.

Холокост устроили немцы. Нацистская партия планировала и приводила в исполнение «окончательное решение», которое сократило численность еврейского народа на треть и почти положило конец двухтысячелетней истории евреев Европы. Оно отняло у двух бывших ешиботников из нашего рассказа семьи, жен и родителей, друзей и родные общины: им никогда не вернуть утраченного. Но какое это имеет отношение к ним и их криг? Граде дерзко отвечает: почти никакого. «Прошло девять лет» подтверждает, что проблемы, с которыми сталкивались евреи до войны, остались и после войны, и все произошедшее мало изменило их.

Собеседника/антагониста Хаима Виленского Граде выбрал не случайно. Переводчики, критики и исследователи давно предполагали, что образ Герша Расейнского основан на реальном человеке; благодаря работам Йеуды‑Дов‑Бера Циркинда теперь наконец удалось установить, кем же был этот человек.

Это был Гершон Либман, которого Граде в одном из первых черновиков рассказа назвал ешивной кличкой Ковельский. Все, что говорит о себе вымышленный Расейнский, полностью совпадает с тем, что известно о реальном Ковельском–Либмане: он учился вместе с Граде в Новогрудской ешиве в Белостоке; оказавшись в концлагере Берген‑Бельзен, он собрал вокруг себя учеников, которых обучал и поддерживал; после войны он открыл, видимо, первую послевоенную ешиву в Германии и еще несколько во Франции и Марокко. Дополнительным подтверждением того, что Либман стал прототипом Расейнского, служат его рассказы ученикам о том, что он встречался с Граде в Париже и пытался вернуть его к религии.

Но диалог и сопровождавшие его события принадлежат, конечно, исключительно перу Граде, и персонаж обладает именно той силой, которую вложил в него автор.

События переносятся в Париж 1948 года, и спор вспыхивает заново, вдалеке от ешивы и (mutatis mutandis) советской угрозы. В какой‑то момент Хаима‑рассказчика смущает говорливость приятеля (сам Герш, по‑видимому, никакой тревоги не испытывает), но в остальном они могут беседовать сколько угодно и как угодно, — такова их награда за то, что они выжили в Европе.

Герш рассказал мне вкратце, что был в лагере в Латвии, а теперь он глава ешивы в Германии, в Зальцгейме.

— Глава ешивы в Германии, в лагере? А кто ваши ученики, реб Герш?

— Вы что думаете, Хаим, Г‑сподь осиротел? Еще не перевелись юноши, слава Всевышнему, которые изучают Тору.

Хаим так рад встретить старого друга, что не сразу возражает против благочестивых восхвалений Герша по поводу возможности собрать кружок учеников даже в лагере (как сделал его прототип). Но Расейнский не может остановиться. Когда‑то он упрекал Виленского и возлагал на него ответственность за советских оккупантов, а теперь он высмеивает культурную близость бывшего друга к парочкам, бесстыдно целующимся в вагоне парижского метро.

— Куда вы едете, неужто вместе с ними? — Его глаза насмешливо поглядели на юные парочки. — Неужто вы сойдете с ними на одной остановке? А может быть, вы все еще верите этому жестокому миру?

На что Виленский отвечает:

— А вы, реб Герш, — вспылил я, — вы все еще верите в ангела‑хранителя? Вы говорите, что Б‑г не остался сиротой. А вот мы осиротели. С вами произошло чудо, реб Герш, вы спаслись. Но где весь род наш? И вы все еще верите?

Последний вопрос Виленского — как можно все еще верить? — господствовал в послевоенных богословских дискуссиях. Масштаб нацистского зла казался несопоставим ни с каким представлением о Всевышнем, Правителе мира, заключившем с евреями завет на Синае, чтобы они выполняли Его законы в обмен на особое покровительство. Два известных мемуариста, Эли Визель и Примо Леви, писали, как Б‑г обманул их в Освенциме: первый наблюдал публичное повешение мальчика, а второй видел, как еврей по имени Кун молился после процедуры Selektion — это спасло его, но обрекло на казнь других. «Если бы я был Б‑гом, — пишет Леви, — я бы плюнул на молитву Куна».

Хаим говорит о том же: «С вами произошло чудо, реб Герш, вы спаслись. Но где весь род наш?» Разве, благодаря Б‑га за собственное спасение, Герш не мирится непростительно с убийством всех остальных? Разве морально верить в Б‑га, который допустил такую меру зла? Это обвинение в миллионы раз тяжелее, чем обвинение Иова. Позднее Хаим добавит к нему обвинение в «трусливой добродетели», которое Сатана предъявляет Адаму в «Потерянном рае» Мильтона, отказывая святоше в каком бы то ни было моральном превосходстве, потому что он избегает искушения, боясь, что ему не хватит сил избежать его.

В следующих главах произведения собеседники обмениваются аргументами, и поначалу кажется, что нерелигиозный Хаим одерживает победу. Статуи благодетелей цивилизации, взирающие на них со стен Отель‑де‑Виль, возле которой происходит большая часть разговора, наводят их на мысль о просвещении, принесенном в мир культурой и наукой. «Великий писатель расширяет границы нашего восприятия и пробуждает в нас милосердие к человеку». Распространение знания — это самоцель, и наука делает жизнь людей лучше.

Но постепенно Герш говорит все убедительнее, и мы подозреваем, что Граде драматизировал встречу именно для того, чтобы получить возможность выразить всю горечь, которую он сам, будучи «либеральным» автором, выразить бы не мог. «Если вы оправдываете последнего негодяя, — бросает в лицо противнику Расейнский, — вся ваша писанина мне ненавистна: мукце махмес миюс — запретна, потому что отвратительна». Вовсе не восхищаясь гуманистическими претензиями высокой литературы, Герш полагает, что, вызывая в нас сочувствие к злу, она сама является злом. «Порицайте мерзавца! Осудите ненасытного злодея!» Так Граде напоминает своему персонажу, что сама цель иудаизма — предотвратить эту разновидность идолопоклонства.

Критика Расейнского в адрес европейской цивилизации — самая подробная и обоснованная во всей известной мне еврейской литературе. Герш дает понять: осуждая бывшего однокашника за то, что тот переметнулся в светский лагерь, он критикует не только его самого, но и все, к чему стремилось западное просвещение. Если длительность и напряженность спора составляют костяк рассказа, то его мощь кроется в наблюдении Хаима, что его друг «выпускает из себя до этого сдерживаемый гнев», который душил его слишком долго.

Это ключ к тому состоянию, в котором пребывал Граде, когда писал этот рассказ. До войны Граде был поэтом, известным поэтом, но, когда ему потребовалось средство выразить свой гнев, он отпустил внутреннего Расейнского, наделив его умом, умением вести талмудические дискуссии и артистическим талантом.

И действительно, сила упрямой веры Расейнского в мусар кроется в том, что только что произошло в Европе. С презрением отбрасывая высокие идеалы, проповедуемые теми, чьи статуи стоят над ними в самом сердце Парижа, мусарник внушает собеседнику, какая разница между великими идеями и добрыми делами. Возьмите, предлагает он, афинских философов и их школу разума:

Жили ли они в соответствии со своим учением или слова не были подкреплены делом? Вы должны понять раз и навсегда, что когда страсти не бурлят, а разум спокоен и чист, человеку не предугадать, как он поведет себя под влиянием низменного желания. Человек восторгается собственной мудростью и кичится своими знаниями, но когда ему взбредет в голову какая‑нибудь прихоть, он забывает все выученное. Его чувства оказываются сильнее рассудка. По сути он подобен вымуштрованному псу, ни на шаг не отходившему от своего хозяина и вдруг сорвавшемуся прочь при виде сучки.

Наоборот, человек должен выбирать между добром и злом только так, как предписывает ему закон. Поскольку иудаизм хочет, чтобы он был счастлив, привычки, выработанные соблюдением закона, уберегут его от искушения, когда оно возникнет.

Кажется, что речь Расейнского слишком сложная и гладкая. Как этот ешиботник добивается того, что его слова напоминают… Хаима Граде? Расейнский объясняет, что во время заключения читал западные источники. Больше того, он все время спорил про себя с Виленским все эти годы, проведенные в гетто и лагерях:

Пусть вас не удивляет, что я говорю, как по писаному. Право слово, я столько раз высказывал сам себе свои претензии к вам, что знаю их уже наизусть.

Это позволяет автору через Герша не сдерживаться:

Много лет упражнялись они [мудрецы] в красноречии, говорили и писали: что важнее всего, долг по отношению к своему народу и семье или же собственная свобода важнее родителей, жены и детей и даже себя самого? Доподлинно установлено, что нет цепей, которые народ не был бы способен разорвать. Доподлинно установлено, что истина и разум подобны солнцу, которое должно взойти. Засыпьте, к примеру, солнце лопатами с землей. С запада пришла сила в сапогах и с маленькими усами, а с востока пришла сила в сапогах и с большими усами, и обе они повалили на землю мудреца, и тот упал в грязь.

Если для рационального материалиста Холокост доказывает бессмысленность и бессилие еврейской цивилизации, то Герш доказывает бессмысленность всего того, что пыталось свергнуть иудаизм: вы смеете спрашивать, как я могу до сих пор верить в Б‑га — а как вы до сих пор продолжаете доверять человеку?

Расейнский обвиняет светский модернизм

Самое масштабное изменение, внесенное в рассказ Граде переводом Химмельфарба, — это полное отсутствие шестой главы, в которой Расейнского встречает его ученик Йешуа, которого он спас в лагере. Юноша резко противопоставляет самопожертвование, которое совершил его ребе, с бездушием, с которым, по его мнению, спасал свою шкуру Виленский. Такое подлое использование Холокоста, чтобы обвинить светского еврея, вызывает раздражение Виленского. «Это ваш воспитанник! — набросился я на Расейнского, когда мы остались одни. — Ненависть и пренебрежение ко всему миру».

Расейнский, который когда‑то был таким же непримиримым, как его ученик, извиняется за горячность Йешуа, но потом спрашивает: если бы мы знали, что мир вот‑вот разрушит метеор и мы все погибнем, примирились бы мы с «немцем»? Виленский соглашается, что не примирились бы. Точно так же, утверждает Герш, невозможно примириться с Просвещением, потому что «немец» — и есть суть его. В этом они оба согласны: никакого прощения.

Почему Химмельфарб вырезал весь этот раздел? Почему Граде ввел в рассказ юного Йешуа? Давайте еще раз остановимся и подумаем, как оригинал сопротивляется ножницам редактора.

С самого начала модернистской литературы на идише и иврите писатели яростно выступали против недостатков других евреев. В то же время реальная самоцензура политически зависимого меньшинства не позволяла им оскорблять угнетавших евреев иноверцев.

В Расейнском Граде создал персонаж, который может излить весь накопившийся гнев, не сдерживаясь никакими либеральными представлениями. И этот же персонаж может высказываться с уверенностью человека религиозного, который одновременно несет бремя заповедей Торы и свысока смотрит на тех, кто пытается это бремя облегчить.

«Тот, кто полагал, что можно познать азы и отказаться от продолжения, — говорит Герш, — подобен тому, кто рубит дерево и хочет сохранить его корни». Еврейская избранность влечет за собой долг соблюдать Тору целиком, у других народов такого долга нет. А те евреи, «кто отверг еврейскую веру, точно не получили бóльших привилегий, чем все остальные… точно не больших, чем те иноверцы, что соблюдают заповеди сыновей Ноя». Не боясь взглянуть в лицо «немцу», Герш не боится и выйти в мир и построить там свои общины, соблюдающие заповеди.

Этот послевоенный Герш говорит с такой уверенностью, что Граде, возможно, чувствовал, что ему необходим юношеский радикализм Йешуа, чтобы напомнить себе, почему он вообще ушел из ешивы. Но даже наделяя старого врага всеми риторическими преимуществами, Граде, наверное, боялся отпустить его слишком легко.

Со своей стороны, Химмельфарб и его английские редакторы, видимо, сочли присутствие юноши ненужным и наносным — нежелательное вторжение в столь сбалансированную полемику рассказа. Тогда, в 1952 году, они могли думать, что ультраортодоксальные евреи слишком маргинальны, чтобы воспринимать их всерьез.

Насколько же неправы они были в обоих случаях — и поэтому нынешний, полностью восстановленный оригинальный текст намного ближе сегодняшним читателям, чем отредактированная версия. Современное ультраортодоксальное общество, как в Америке, так и в Израиле, включает множество таких юношей, как Йешуа, для которых светские евреи представляют столь же пугающую опасность. Это вторжение реального мира в мир идеальный составляет суть еврейской жизни.

Каковы бы ни были намерения редактора, выбросившего его из истории, Йешуа прерывает череду обвинений в адрес секулярного модернизма, которая продолжается затем в финальной яркой атаке Герша на еврейское Просвещение. Он начинает с поэта Йеуды‑Лейба Гордона, который в 1863 году призвал к внутренним реформам:

Проснись, мой народ! Что спишь ты так долго?

Кончилась ночь, воссияло светило.

Проснись, посмотри на былого осколки.

Кто ты и с кем, где твой разум и сила?

Расейнский мог читать стихотворение Гордона, а мог и не читать, но ему известен его знаменитый финал: «Евреем в шатре у себя оставайся и будь человеком вне его, в поле». Это разделение — между тем, как евреи могут функционировать в своей среде, и тем, как они должны вести себя как граждане, — Герш сравнивает с собакой, которая хочет побывать на двух свадьбах, но, мечась в разные стороны, не попадает ни на одну. Ни один настоящий еврей не согласится с идеей раздвоенной идентичности. Он клеймит евреев, погрузившихся в мир иноверцев и попавших прямо на топоры, того, кто, «словно озаренный, красноречиво говорил о чертоге небесном, о просвещении, а на самом деле намеревался стать аптекаришкой».

Стоя здесь, в Париже, в колыбели Французской революции и порожденных ею кошмаров, Герш самим собой представляет живое доказательство того, что Тора цивилизует человека, а западная цивилизация на это не способна. Если до войны он воспринимал это на веру, то теперь, соприкоснувшись с самым глубинным злом, он еще больше готов подчиняться самым строгим законам.

Асимметрия спора

«Я слушал вас, и порой мне казалось, что я слышу сам себя». Когда долгий разговор приближается к концу, Хаим Виленский дает нам понять, какую огромную часть себя вложил автор в обоих своих героев.

Виленский, со своей стороны, отвечает на последнюю реплику Герша, напоминая о том, что были и праведные иноверцы, которые проявляли доброту, и нерелигиозные евреи, совершавшие акты величайшего героизма, — у Герша нет монополии на хороших людей. Осуждая узкие, сеющие раздор и отчуждение черты ортодоксии Герша, он обвиняет его в том, что тот выталкивает других евреев из своего узкого круга. Иными словами, Хаим обращает против собеседника многие обвинения, которые уже высказывали светские модерные еврейские писатели против универсализма еврейского права. Его обвинительная речь одновременно служит защитой себя как еврея.

Однако когда все уже сказано и сделано, разница в том, что, чтобы вырастить новые поколения евреев, Гершу Расейнскому не нужен Хаим Виленский, а Хаим Виленский понимает, что сам он не сможет удержать еврейство в живых. Его версия еврейства обязана всем векам, затраченным на его формирование, но сама она ничего существенного не вносит в еврейское будущее. Через весь рассказ проходит свойственный еврейской модерности конфликт и опасность скатиться в одну из двух крайностей. Будущее Виленского зависит от упорства Расейнского. Вильно больше нет, и нет свиве, которая могла бы заменить его; автор, Граде, еще обладает средствами сохранить память о нем, но только Герш способен навсегда сохранить некую часть взрастившей их культуры. Поэтому Виленский заканчивает свои слова просьбой:

Наши пути расходятся и метафорически, и физически. Ураган, всколыхнувший нас, разбросал нас, выживших, по всему свету. Кто знает, свидимся ли еще. Пусть нам удастся встретиться еще раз и посмотреть, кто чем живет. И пусть тогда я буду придерживаться еврейства, как сегодня. Реб Герш, расцелуемся…

Виленский еврей, который разделил свою судьбу с литературой, а не с традицией, зависел от уменьшавшейся светской идишеязычной аудитории. Эта аудитория еще существовала, когда я слушала лекцию Граде в 1960 году, но она уже старела, а новое поколение не приходило. Поэтому так трогательно, что сегодня ультраортодоксальные юноши — потомки Йешуа — открывают Граде в интернете, дающем им доступ к идишским книгам онлайн. Один из нынешних переводчиков — сатмарский хасид.

Граде продолжил свой труд и создал в своих романах и рассказах целую галерею вымышленных персонажей, вовлеченный в традиционную еврейскую дихотомию макил и махмир, облегчающих и устрожающих толкователей религиозного права, либералов и консерваторов, (частично) воплощенных в талмудическом дискурсе в школах Гилеля и Шамая. Ожесточенные споры, которые ведут персонажи Граде здесь и в других произведениях, представляют собой яркий контраст с диалогами Платона, где собеседники служат лишь фоном для мудрости Сократа. Мудрейшие из евреев знают, что у них нет монополии на мудрость. Форма этого постоянного спора не меньше, чем содержание, отличает еврейскую цивилизацию от европейской.

Граде обречен был сделать своих персонажей сложнее, потому что сам он был темпераментным махмиром с ментальными привычками скептически настроенного литвака, пишущего в современном жанре для либеральной публики. «Мой спор» часто тяготеет к консерватизму, но, в отличие от Достоевского, Граде не отдает этой стороне явную победу. Он демонстративно хлопнул дверью ешивы, но не прибился ни к какой другой форме еврейской религии; он переехал в Америку, не став истинным гражданином этой страны; он женился на женщине, которая не любила иудаизм и не любила еврея в нем.

Вся эта обильная информация и многое другое ждут биографа. Наш рассказ только намекает на то, как Граде делал литературу из спора с самим собой и как она должна закончиться именно так, как и заканчивается, — стремлением Виленского к примирению.

Довольно интересно, что финал рассказа, где Хаим Виленский просит Герша расцеловаться, привлек симпатии американцев, обладавших высоким уровнем и широким диапазоном еврейских знаний. Раввин Луис Финкельстейн из Еврейской теологической семинарии с восторгом узнавал в персонажах Граде некоторых своих учителей‑раввинов и особенно отмечал этот рассказ за «облечение абстрактного диалога восточноевропейских интеллектуалов в живой и яркий дискурс». Профессор Айседор Тверски из Гарварда приглашал Граде преподавать магистрантам еврейскую историю, и они впоследствии очень дорожили этим опытом. Хотя Граде так никогда и не добился признания или коммерческого успеха своего современника, нобелевского лауреата Исаака Башевиса‑Зингера, его литературная репутация не менее высока, особенно среди тех, кто разбирается.

Конфликт, затронутый в рассказе, тоже никуда не делся. Если бы Граде поселился не в Нью‑Йорке, а в Иерусалиме, он мог бы написать продолжение, в котором Хаим и Герш продолжают спор и обмениваются оскорблениями на иврите. Хаим утверждал бы, что его вклад в социальное развитие или служба в армии больше значат для страны, чем служение Герша Г‑споду; а тот ссылался бы на века передачи традиции, которая сохраняла еврейский разум и народ, и спрашивал, что бы произошло с евреями, не будь этого. Израильский Иерусалим — слабая замена Вильно, «Литовского Иерусалима», и напряженность, заложенная модернизмом, ослабеет нескоро.

Но это воображаемое продолжение напоминает и о реальном контексте рассказа — третьей стороне этого замкнутого конфликта. Разговор двух евреев — любимая художественная форма идишской литературы, и этот внутренний спор — это одновременно приговор, вынесенный Европе, приговор тем более суровый, что одна сторона все еще пытается защищать европейскую цивилизацию. По форме и содержанию бесстрашный «спор» Граде пережил попытки замолчать этот внутренний диалог. Виленскому, поначалу уверенно говорящему миру «да», приходится защищаться, и вынуждает его к этому зло, которого он и вообразить себе не мог. Так спор двух людей превращается в бесшумный акт войны, победное шествие по залитым кровью полям сражений Европы.

Послесловие

Рассказ «Майн криг мит Герш Расейнер» первоначально был опубликован в идишском журнале «Идишер кемфер», номер 32, выпуск 923 от 28 сентября 1951 года.

Перевод рассказа, подготовленный Мильтоном Химмельфарбом, опубликован в Commentary в ноябре 1953 года. Химмельфарб договорился, чтобы журнальная публикация появилась незадолго до выхода сборника «Сокровищница идишского рассказа» под редакцией Ирвина Хоу и Элиезера Гринберга (Viking, 1953).

В феврале 1982 года Герберт Х. Пейпер, профессор лингвистики из Хибру юнион колледжа, Института иудаизма в Цинциннати, опубликовал размноженную на ротаторе собственную версию. Пейпер переработал перевод Химмельфарба, вставив опущенные фрагменты и главы. Его перевод ближе к оригиналу. В предисловии он объяснял, почему счел нужным воспроизвести рассказ целиком, «без упущений», и добавил: «Мой друг, Мильтон Химмельфарб, дал мне разрешение использовать любые фрагменты его перевода. Так я и поступил».

Я поначалу хотела просто немного откорректировать второй перевод, и, как когда‑то Пейпер получил у Химмельфарба разрешение использовать его перевод в качестве исходного материала, я получила разрешение у семьи Пейпера. Я тоже заимствовала кое‑что у Химмельфарба — в конце концов, я несколько раз разбирала этот текст со студентами. Но вскоре я поняла, что не могу полностью полагаться ни на первую версию, ни на вторую. Поэтому подготовила собственный перевод, периодически заимствуя удачные формулировки у предшественников.

Оригинальная публикация: My Quarrel with “My Quarrel with Hersh Rasseyner” 

Хаим Граде. 1940‑е (?) . Собрание издательства «Книжники»
Молодые евреи ведут оживленную талмудическую дискуссию в виленской ешиве «Рамайлес». 1930‑е  Фото: А. Сапир / YIVO
Иллюстрация к рассказу Хаима Граде «Мой спор с Гершем Расейнским» . Mosaic Magazine
Хаим Граде (стоит второй слева) с членами группы «Юнг Вильне» Довоенное фото. Собрание издательства «Книжники»
Гершон Либман. Википедия / Yeshiva Beth Yossef
Мильтон Химмельфарб в молодости. Mosaic Magazine

«Борьба с теориями заговора через образование» международный симпозиум под таким названием состоялся в Брюсселе 27 июня. Организаторы форума – ЮНЕСКО и Европейский Еврейский Конгресс.

Образование может сыграть центральную роль в развитии устойчивости, знаний и аналитических навыков, необходимых для развенчания нарративов теории заговора, в том числе с помощью медийной и информационной грамотности. Чтобы усилить образовательные меры посредством, исследований и обучения, ЮНЕСКО и Европейский Еврейский Конгресс организовали Международный симпозиум по противодействию теориям заговора посредством образования, пригласив академические круги, дипломатов, политиков, гражданское общество, журналистов, лидеров Еврейских общин разных стран для совместных действий.

Среди участников Международного симпозиума была и председатель Еврейской общины (литваков) Литвы Фаина Куклянски.

«Помимо участия в симпозиуме, я также присутствовала на заседании правления Европейского еврейского конгресса (ЕЕК), где обсуждались глобальные вызовы сегодняшнего дня – война России в Украине, положение украинских беженцев в европейских странах, а также усиливающиеся проявления экстремизма и антисемитизма. Также были обсуждены важные стратегические вопросы: возможности более тесного сотрудничества с институтами ЕС и совместной проектной деятельности, а также приняты важные решения для еврейских общин Европы, внесены некоторые изменения в Устав ЕЕК.

Было приятно вновь встретиться с уполномоченной Еврокомиссии по вопросам антисемитизма г-жой Катариной фон Шнурбайн, вице-президентом Европейского парламента Николой Бир, послами Австрии, Израиля и Германии в ЕС и с руководством ЮНЕСКО. Между тем, в ходе симпозиума было представлено важное, по моему мнению, практическое руководство ЮНЕСКО для педагогов, цель которого – научить молодежь распознавать и не поддаваться теориям заговора.

В этот период, когда глобальной пандемии коронавируса не видно конца, а по соседству идет развязанная Россией война против Украины, теории заговора становятся одним из наиболее широко используемых инструментов для поиска самых простых объяснений этим событиям, сеющим страх, невежество и неуверенность. К сожалению, еврейские общины часто оказываются в эпицентре этих теорий заговора. Поэтому я определенно считаю, что для предотвращения распространения дезинформации и преступлений на почве ненависти в европейских обществах необходимо мобилизовать академические круги, гражданское общество и государственные учреждения на эффективную работу в области образования по развитию критического мышления», – написала на своей странице в Facebook председатель ЕОЛ Фаина Куклянски.

Lechaim, 18 мая 2022 г.

Израильский паспорт является одним из самых распространенных вторых паспортов среди миллиардеров, родившихся в России. А закрытие программ так называемых «золотых паспортов» в Европе означает, что он будет становиться все более популярным среди сверхбогатых людей, ищущих возможность «быстрого бегства», пишет журналистка Forbes Джемайма Макэвой.

Игорь Бухман и его брат Дмитрий родились и выросли в Вологде. Именно там они заложили основу своей компании Playrix – разработчика мобильных игр, который в итоге стал одним из крупнейших в мире, а состояние братьев ныне оценивается в 16,2 млрд долларов.

Уже около десяти лет назад братья начали чувствовать себя в России небезопасно. Столкновение с полицией из-за какого-то участка земли, который обманом их заставили купить, вывело братьев из себя, вскоре после этого они решили уехать.

К счастью для Бухманов, у них был легкий путь к отступлению. Из-за еврейского происхождения братья могли претендовать на получение израильского гражданства в соответствии с Законом о возвращении. «Это довольно просто, если вы можете доказать свои еврейские корни, — говорит Бухман. — Поскольку оба наши родители евреи, в нашем случае все было очень просто». Они собрали вещи и переехали в Израиль в 2016 году, а в 2020-м переехали в Лондон.

Как и Бухманы, многие миллиардеры, родившиеся в России, воспользовались Законом о возвращении, который предоставляет автоматический въезд в Израиль и паспорт любому еврею или тому, кто может доказать, что у него есть хотя бы один еврейский дедушка или бабушка-еврейка.

Юрий Мильнер, накопивший состояние примерно в 7,3 млрд долларов благодаря своевременным инвестициям в хай-тек, таким образом получил гражданство в 1999 году, рассказывает его пресс-секретарь Леонид Соловьев. Мильнер родился у отца — украинского еврея — и матери — русской еврейки. «Основной причиной его желания получить <израильский> паспорт было его еврейское происхождение и сильная личная связь с еврейской культурой», — говорит Соловьев. Мильнер переехал с семьей в Израиль в 2005 году, там родились его две дочери. Сейчас Мильнер живет в районе залива Сан-Франциско.

По данным Forbes, более 40% из 111 миллиардеров, родившихся в России, имеют хотя бы один паспорт помимо российского (6% — два и более).

Почти половина из 35 российских миллиардеров, попавших под санкции, имеет двойное гражданство. После Кипра – где 15 миллиардеров получили гражданство благодаря ныне прекращенной программе гражданства за инвестиции (требовалось инвестировать как минимум два миллиона евро), или «золотому паспорту», — израильский паспорт является самым распространенным вторым паспортом у родившихся в России миллиардеров. Он есть, по крайней мере, у 11 из них, «обгоняя» паспорта Великобритании (5) и Мальты (3).

Российская спецоперация на Украине пролила дополнительный свет на израильскую программу гражданства. Трое самых известных российских олигархов-миллиардеров, попавших под санкции, являются также гражданами Израиля: соучредители «Альфа-банка» Михаил Фридман и Герман Хан, а также Роман Абрамович.

Самый известный из трех, Абрамович сколотил состояние на крупной доле в нефтяном гиганте «Сибнефть», которую в 2005 году продал российскому государству за 13,1 млрд долларов.

Получивший израильский паспорт в 2018 году, Абрамович был замечен в VIP-зале международного аэропорта Бен-Гурион спустя несколько дней после того, как в отношении него были введены санкции правительства Великобритании (он также попал под санкции ЕС, Канады, Австралии и Швейцарии).

Израиль в основном остается нейтральным в нынешнем конфликте, хотя принимает тысячи  беженцев.

Впрочем, в Израиль стремятся не только миллиардеры. Страна привлекает широкий круг  состоятельных жителей России. Израильский адвокат Эли Гервиц, специализирующийся на Законе о возвращении, рассказывает Forbes, что его юридическая фирма в последнее время получает в 25 раз больше заказов, чем до начала спецоперации. Всплеск даже больше, чем после присоединения Крыма к России, отмечает он.

«Почти все люди, которые к нам обращаются, не из Украины, — говорит Гервиц. — Они и не из России. Они из Москвы», — подчеркивает он всплеск запросов от бизнесменов из российской столицы.

«Чувствую, в ближайшие два года русским придется очень трудно в бизнесе, — соглашается Давид Ангел, управляющий юридической фирмой в Тель-Авиве, которая помогает людям со всего мира репатриироваться в Израиль. — Конечно, евреи захотят прибыть в Израиль, и им добиться этого будет легче».

Ангел говорит, что с начала военной спецоперации количество его клиентов увеличилось на 500%.

Одним из тех, кто, по-видимому, ищет для себя израильский паспорт, является и Михаил Прохоров, никелевый магнат, который до 2019 года владел баскетбольной командой Brooklyn Nets. По сообщениям Ynet, Прохоров в апреле прибыл в Израиль на частном самолете и подал документы на получение израильского гражданства в соответствии с Законом о возвращении. Прохоров и правительство Израиля не ответили на просьбы Forbes о комментариях. (В списке попавших под санкции олигархов Прохорова нет.)

Израильское гражданство стало наиболее привлекательным отчасти из-за того, что в последнее время получить гражданство где-либо еще стало намного сложнее. В течение многих лет богатые люди и люди со связями могли приобрести гражданство ЕС с помощью уже названных схем «золотого паспорта», которые предоставляли гражданство любому, кто желал инвестировать определенную сумму. С начала российской спецоперации на Украине по крайней мере три страны приняли жесткие меры в отношении этого типа паспортов на фоне усиливающегося давления со стороны Европейской комиссии. Парламент Болгарии проголосовал за внесение поправок в законодательство, чтобы положить конец этой схеме, которая требовала инвестиций в размере не менее чем 500 тыс. евро. Мальта также приостановила свою программу «золотого паспорта» (минимальные инвестиции в размере 750 тыс. евро) для россиян и белорусов и, как сообщается, рассматривает возможность ее полного прекращения. Кипр отозвал паспорта восьми олигархов, а также всех их иждивенцев.

В отличие от других паспортов, на получение которых могут уйти годы, получение израильского гражданства обычно занимает от нескольких недель до нескольких месяцев, хотя Гервиц говорит, что этот срок сейчас колеблется из-за военных действий. Как только человек доказывает свое еврейское происхождение министерству внутренних дел Израиля, он немедленно получает визу. Паспорт можно получить, как только доберешься до Израиля (очевидно, если у вас есть частный самолет, это ускоряет процесс). Примечательно, что страна не будет отклонять заявки, основанные на политической чувствительности. Причины, по которым кому-либо будет отказано во въезде в Израиль в соответствии с Законом о возвращении, — это наличие у заявителя судимости, инфекционного заболевания или участие в терактах.

«В Законе о возвращении нет параграфа, запрещающего евреям-олигархам получать израильское гражданство», — говорит Гервиц, подчеркивая, что закон был создан более 70 лет назад, после Холокоста.

Помимо паспорта, израильское гражданство дает миллиардерам и другие преимущества. Новые репатрианты в Израиле получают 10-летнее освобождение от отчетности и уплаты налогов с доходов, полученных за границей. Кроме того, в стране нет собственного закона о санкциях, а это означает, что нет юридических процедур для введения в действие санкций, введенных другими странами. Однако израильские лидеры подчеркнули, что страна не будет использоваться в качестве убежища для богатых, пытающихся избежать санкций, и есть специальная  группа, которая «справится с последствиями санкций».

«Израильское гражданство — это не способ убежать от санкций, здесь нет ничего близкого к этому», — говорит Гервиц.

Подобные возможности для евреев есть и в других странах, таких как Испания и Австрия: здесь также есть аналогичные механизмы для людей еврейского происхождения.

В последнее время в центре внимания и португальский закон 2015 года, который потомкам сефардских евреев, изгнанных с Пиренейского полуострова в конце 15 века, дает право претендовать на гражданство. Именно так Роман Абрамович добыл себе паспорт ЕС в апреле 2021 года. Однако вопрос связи Абрамовича с сефардами (а Абрамович — распространенная ашкеназская, но не сефардская фамилия) вызвал бурю откликов в Португалии, включая внутреннее расследование со стороны правительства, арест раввина, который способствовал натурализации Абрамовича, и изменение закона, по которому он получил гражданство. Община города Порту, которой  руководил арестованный раввин, заявила, что больше не будет сотрудничать с португальским государством для сертификации заявлений о принадлежности к сефардам.

«Роман Абрамович полностью разрушил наш бизнес, — говорит Михаэль Декер, партнер и специалист по израильскому иммиграционному праву в Decker Pex Ofir&Co. — Из-за него мы потеряли весь наш бизнес с португальским гражданством. И из-за него — а также других — израильские власти расстроены и пытаются усложнить <получение гражданства>».

Декер рассказывает, что Израиль требует теперь доказательств того, что заявитель по Закону о возвращении действительно будет жить в стране, хотя, он говорит, у этого «нет никаких оснований», поскольку доказать это практически невозможно.

Наличие у российских миллиардеров, попавших под санкции, возможности бежать в такие страны, как Израиль, вызвало множество возражений. Признавая «законные причины для желания иметь второй паспорт», Эка Ростомашвили из организации по борьбе с коррупцией Transparency International утверждает, что некоторые из миллиардеров, попавших под санкции за связи с Кремлем, «имеют паспорта ЕС, потому что, вероятно, они не хотят жить в хаосе, который сами же помогли создать».

По словам Декера, даже если российские олигархи окажутся под усиленным давлением, нет реального риска, что они будут изгнаны из Израиля. Правительство Израиля может предпринять некоторые шаги, чтобы затруднить получение паспорта — например, уделить больше внимания требованию о проживании, — но это не приведет к отказу заявителям из-за их политических связей. «Как раз наоборот. Если вы оказались в ситуации политического кризиса, Израиль должен быть убежищем для евреев всего мира, — говорит Декер. — Для Израиля было бы неконституционным не спасти беженца-еврея. Это наша обязанность».

Конгресс проходит под патронатом Председателя Сейма Литовской Республики Виктории Чмилите-Нильсен

Открытие Пятого Всемирного конгресса литваков – конференция в Сейме

ПРОГРАММА

Понедельник, 23 мая,

Сейм Литовской Республики, зал Конституции,

Проспект Гедимино, 53, Вильнюс

09:30 – 10:00 Регистрация участников

10:00-10:30 Открытие выставки евреев Литвы (литваков) “Летопись культуры литваков XXI века” (фойе зала Конституции)

Начало конференции:

10:30 – 10.35 Приветственная речь патронессы Всемирного Конгресса Литваков – Председателя Сейма Виктории Чмилите-Нильсен

10.35 – 11.40 Приветственная речь координатора Еврокомиссии по борьбе с антисемитизмом (дистанционно, запись) Катарины фон Шнурбейн

11:40 – 11:55 „30-летняя история ЕОЛ, проблемы и вызовы“ Фаина Куклянски – Председатель Еврейской общины (литваков) Литвы

11:55 – 12:00 Приветствие Мики Кантор (2 мин.)

12:00 – 12:05 Приветствие председателя Израильской Ассоциации евреев-выходцев из Литвы Арье Бен Гродзенски (2 мин.)

12:10– 12:20 „Права человека, современный антисемитизм и его проявление“ – Ирвин Котлер – почетный профессор, руководитель Центра по правам человека им. Рауля Валленберга, бывший министр юстиции и генеральный прокурор Канады, многолетний член канадского парламента (дистанционно)

12:20 – 12:35 „ Обзор реституционных исков за последние 25 лет: что было достигнуто и что осталось незавершенным“ Раввин Эндрю Бейкер – директор Департамента по международным делам Американского еврейского комитета

12.35 -12.45 „Vilna – Литовский Иерусалим (YIVO) История“ Д-р Джонатан Брент – директор Еврейского научно-исследовательского Института YIVO (Нью-Йорк)

12.45 – 13.20 Обед

13.20 – 13.30 “Литваки, Израиль и историческая память” Йоссеф Леви – посол Израиля в Литве

13.30 – 13.40 „Школа будущего: какая она?“ Рут Рехес – руководитель Вильнюсской гимназии ОРТ им. Шолом-Алейхема, доктор психологии

13.40– 14.00 „Кто такой Литвак?“ Бен-Цион Клибански – историк, руководитель проектов Института истории польских евреев Тель-Авивского университета.

14.00– 14.15 „Евреи в Литве: еще неоткрытая или уже утерянная общая история?“ Витаутас Бруверис – политический обозреватель, журналист

14.15 – 14.25 „ Неинвазивное исследование Холокоста на частной земле: прошлое и будущее“ Д-р Ричард A. Фройнд – руководитель Центра еврейских образовательных программ Хартфордского университета (дистанционно)

14.25 – 14.40 „Память Шоа“ Проф. Виолета Даволюте (Институт международных отношений и политических наук Вильнюсского университета) 

14.40 – 14.55 „Фиксирование особенностей культуры евреев Литвы” Проф. Дэвид Фишман (Еврейская теологическая семинария Америки) – историк, преподаватель (дистанционно)

14.55 – 15.15 “Рассказ о литваках в Музее истории евреев Польши POLIN” Проф. Барбара Киршенблатт-Гимблетт – советник директор Музея POLIN, старший куратор основных выставок (дистанционно)

15.15 – 15.30 „Музей истории евреев Шядувы „Dingęs Štetlas“: история, цель, процесс“ Милда Якулите – старший куратор музейной выставки

Модератор конференции Ауримас Швядас – историк культуры, преподаватель Вильнюсского университета, писатель, теле- и радиоведущий.

Ежегодная церемония в Яд ва-Шем, приуроченная ко Дню памяти мучеников и героев Холокоста, была бы неполной без душераздирающих свидетельств выживших об их личном опыте, связанном с годами Холокоста, пишет в The Jerusalem Post журналист Аарон Голденштейн.

Каждый год шестеро выживших зажигают традиционные шесть факелов, символизирующих шесть миллионов евреев, убитых нацистами и их пособниками.

У шести факелоносцев, которые принимают участие в церемонии в этом году, вечером 27 апреля, разное происхождение и опыт, но они объединены общей чертой биографии: все они пострадали от ужасных депортаций, которые являются центральной темой Дня памяти жертв Холокоста в этом году.

Церемонию будут транслировать в прямом эфире на сайте Яд ва-Шем.
Истории шести факелоносцев у каждого из нас вызовут собственные воспоминания и ассоциации…

Цви Гилл

Цви Глейзер (позже Гилл) родился в 1928 году в Здуньской Воле, в Польше, в семье богатых ультраортодоксальных евреев Израиля и Эстер. У Цви было два младших брата, Арье-Лейб и Шмуэль. Весной 1940 года в городе было создано гетто. В августе 1942 года, с ликвидацией гетто, немцы провели перепись населения. Отца и братьев Цви увезли в лагерь смерти в  Хелмно, а его самого насильно разлучили с дедом Давидом.

Как старшая медсестра в больнице гетто, его мать, Эстер, помогла выписаться как можно большему количеству пациентов. Она подошла к месту сбора в шапочке Красного Креста. В результате Цви и Эстер были перевезены в вагонах для скота в Лодзинское гетто, где Цви стал членом сионистского молодежного движения. Во время акции Эстер спрятала его за шкафом…
«Я знал, что умру. Вопрос был не «если», а «когда»».

После ликвидации гетто Цви и Эстер оказались депортированы в Аушвиц. Спустя какое-то время его перевели на принудительные работы на авиаремонтный завод, затем в Дахау, а позже – в другой лагерь в Германии, где он потерял сознание во время сильной метели.

«Пожилой охранник-немец спас мне жизнь. Он снял с меня мокрую одежду, высушил ее и дал мне кусок хлеба с вареньем».

После выздоровления от тифа Цви посадили на поезд, следовавший в неизвестном направлении. В пути прозвучали сирены воздушной тревоги, заключенным было приказано покинуть вагоны и лечь на землю. Цви удалось бежать. Он попал  в дом немецкого фермера,  назвался поляком и работал на ферме в обмен на еду и жилье вплоть до освобождения.

Цви приехал в Эрец-Исраэль в 1945 году, Эстер присоединилась к нему в 1947-м.

После участия в Войне за независимость он стал писателем, журналистом Управления вещания Израиля и одним из основателей израильского телевидения.

У Цви и его жены Иегудит три дочери, десять внуков и трое правнуков.

Шмуэль Блюменфельд

Шмуэль Блюменфельд родился в 1926 году в Кракове, в Польше, в семье раввинов и сойферов. Вскоре после его рождения семья из семи человек переехала на север, в город Прошовице. После начала немецкой оккупации Шмуэля отправили в ближайший исправительно-трудовой лагерь Плашув, где был убит его отец.

Став свидетелем «акции» в июне 1942 года, Шмуэль бежал обратно в Прошовице. В августе 1942 года город был окружен. Напутствуемый матерью, он бежал в Краковское гетто. В марте 1943 года и это гетто было ликвидировано. А Шмуэля депортировали в Аушвиц, где его отобрали для работы в угольной шахте.

18 января 1945 года, по мере приближения Красной армии, Шмуэля, вместе с другими заключенными, вынудили отправиться в «марш смерти». Сначала они прибыли в Бухенвальд, затем его отправили в лагерь Реймсдорф, где он убирал осколки бомб и ремонтировал крыши, поврежденные бомбардировками союзников. В апреле 1945 года Шмуэля отправили в очередной «марш смерти», на этот раз в Терезинское гетто, а в мае 1945 года он был наконец освобожден Красной армией.

Узнав, что вся его семья убита, он начал помогать движению «Бриха» — нелегальной эмиграции выживших в Западную Европу и далее в Эрец-Исраэль.

В 1948 году Шмуэль репатриировался в Израиль и поступил на службу в ЦАХАЛ. Позднее  он поступил на службу в пенитенциарную систему. Во время суда над Адольфом Эйхманом Шмуэль был одним из его охранников…

«Я показал ему номер на моей руке и сказал: «Видите? Это подлинный номер. Я два года был в Аушвице, но выжил»».

Шмуэль является одним из основателей Ассоциации иммигрантов из Прошовице и активно участвует в увековечивании памяти евреев города, погибших в годы Холокоста.

У Шмуэля и его жены Ривки двое детей, шесть внуков и семь правнуков.

Ольга Кей

Ольга Кей (урожденная Чик) появилась на свет в 1926 году в городе Уйфехерто, в Венгрии, и была девятой из десяти братьев и сестер в соблюдающей семье. 15 апреля 1944 года семью депортировали в село Симапуста. Через несколько недель всех их увезли в Аушвиц в вагонах для перевозки скота. Путешествие длилось три дня.

«Когда мы были на границе, отец сказал: «Любимая, мы умрем». Он взял наши украшения и бросил их в ведро с фекалиями, чтобы немцы не нашли их».

По прибытии семьи в Аушвиц большую ее часть сразу отправили в газовые камеры. Ольга и ее сестра Ева прошли «селекцию» и были отправлены на работы. В июле 1944 года их доставили в концлагерь Кауферинг в Германии, где они и другие еврейские девушки чудом выжили во время авианалета.

В ноябре 1944 года Ольгу и Еву перевели в Берген-Бельзен. Через месяц туда же депортировали их сестру Беллу. Они случайно встретились и оказались втроем.

«Мы были покрыты вшами. Лежали на переполненном людьми полу. Смерть здесь стала обычным явлением. Сегодня ты, завтра кто-то рядом с тобой».

Их освободили 15 апреля 1945 года. «Мы не прыгали от радости… Я пошла за едой, но была очень слабой. Весила примерно 25 килограммов…»

Ева умерла вскоре после освобождения. Ольгу и Беллу увезли в Швецию, на выздоровление. Оттуда они иммигрировали в Нью-Йорк, где Ольга познакомилась со своим мужем и создала семью.

«Когда родилась моя дочь Эвелин, моей первой мыслью было: «Это моя победа над Гитлером». Мы восстали из пепла».

В 1985 году Ольга и ее семья последовали за дочерью в Израиль.

У Ольги и ее мужа Джорджа две дочери, пятеро внуков и шестнадцать правнуков.

Арье Шиланский

Арье Шиланский родился в 1928 году в Шяуляй, в Литве, в семье сионистов. Он был младшим из четырех детей. Его отец умер вскоре после его рождения.

После оккупации Литвы немцами в городе создали гетто, куда была заключена вся семья Арье. 05 ноября 1943 года началась «детская акция». По указанию сестры Арье бежал на склад, где бригадир-еврей спрятал его и некоторых других детей за потайной дверью. Арье призывал молчать маленьких детей, рассказывая им интересные истории.

Когда взрослые узнали, что большинство детей похитили и увезли, они буквально кричали от боли.
«Этот крик звучит во мне и по сей день».
В июле 1944 года, с приближением Красной армии, гетто эвакуировали, а узников отправили на запад. Среди них был и Арье, который после нескольких дней в переполненном  вагоне для перевозки скота прибыл в концлагерь Штутгоф на северо-востоке Польши. Понимая, что работа означает шанс на выживание, Арье удалось присоединиться к группе рабочих, которых перевезли в один из филиалов Дахау в Германии.

В начале 1945 года Арье был доставлен в лагерь Ландсберг, где неожиданно нашел своего брата Дова. Когда близко подошли союзники, заключенных заставили отправиться «маршем смерти».
«Нас повели в сильный снегопад, мы должны были провести ночь между двумя горами. Эсэсовцы расположились вокруг нас с автоматами. А утром мы поняли, что они ушли. Вдалеке мы услышали громкие звуки. Это были американцы. Это был момент освобождения».

Позже Арье воссоединился со своей матерью и сестрами. Его доставили в больницу аббатства св. Оттильена в Германии. В этот монастырь прибыла делегация Еврейской бригады.

«Это был сюрприз. Мы не верили, что в мире остались евреи. А они обещали, что скоро приедут снова и заберут нас в Землю Израиля. Это придало нам сил».

Недели через две солдаты бригады перебросили Арье в Италию. В феврале 1948 года он репатриировался в Эрец-Исраэль и участвовал в Войне за независимость.

У Арье и его жены Рут трое детей, шесть внуков и пять правнуков.

Шауль Шпильман

Шауль Шпильман родился в 1931 году в Вене, в Австрии, и был единственным ребенком Йосефы и Бенно. На следующий день после аншлюса в марте 1938 года ему и двум другим ученикам-евреям запретили посещать школу. Через два дня в квартиру семьи Шпильман ворвались штурмовики и угрожали Шаулю смертью, если его родители не отдадут все ценные вещи.

После того как немцы конфисковали квартиру и принадлежавшие этой семье гастрономы, семья Шауля, вместе с его дедом, осталась в Австрии. В сентябре 1942 года их всех увезли в Терезин. Примерно через год, в ноябре 1943-го, депортировали в Аушвиц. Йосефа там заболела и была переведена в лазарет.

«Мне удалось сдвинуть деревянную доску и заглянуть внутрь. Она была похожа на скелет и не могла встать с постели. Однажды утром ее тело вывезли на тележке…»

Бенно, работавший в лагерной конторе регистратором, внес имя Шауля в список «старших мальчиков», спасая его тем самым от смерти. Бенно вскоре отправили в другой лагерь.

«Я увидел отца среди заключенных. Он махнул мне кулаком: «Держись». И это был последний раз, когда я его видел…»

В августе 1944 года Шауль еще раз избежал смерти, когда надзиратель детского блока, родом из Вены, заявил, что этот мальчик необходим ему для работы.

В январе 1945 года Шауля и других заключенных отправили «маршем смерти».

«Мы шли лесами, по тропинкам, усеянным трупами. Ночью заключенные лежали на земле, на морозе; к утру некоторые замерзали».

Шауль был освобожден американской армией в Гунскирхене. В тот момент он болел тифом. После выздоровления  репатриировался в Эрец-Исраэль и участвовал во всех израильских войнах вплоть до Войны Йом-Кипура. Работал в «Маген Давид Адом» в районе Негева, спасая жизни и обучая молодое поколение.

У Шауля и его жены Мириам семеро детей, восемнадцать внуков и семеро правнуков.

Ребекка Элицур

Ребекка-Бранка Лиссауэр (позже Элицур) родилась в 1934 году в Амстердаме в семье Якоба и Розали-Рэйчел. У нее был старший брат Юп-Джошуа. Когда нацистская Германия вторглась в Нидерланды в мае 1940 года, Ребекка училась в первом классе.

Семью отправили в пересыльный лагерь Вестерборк, откуда с лета 1942 года еженедельно уходили депортационные поезда в лагеря смерти в Восточной Европе.

«Мы стояли у поездов и прощались. Взрослые вокруг меня плакали, потому что знали: пассажиры никогда не вернутся».

Через несколько месяцев семью Лиссауэр отправили на обмен на немцев, удерживаемых западными союзниками. Так, вместо отправки на восток, их депортировали в Берген-Бельзен, где были сосредоточены кандидаты на обмен. В лагере Ребекка и ее мать были разлучены с отцом и братом.

«Мы страдали от страшного голода. Но мать сохраняла веру, даже когда была очень слаба. Она поднимала дух другим заключенным».

В апреле 1945 года Ребекку и ее семью увезли поездом в неизвестном направлении. В пути поезд разбомбили, пассажиры спрыгнули и легли на землю.

«Мать защищала наши головы своими руками и велела нам повторять наши имена, имена наших родителей и наши даты рождения на случай, если ее убьют».

Через несколько дней их освободила Красная армия.

Семья вернулась в Амстердам, Ребекка занялась социальной работой. В 1959 году она репатриировалась в Израиль и, помимо прочего, поддерживала репатриантов из Нидерландов. У Ребекки и ее мужа Дова две дочери, девять внуков и пять правнуков.

Семен Чарный, Lechaim

Коллекция редких предметов Национальной библиотеки Израиля содержит книгу со стихами и рассказами, написанными детьми из украинского города Харьков накануне праздника Песах в 1920 году, сообщает журналист The Librarians Хен Малуль.

Язык, находящийся в процессе возрождения, каким был иврит, остро нуждался в носителях, прежде всего в молодых носителях: детях, которые вырастут, бегло и свободно общаясь на этом языке. Помимо носителей, язык нуждался также в инструментах для обучения ему. И основным инструментом – учебным пособием, разработанным сионистским движением для обучения молодых последователей ивриту, – был сборник рассказов, песен и стихов. В 1887 году Элиэзер Бен-Иегуда и Давид Йелин опубликовали первую «Хрестоматию для еврейских детей» на иврите.
Начиная с последних десятилетий 19 века учителя, студенты и писатели создали сотни текстов на иврите, предназначенных для учащихся еврейских школ, основанных по всей Европе. Это был огромный проект как по масштабу, так и по значимости. И все же любой, кто когда-либо изучал иностранный язык, знает, что этого недостаточно.

Первый этап изучения языка — это пассивное усвоение, а второй этап – практика.

Небольшая книжица под названием «Жизнь детей» — яркий пример второго этапа: перехода от чтения к письму, от пассивного погружения к спонтанному творчеству. Учащиеся школы «Тарбут» (что значит на иврите «Культура») в городе Харькове выбрали для своего сборника наиболее подходящую тему: весна, обновление и память об освобождении евреев от рабства в Египте, отмечаемом во время праздника Песах.

Организация «Тарбут», целью которой было создание сети еврейских школ по всей Восточной Европе, основана была всего за три года до публикации этой брошюры, в апреле 1917 года в Москве. Роковой год, начавшийся с отречения царя, закончился установлением власти большевистского правительства, враждебного как сионизму, так и ивриту. После начала гражданской войны в России, и особенно вследствие антисионистской политики большевиков, организация «Тарбут» была вынуждена закрыть штаб-квартиру в Москве и начать с нуля в Киеве, Одессе и Харькове в середине 1918 года. Украинское отделение «Тарбута» непродолжительное время получало финансирование от независимого в тот момент украинского правительства. Но ситуация изменилась по мере того, как большевики установили власть на Украине. Конец был положен и недолгому расцвету иврита.

Брошюра школы «Тарбут» в Харькове была издана именно в этот краткий период.

«Жизнь детей» предлагает нам заглянуть в мир еврейских детей Харькова их собственными словами, на ясном и элегантном иврите. Каждый текст, будь это проза или поэзия, сопровождается именем автора. Все произведения, как уже упомянуто, посвящены приходу весны и празднику Песах. Это сборник, как указано, «песен, рассказов, воспоминаний, впечатлений и фантазий» учеников первой и второй ступеней школы. Из текстов видно, что это не первоклассники или второклассники, а скорее мальчики и девочки лет 14-15.

За оглавлением следует иллюстрация: идиллический пейзаж с подписью «На берегах Днепра».

Первым читаем стихотворение Даниэля Прахабмека под названием «Зима закончилась».

Стихотворение датировано 5 нисана 1920 года:

Зима закончилась, холод ушел,
Вселенная наполнена радостью.
Медленно дуют южные ветры,
Исцеляя мрачную душу.
Молодое солнце, весеннее солнце,
Отбрасывает на Землю обилие света,
Ослепляющее глаза.

Голые деревья
Снова пробуждаются,
Шумный город
Приобретает новый облик.

Всё радостно, живо и светится,
Дух весны омывает всех,
Счастливы многоэтажные здания,
Венчающие высокие горы.

И все же остается стеклянная пленка льда,
Над болотами, над ручьями,
Тем не менее, деревья голые,
Листья еще не распустились.

Птицы еще не вернулись,
Напевая свои радостные песни,
Но уже чувствуется весна,
На каждом углу и на площади.

Небо изменилось,
И облака уже другие,
Весна уже просачивается
В глубины души.

Это не тот мир,
Это не высоты Творения, –
Все живое, свежее, счастливое,
Все возвращается к жизни!

Сара Аспель пишет о деревьях, цветущих весной:

Как ужасна зимняя стужа,
Как прекрасны весенние приятные ветры,
Видели ли вы деревья, как они прекрасны весной,
А зимой они стояли, грустили и спали.

Но вот пришла весна, и они проснулись, встали,
Они начинают оглядываться по сторонам, вокруг.
«Слава Б-гу, зима кончилась!» –
Шепчутся деревья между собой, –
«Теперь мы будем расти с приходом весны!»

Одно за другим в сборнике следуют девять стихотворений, посвященных окончанию зимы, приходу весны и празднованию Песаха. А далее читаем первый в этой книге рассказ. Элиэзер Ааронов пишет о приготовлениях к Песаху:

«В нашем доме работа кипит, идет полным ходом. Все домочадцы готовятся к великому празднику, празднику Искупления Израиля, то есть Песаху. Отец достает из шкафа книги агады, мама и тетя убирают комнаты, чистят столы, стулья и кровати: я хотел им помочь, но мама выгнала меня гулять. Я вышел на улицу, воздух чистый, небо чистое, и как будто весь мир очистился, чтобы встречать великий праздник. И вот сестра зовет меня на обед. Как тяжело было покинуть берег и пойти домой, но я утешал себя мыслью: может быть, мама разрешит мне выйти после обеда. Я пошел домой, поел и снова вышел. Трудно описать, какое удовольствие я испытал в тот момент!»

Во всех рассказах (за одним исключением) автор выступает главным героем своего повествования, во многих из них упоминаются родители авторов, особенно матери. Мать Элиэзера отправила его прогуляться на улицу, чтобы он не мешал уборке, а рассказ Хаима Шейнгальда начинается с вопроса, который он задает своей матери: «Почему сегодня светло? Почему нет облаков, как вчера?»

Вопреки сионистскому мифу о том, что евреи диаспоры были оторваны от своего окружения, ясно, что харьковские школьники чувствуют близость к окружающей их природе. Они воспринимают весну как яркое, прекрасное время года, время невероятных перемен и преобразований. Холод уходит, дождевые облака уступают место теплому солнцу. Для юных поэтов и писателей очевидна ассоциация цветущей природы с приближающимся праздником Песах.

Как это прекрасно – читать и размышлять об этих сценах из жизни еврейских детей на Украине: не из-за отдаленности во времени (прошло уже более столетия), а именно из-за сходства между учениками, жившими и писавшими на иврите сто лет назад, и детьми, которыми мы сами когда-то были.

Кому не близка сцена, когда сидишь в классе и с нетерпением чувствуешь приближение окончания учебного дня?.. Выйти наконец на волю, побродить… Как об этом пишет Давид Ломзов в рассказе «Весна пришла»:

«Я лежу в своей постели. Я уже проснулся, но не понимаю, почему свет имеет такой красноватый оттенок? Я открыл глаза, и вот солнце согревает меня, пока я лежу на своей кровати! Я с радостью перепрыгнул через кровать и увидел: то немногое, что осталось от снега, растаяло. Весна пришла!

Мне пришла в голову мысль: какое чудесное слово – весна!  Сколько мыслей оно вызывает в моем сердце! Я буду ходить в парки, может быть, мы поедем в летний лагерь, я буду собирать грибы, орехи …

Я взял книгу и со счастливым выражением на лице отправился в школу, где увидел веселые лица друзей. «Может, нам сегодня пойти на экскурсию?» — сказал один мальчик. Внезапно раздается звонок, и я бегу в класс. Там они <учителя> объясняют всякие милые вещи, но нам совсем не интересно то, что они нам объясняют. И хотя мы делаем вид, что слушаем, но наши сердца снаружи».

Большинство текстов сосредоточены на трех местах действия: дом – здесь  проходят приготовления к Песаху, происходит седер; места «на природе» – где видно, как природа пробуждается от зимней спячки; синагога – место, где община собирается совместно с раввином. В некоторых историях – например, приведенной выше – упоминается и четвертое место: школьный класс.

Итак, как же харьковчане встречали Песах? Свидетельства демонстрируют, что с тех пор мало что изменилось, и тогда все происходило так же красиво и трогательно. Мордехай-Галеви Изгур пишет:

«За несколько дней до Песаха мы с мамой отнесли нашу пасхальную посуду ее двоюродному брату, потому что праздник мы отмечали с ним, в его доме. Там мы стали готовить посуду и убирать комнаты. В девять часов утра накануне Песаха мы поспешили съесть хамец и убрать из дома то, что осталось. Одним словом, мы старались устроить «Песах» во всех комнатах».

Большинство рассказов написаны мальчиками. А история Ханны Брик уникальна тем, что включена в раздел под названием «Фантазии». Это единственный текст, написанный не от первого лица.

Главная героиня — маленькая Сарра, которая, чувствуя усталость накануне Песаха, засыпает как раз перед тем, как отец должен вернуться из синагоги.

Сарра во сне мечтает о радостном путешествии в лес: она ​​вторит пению птиц, гуляя среди деревьев. Позже, когда во сне наступает вечер, настроение Сарры меняется:

«Мое старое дерево, — с грустью спрашивает она одного из своих лесных товарищей, — где мой дом?» – «Не знаю, – отвечает дерево, – пойди и спроси у птиц». Птицы тоже не могут помочь. Когда Сарру охватывает тоска, героиню будят поцелуи матери, побуждающие ее встать с постели и подойти к столу для седера. Отец вернулся…

Брошюра школы «Тарбут», созданная ее учениками более ста лет назад, ныне отсканирована и загружена на сайт Национальной библиотеки Израиля в рамках проекта «450 лет еврейской книги». Кстати, она имеет порядковый номер 12, это означает, что предыдущих брошюр было как минимум 11…

Коллекция еврейского искусства и предметов быта И. Л. Магнеса в Калифорнийском университете в Беркли получила подарок в размере одного миллиона долларов от жертвователя, который решил остаться анонимным, пишет журналист «J.The Jewish News of Northern California» Эндрю Эзенстен.

Деньги будут использованы для каталогизации и оцифровки Архива Романа Вишняка, коллекции из более чем 30-ти тысяч предметов, принадлежавших известному уроженцу России фотографу и биологу, умершему в 1990 году. Его дочь, покойная Мара Вишняк-Кон, пожертвовала свой архив, в том числе около 6500 фотографий, 10000 слайдов, 40 альбомов негативов, 1500 гравюр и 400 аудиовизуальных записей, Коллекции Магнеса в 2018 году. Архив был оценен почти в 40 миллионов долларов.

«Этот необычайно щедрый подарок обеспечивает будущее Архива Романа Вишняка и еще больше укрепляет позиции Коллекции Магнеса и Калифорнийского университета в Беркли как основных ресурсов в мире научных исследований и преподавания иудаики», — заявил в пресс-релизе директор музея Джон Эфрон. В ответ на вопрос «J.The Jewish News of Northern California» о причине интереса жертвователя к архиву Р. Вишняка, пресс-секретарь Коллекции Магнеса заявил: «Жертвователь привержен изучению и преподаванию еврейской истории и культуры».

Самыми известными фотографиями Р. Вишняка были фотографии жизни в местечках в Польше, Литве, на Украине и в Чехословакии в годы, предшествовавшие Холокосту, собранные в 1983 года в книге «Исчезнувший мир». Р. Вишняк также снимал иммигрантов в Нью-Йорке 1940-х годов, израильтян в первые годы существования государства и мир природы. Он был первопроходцем в области микрофотографии, процесса получения изображений через микроскоп.

По мнению историка искусства Майи Бентон, Романа Вишняка следует признать «не только одним из величайших еврейских фотографов, но и одним из величайших фотографов в мире».

Справка:

Русско-американский фотограф Роман Вишняк родился в 1897 году вблизи Санкт-Петербурга. Больше всего он известен циклом документальных уличных фотографий о культуре и быте евреев Центральной и Восточной Европы до Холокоста, которые опубликованы в книге «Исчезнувший мир».

С 1914 года Роман Вишняк шесть лет обучался в институте Шанявского (ныне университет) в Москве, где изучал медицину и зоологию. Будучи аспирантом, Роман Соломонович работал с известным биологом Николаем Кольцовым. Он исследовал развитие аксолотлей, вида водной саламандры. Эксперименты имели успех, но Вишняк не смог опубликовать отчёт из-за революционного хаоса в тогдашней России.

Рост антисемитизма, вызванный революцией, побудил семью Вишняк в 1918 году переехать в Берлин.

В 1935 году, когда антисемитизм продолжал поднимать свою уродливую голову, Вишняк был уполномочен американским еврейским Объединенным распределительным Комитетом (Джойнт) в Центральной Европе сфотографировать еврейские общины в Восточной Европе, в рамках кампании по сбору средств, чтобы помочь получить сочувствие от богатых евреев и поддержать эти бедные общины. Фотограф настолько проникся проектом, что продолжил работу даже после его официального завершения.

Центральной Европе сфотографировать еврейские общины в Восточной Европе, в рамках кампании по сбору средств, чтобы помочь получить сочувствие от богатых евреев и поддержать эти бедные общины.

Еврейские дети, Закарпатье

Его опубликованные фотографии в основном сосредоточены на людях, обычно в небольших группах, занимающихся своей повседневной жизнью, часто не обращающих внимания на фотографа. Со своим сострадательным еврейским взглядом он путешествовал по Восточной Европе, документируя проникновенные представления о нитях жизни, которые будут потеряны навсегда: любопытные школьницы с косичками в рваной одежде, улыбающиеся мальчики с локонами на висках, держащие рваные книги, коробейники, продающие свою домашнюю утварь, голодные, обедневшие малыши и бездомные уличные попрошайки. Журнал The Smithsonian так описывал сцены, захваченные объективом Вишняка: “Глаза подозрительно смотрят на нас из старинных подвальных окон, поверх лотка коробейника, из переполненных классов и пустынных углов улиц.” Джин Торнтон, автор в газете The New York Times, назвал их “мрачными от бедности и серого света европейской зимы.” Фотографии Вишняка были скопированы, перепечатаны, проиллюстрированы и опубликованы в различных формах по всему миру.

«Только цветы ее юности». Одна из самых известных фотографий Вишняка. Варшава, 1938

Поскольку еврейская жизнь продолжала ухудшаться, усилия Вишняка стали не просто смелым приключением, но миссией и смыслом его жизни. По его словам, “чтобы сохранить, по крайней мере в картинках, мир, который вскоре может перестать существовать.” Вишняк утверждал, что он носил свою тяжелую аппаратуру (весом свыше 50 кг) на спине, проходя много километров и поднимаясь по крутым дорогам. Он описывал, как одевался нацистским штурмовиком и маршировал по Берлину, чтобы запечатлеть “Хрустальную ночь”; выдавал себя за “местного еврея” или “литовского торговца”, чтобы обеспечить доверие своих моделей; был заключен в тюрьму в Польше и подкупал охранников, чтобы они вернули его камеру; проявлял свои снимки ночью, на берегу реки, под покровом темноты.

Во дворе синагоги. 

Помимо стремления сохранить память о евреях, он активно боролся за повышение осведомленности на Западе об ухудшающейся ситуации в Восточной Европе.  В конце 1938 года он пробрался в Збоншинь, лагерь для интернированных в Германии, куда евреев отправляли ждать депортации в Польшу. Фотографировав казарму в течение двух дней, он сбежал, прыгнув со второго этажа казармы ночью, уползая, умудряясь при этом обходить битое стекло и колючую проволоку. Фотографии, которые он сделал, были отправлены в Лигу Наций в Женеве, чтобы доказать существование таких лагерей.

В 1939 году Вишняк уехал из бурлящей Европы в Швецию. Его жена присоединилась к нему вскоре после этого, получив эмиграционную визу с помощью Джойнт. После поездки во Францию и интернирования в депортационный лагерь в течение трех месяцев, он, наконец, смог сбежать в США со своей семьей. Родители Вишняка скрывались во Франции на протяжении всей войны и выжили.

Он написал во введении к Исчезнувшему миру: “Сквозь личное горе я вижу мысленным взором лица шести миллионов моих людей … которые были жестоко убиты… весь мир стоял и наблюдал, ничего при этом не делая.”

Из 16 000 фотографий, которые он сделал, менее 2 000 достигли Америки в 1940-х. Они были тщательно зашиты в его одежду или контрабандой ввезены другом через Кубу. Тысячи других остались во Франции с его другом Клермоном Ферраном, который спрятал их под половицами и за рамами картин. Вишняк воссоединился с негативами, когда они были контрабандой вывезены из Франции в 1942 году.

Оказавшись в Соединенных Штатах, Вишняк снова отчаянно пытался заставить американских евреев проникнуться сочувствием к тем, кто оказался в ловушке в Восточной Европе. С этой целью в 1942 году он выставил свои работы в Новой школе социальных исследований, а также проводил крупные выставки в Научно-исследовательском институте идиша в 1944 и 1945 годах.

Когда его работа была выставлена в Колумбийском университете в 1943 году, он написал Элеоноре Рузвельт с просьбой посетить выставку, но она этого не сделала. Сегодня на выставке в Национальном институте фотографии также представлено письмо, которое Вишняк отправил президенту Рузвельту на его 60-летие. Вместе с ним он подарил пять фотографий восточноевропейских евреев, чтобы, по его словам, проиллюстрировать “бесконечную катастрофу и несправедливость” нацистской партии.

Чтобы заработать на жизнь, Вишняк открыл небольшую фотостудию в Верхнем Вест-Сайде и начал заниматься научной фотографией. За это время он также побывал в Принстоне и сфотографировал Эйнштейна, пока тот был погружен в свои мысли. Эйнштейн считал полученные портреты своими любимыми. В 1947 году Вишняк вновь вернулся в Европу по распоряжению Джойнт, чтобы сфотографировать евреев в лагерях для перемещенных. Он надеялся заручиться сочувствием и деньгами для них.

Вишняк оставался активным до последних лет жизни. В 1957 году он был назначен научным сотрудником Медицинского колледжа Альберта Эйнштейна, а в 1961 году получил звание “профессора биологического образования.” В более поздние годы он стал “профессором творчества” в Институте Пратта, где преподавал курсы по философии фотографии. Он также известен своими изображениями микроскопической биологии.

Вишняк умер в 1990 году в возрасте 92 лет.

Несмотря на все свои достижения, он, безусловно, получил международное признание благодаря документированию довоенной Европы. При жизни некоторые из его фотографий были опубликованы: Польские евреяи (1947), Исчезнувший мир (1969) и Чтобы дать им свет (1992).

Его работы выставлялись в художественных и исторических музеях по всему миру, в Колумбийском университете, Еврейском музее Нью-Йорка и Международном центре фотографии. В августе 2014 года Международный центр фотографии в Нью-Йорке объявил, что 9 000 фотографий Вишняка, многие из которых никогда не печатались и не публиковались ранее, будут размещены в онлайн-базе данных (которая сегодня доступна для публичного просмотра). Они также опубликовали отрывки из двух его фильмов, которые были уничтожены, но собраны по кусочкам.

Если мы можем сказать, что и реальная фотография, и глаз фотографа играют одинаково важную роль в воздействии самого изображения, то это наверняка относится и к фотографиям Вишняка. Мара Вишняк Кон, дочь фотографа, вспоминает: “Его фотографии, на самом деле, достигают души человека, смотрящего на них. Отличительной чертой его еврейской фотографии является то, что он способен установить эмоциональную связь со зрителем.”

Фотографии Романа Вишняка увековечили евреев довоенной Европы в сердцах еврейского народа. Пусть их и его память будут благословенны.

Сегодня моему Учителю Иошуа Левинсону исполнилось бы 90

Проф. Пинхос ФРИДБЕРГ,
Вильнюс

https://obzor.lt/news/n79467.html

Вместо предисловия

Когда тебе за 80, и старая уставшая лошадка, еле волоча ноги, везет тебя «фунэм ярид» (идиш: «с ярмарки», формула Шолом-Алейхема), перед глазами все чаще возникают лица самых близких и дорогих людей, покинувших этот мир. Родители, подарившие жизнь. Мои Учителя, посланные судьбой.

* * *

Мы познакомились в первый день моей студенческой жизни. Дело было так. На собрании первокурсников, посвященном началу 1956-го учебного года, я – студент физфака – случайно оказался рядом с веселой и остроумной студенткой химфака по имени Анета. Не буду скрывать, нравоучения деканов мы слушали вполуха (нам-то по 18!), в основном, болтали за жизнь. Час пролетел незаметно, и мы двинулись вместе домой. В сотне метров от здания по ул. Наугардуко, в котором тогда располагались физфак и химфак, мы повстречали коренастого молодого спортивного человека в очках. Он оказался двоюродным братом Анеты. Познакомились. Вскоре я узнал, что родители Анеты погибли в Каунасском гетто и что ее воспитали родители Иошуа.

С третьего курса я стал посещать городской семинар по атомной спектроскопии. До сих пор помню, с каким вниманием его участники ловили каждое слово Левинсона.

* * *

Начну с главного: он был порядочным человеком.

В этом определении отсутствуют слова типа «абсолютно», «очень», «глубоко». Отсутствуют не случайно. Жизнь доказала мне, что «порядочность» не может иметь градаций, она в человеке либо есть, либо нет. И объяснять здесь ничего не надо: нормальный человек поймет о чем речь.

Он был Хорошим физиком-теоретиком.

Несколько его Идей вошли в анналы современной физики. Здесь я сознательно употребил простое слово “Хороший” вместо привычных штампов “выдающийся”, “гениальный”, “великий”. Во все времена Хорошие физики встречаются крайне редко: основную массу всегда составляют Средние – “рабочие пчелки”, без ежедневного и кропотливого труда которых не может быть реализована ни одна Идея.

Он был Педагогом от Б-га.

Как никто другой он умел “на пальцах” объяснить самое сложное физическое явление.

Он был Доброжелательным, абсолютно неконфликтным человеком.

Не любить его могли только люди, пораженные бациллами национализма, антисемитизма и/или зависти к его таланту.

Это слова из моей статьи, опубликованной в 2008 году на четырех языках – русском, литовском, английском и идиш:

* * *
Разворот от атомной спектроскопии
к сверхвысокочастотной (СВЧ) электродинамике

Моя alma mater – Вильнюсский университет, кафедра теоретической физики. Узкая специализация – «атомная спектроскопия». Распределили меня в «почтовый ящик». Был счастлив, потому что избежал работы в общеобразовательной школе, учителем физики.

1 августа 1961 года, полный надежд и ожиданий, переступил порог особо режимного отдела, занимавшегося разработкой измерительной СВЧ-техники. Начальник отдела пригласила к себе старшего инженера одной из лабораторий и со словами: «Принимай пополнение!», – попрощалась со мной. Вышеупомянутый старший инженер привел меня в лабораторию, посадил за стол с каким-то прибором и спросил, хорошо ли я «секу» в СВЧ-технике. Ответил я вопросом на вопрос: «А что такое СВЧ?» Тогда он поинтересовался, видел ли я в своей жизни паяльник? Пришлось кивнуть головой. После этого исполняющий обязанности начальника лаборатории немедленно вручил мне паяльник и посадил паять тефлоновые трубочки для болометрических измерителей мощности. При этом добавил: «Через две недели вернется из отпуска начальник, пусть ломает голову, что с тобой делать».

Стиснув зубы, начал паять. Проклинал все на свете. Время тянулось и мучительно, и медленно. Наконец, из отпуска вернулся начальник лаборатории Симон Соломонович Фел. Познакомились. Я тут же ему заявил: «Либо дайте работу по специальности, либо отпустите». В ответ услышал: “Недавно в одном киевском «ящике» для измерения потенциала радиолокационных станций начали использовать безнастроечный эхо-резонатор сферической формы (БЭР), радиус которого в 5-7 раз превосходит длину волны. Но обнаружился дефект: на некоторых частотах он «не хочет» резонировать. Нам поручено произвести измерения, выяснить природу дефекта и, если удастся, предложить способ его устранения. Вот Вам реальная задача: сможете до нового года разобраться, в чем дело, будете и дальше работать головой, иначе – 3 года придется поработать руками”.

Не зная с чего начать, пошел за советом к Юзику. Так ласково называли друзья работавшего в АН Литвы физика-теоретика Иошуа Беньяминовича Левинсона. Мне повезло: Юзика проблема заинтересовала. После нашего разговора мы оба приступили к изучению электродинамики СВЧ и за четыре месяца построили теорию вышеупомянутых резонаторов. Не буду вдаваться в подробности, скажу только, что эксперимент полностью подтвердил результаты расчета. Так увидело свет серийное изделие БЭР-636. А Юзик стал моим Учителем, хотя был старше меня всего на шесть лет.

Именно Левинсон стоял у истоков Вильнюсской школы электродинамики СВЧ: с 1962-го года и до отъезда в Черноголовку в 1968-м он являлся консультантом (на полставки старшего научного сотрудника) лаборатории теоретических расчетов Вильнюсского НИИ радиоизмерительных приборов. Школа просуществовала почти 30 лет, до развала СССР. За этот период сотрудники лаборатории опубликовали свыше ста статей (первые девять из них – в соавторстве с Левинсоном) в ведущих советских («Доклады Академии наук СССР», «Радиотехника и электроника», «Известия ВУЗов, Радиофизика», «Журнал технической физики») и американских (IEEE Trans. on AP, IEEE Trans. on MTT, Microwave Journal) журналах.

* * *Первая половина жизни Юзика связана с Литвой. Об этой половине хочу рассказать. Рассказать, называя вещи своими именами.

Юзик родился 22 марта 1932 года в Каунасе. Как известно, почти все каунасские евреи сгорели в огне Холокоста. Юзика спасли родители, чудом сумевшие убежать вглубь России. Сразу же после войны семья вернулась в Литву, и в 1949 году он, золотой медалист, сумел поступить в один из самых престижных вузов страны – Московский инженерно-физический институт (МИФИ).

На талантливого студента с нетривиальным физическим мышлением сразу же обратил внимание и привлек к научной работе 31-летний проф. В.Г.Левич – ученик академиков Л.Ландау и А.Фрумкина, создатель физико-химической гидродинамики, член-корреспондент АН СССР (1958), ставший впоследствии активным борцом за права советских евреев. Но этому тандему не суждено было окрепнуть. В 1953 году, во время “дела врачей”, Юзика – круглого отличника – без объяснения причин отчисляют из МИФИ и направляют “на укрепление” института тракторного машиностроения. Он неделями обивает пороги Министерства высшего образования СССР и добивается, наконец, перераспределения в Горьковский университет. Там, после войны, из эвакуированных и ссыльных ученых сложилась сильная физическая школа. Повезло? Не тут-то было. Внимательный “начальник” учебной части сразу же обнаружил несоответствие программ: в МИФИ общее количество часов английского языка оказалось на 6 (шесть!!!) часов меньше, чем в Горьковском университете. Из Горького пришлось уехать.

Так он вернулся в Вильнюс. На дворе стоял конец весны 1953 года. Изгнанного из Москвы студента в Вильнюсский университет тоже не взяли. Отчаявшись, отец Юзика обратился за помощью к своему знакомому – зам. управляющего стройтрестом Иосифу Тиновскису. Это был тот самый случай, когда “блат” оказался сильнее государственного антисемитизма: Юзика приняли на 4-й курс физико-математического факультета Вильнюсского университета. Своими знаниями он настолько поразил всех преподавателей, что уже в ноябре 1953 года газета “Tarybinis studentas” (Советский студент) поместила его фотографию в рубрике “Лучшие люди университета”

После окончания университета Юзика призывают в армию. Солдат 16-й Литовской дивизии, рядовой Левинсон, ухитряется за два года службы обдумать и написать три научные статьи по атомной спектроскопии. Посланные в журналы “Труды физ.-тех. института АН ЛССР” и “Труды АН ЛССР”, эти работы увидели свет в 1956-57 годах и тут же стали классическими. Они на много лет определили тематику кандидатских и докторских диссертаций большинства физиков-теоретиков Литвы.

На результаты этих “солдатских” работ Левинсона ссылаются Л. Ландау и Е. Лифшиц в третьем томе своего “Курса теоретической физики” – библии физиков всего мира (см. Квантовая механика (нерелятивистская теория), М.: Наука, 1963, второе издание).

Еще чуть-чуть об этой сенсационной ссылке

Впервые я узнал о ней еще до выхода в свет упомянутого 3-го тома. Произошло это в самом начале 60-х на городском семинаре по атомной спектроскопии. Выступал гость из Москвы член-корр. АН СССР И.С.Шапиро. Когда ему стало известно, что в аудитории присутствует Левинсон, он сказал во всеуслышание: «Ландау включил Ваш результат [диаграммный метод суммирования коэффициентов Вигнера и Рака] в готовящееся к печати второе издание «Квантовой механики».

Факт цитирования результатов Левинсона в «культовом учебнике Л.Ландау и Е. Лифшица» отмечается и в статье группы ведущих профессоров израильского Института им. Вейцмана, опубликованной в журнале «Physics Today».

Известно, что в работах нобелевского лауреата Л.Ландау очень мало ссылок. Причина простая: ему было значительно проще и быстрее самому получить нужный результат, чем тратить время на его поиск в литературе. Чтобы читатель, далекий от теоретической физики, мог в полной мере осознать «крутость» упомянутой ссылки, приведу фотокопию фрагмента предисловия Е. Лифшица к третьему изданию «Квантовой механики» (1974):

Лирическое отступление

В 2017 году под моей статьей, перепечатанной на страницах издающегося в Израиле международного журнала «МыЗдесь», появился комментарий:

Гость | 03.04.2017 05:40

«Насколько я помню, Иошуа Биньяминович родился здесь, в Хайфе. Перед Второй мировой войной его родители вместе с Юзиком приехали в Литву навестить своих родных. Там их застала война – СССР захватил Литву, и возвратиться они не смогли.

И ещё: ректор МИФИ, видимо, долго не хотел отчислять блестящего студента и, встречая его в институте, делал вид, что не замечает его.

В армии обязанностью Иошуа Биньяминовича было помогать своему старшему офицеру (не помню его чина) получить, кажется, аттестат зрелости. Должность его называлась “писарь”, о чём он рассказывал со свойственным ему мягким юмором».

Естественно, я тут же ответил Гостю:

автор | 03.04.2017 22:40

Гостю | 03.04.2017 05:40

«Очень жаль, что Вы себя не назвали.

О том, что Юзик родился в Тель-Авиве (не в Хайфе) я слышал давно. Более того, я также знал, что у его родителей был свой пардэс [цитрусовый сад]. Но в документах место рождения Юзика был указан Каунас.

Истории с ректором МИФИ не слышал.

Что же касается его службы в армии, Вы правы, он числился писарем (из-за зрения). Юзик рассказывал мне историю службы в армии, и я ее хорошо запомнил.

Тем старшим офицером был начальник штаба полка подполковник Пшенко. Он учился в 10-м классе заочной вечерней школы при гарнизонном доме офицеров. Физику в ней преподавал друг Юзика Има [Эммануил] Левитан, но Юзик этого не знал.

Все заочники, а это были, в основном, прошедшие войну офицеры, получали листки с домашними заданиями. Раз в две недели они отчитывались, сдавая учителю тетрадку с решениями задач. Пшенко, который не имел в физике зеленого понятия, всегда сдавал тетрадки «на отлично». Видя такое, Има стал специально задавать ему более сложные задачки. А Пшенко все равно решал их «на отлично». Кончилось тем, что Има стал задавать задачи из сборника олимпиадных задач Зубова. И все равно получал правильные ответы.

Конец истории такой. Один раз Пшенко было некогда (а, может, поленился), и он не стал переписывать решения в свою тетрадку, а прямо сдал тетрадку Юзика, у которого был красивый и весьма четкий почерк.

Има, естественно, почерк Юзика сразу узнал…

При встрече они сильно смеялись».

* * *

Позволю себе обнародовать один малоизвестный факт, свидетелем которого был. В начале 1958 года редакция весьма авторитетного журнала «Успехи физических наук» заказала Левинсону большую статью. Статья была написана, но так и не увидела свет, ибо… не получила согласия «начальника» на публикацию. После этого случая Юзик круто меняет тематику своих работ. Он начинает заниматься физикой твердого тела и посвящает ей всю дальнейшую жизнь.

С 1957 по 1966 год Юзик работал в Институте физики и математики АН ЛССР, затем два года – в институте полупроводников АН ЛССР.

И в том, и в другом институте столь известный физик-теоретик не имел даже своей лаборатории, не говоря уже о выдвижении в члены Академии Наук Литвы.

Не желая обидеть своих коллег, позволю себе утверждать, что ни один физик-теоретик Советской Литвы по уровню своих научных работ даже не приблизился к уровню работ Левинсона. Тот, кто с этим моим мнением не согласен, может кинуть в меня камень. Я не обижусь! Но прежде чем кидать, советую все же заглянуть в «Citation index» (Индекс цитирования научных статей) или на другой подобный сайт.

В 1968 году Левинсона пригласили на работу в Институт теоретической физики им. Л.Д.Ландау АН СССР (ИТФ). Он принял предложение и покинул Литву навсегда.

“Это приглашение произвело такое же впечатление, как если бы солдата из отдаленного колониального гарнизона пригласили в королевскую гвардию”, –

прокомментировал ситуацию 40 лет спустя один из его коллег.

Иошуа Левинсон на семинаре Л.Д.Ландау. Стоп-кадр фильма «Острова. Аркадий Мигдал», телеканал «Культура», РТР

В 1985 году Левинсон возглавил теоретический отдел вновь созданного Института проблем технологии микроэлектроники АН СССР.

В 1992 году его пригласили поработать полгода в израильский институт им.Вейцмана. В Черноголовку он уже не вернулся. Вот что об этом говорится в интересной статье Константина Кикоина «Математики и физики в алие 70-х – 90-х годов ХХ века»:

«Первопроходцам большой физической алии в начале 90-х годов открыли свои двери практически все израильские университеты. Физиков, получивших стипендии Barecha и Guastalla, кроме Тель-Авивского университета, принимали Технион и Еврейский университет в Иерусалиме. Институт Вейцмана совместно с Институтом теоретической физики им. Ландау организовал долгосрочную программу совместных исследований, а по ее окончании нескольким российским теоретикам были предложены профессорские позиции в Реховоте…

В истории лучшего израильского научного центра – Институте Вейцмана – “бывший наш народ” представлен довольно большой группой физиков. Этот факт говорит много о качестве российской научной алии, поскольку в физические отделы института попадали в строго индивидуальном порядке лишь те ученые, которые удовлетворяли самым высоким международным стандартам. Среди русскоязычных сотрудников в первую очередь упомянем Аркадия Аронова (1939 -1994) и Иегошуа Левинсона (1932-2008)…

И.Левинсон начинал свою научную карьеру в Вильнюсе. Стоит отметить, что научное имя он составил себе работами по теории углового момента, у истоков которой стоял основатель израильской теоретической школы Дж.Ракa. В середине 60-х Левинсон был приглашен во вновь образованный Институт теоретической физики им. Л.Д.Ландау (ИТФ) в Черноголовке, участвовал в совместной программе ИТФ-ИВ, затем был принят в Институт Вейцмана в рамках программы VATAT, сразу активно включился в исследования мезоскопических структур, опубликовал не один десяток работ, по качеству не уступавших тем, что он делал в свои черноголовские годы, получил престижную стипендию А.Гумбольдта для выдающихся ученых (1996).

Сообщество израильских физиков считает, что среди физиков старшего поколения И.Левинсон – пример наиболее успешной абсорбции».

Профессором Вейцмановского института Юзик оставался до последнего дня (28 июля 2008 года) своей жизни. Ее смысл полностью выразила фраза, прозвучавшая на похоронах:

“Скромный офис Левинсона стал Меккой для физиков, нуждающихся в совете и помощи”.

В Израиле овдовевший Юзик получил шанс не только на новую научную жизнь, но и на новую семейную жизнь. В январе 1993-го его женой стала Наташа.

И.Б.Левинсон (англ: I.B. Levinson, затем Y.B.Levinson; в начале 90-х он изменил написание своего имени с Ioshua на Yehoshua) является автором/соавтором более двухсот научных статей и трех монографий. Список 145-ти статей, опубликованных до отъезда в Израиль в 1992 году, приведен на сайте ИТФ, остальные 57 можно найти на scholar.google.com.

Под руководством Левинсона защищены порядка 20-ти диссертаций.

Его работы по физике полупроводников удостоены Государственной премии СССР (1987) и премии Фонда Александра фон Гумбольдта (1996).

Роман выдающегося литовско-еврейского писателя, лауреата Национальной премии Литвы 2014 года в области искусства и культуры Григория Кановича “Очарованье сатаны” переведена на иврит. Инициаторами издания стали сыновья писателя – Сергей и Дмитрий Кановичи. Проект частично финансировали Фонд «Добрый воли» и Литовский Институт культуры.

Предлагаем вашему вниманию радиобеседу журналиста Радио ЛРТ и автора еврейской передачи Ольги Угрюмовой с переводчиком Петром Криксуновым, который известен ивритскому читателю переводами произведений В. Набокова, Ф. Достоевского, Б. Пастернака, А. Солженицына, О. Мандельштама и др.

https://www.lrt.lt/mediateka/irasas/2000205479/santara-laida-apie-lietuvos-zydus-zymaus-litvaku-rasytojo-g-kanoviciaus-knyga-setono-apzavai-isversta-i-hebraju-kalba 

Всемирный центр памяти жертв Холокоста Яд Вашем и Роман Абрамович объявили 22 февраля о новом долгосрочном стратегическом партнерстве, направленном на усиление деятельности Яд Вашем в области изучения и сохранения памяти о Холокосте, пишет журналист «The Jerusalem Post» Цвика Кляйн.

Как пресс-секретарь «Яд Вашем» Сими Аллен, Романа Абрамович передал музею «восьмизначную сумму» и таким образом стал самым крупным его спонсором – после скончавшегося в прошлом году американского мецената Шелдона Адельсона.

Партнерство является частью благотворительной деятельности г-на Абрамовича по развитию исследований и образования в области Холокоста, а также по борьбе с антисемитизмом. Обещанное финансирование в размере десятков миллионов долларов пойдет на значительное улучшение работы всемирно известного Международного института исследования Холокоста входящего в состав Яд Вашем. На протяжении трех десятилетий Международный исследовательский институт находится в центре новаторских исследовательских инициатив в области изучения Холокоста, что служит основой как памятных, так и просветительских мероприятий, связанных со зверствами, совершенными нацистами и их пособниками до, во время и после Холокоста.

Это новое стратегическое партнерство расширит и укрепит исследовательскую деятельность Яд Вашем в то время, когда искажение, отрицание и политизация Холокоста вызывают тревогу во всем мире. Партнерство будет оказывать поддержку в течение пяти лет для дальнейшего расширения и развития деятельности Института в глобальном масштабе. В рамках этого партнерства было принято еще одно обязательство – внести свой вклад в создание нового здания для Международного исследовательского института в кампусе Яд Вашем на горе Памяти в Иерусалиме, предназначенного для создания динамичной среды, которая может поддерживать и расширять деятельность этой престижной научной организации.

Стремясь расширить текущую деятельность в области памяти и документирования Холокоста как в Иерусалиме, так и за рубежом, Яд Вашем при поддержке данного партнерства также создаст две новые версии «Книги имен», уникального памятника жертвам Холокоста. За последние семь десятилетий Яд Вашем собрал имена более 4800000 мужчин, женщин и детей, которые были убиты в рамках плана нацистской Германии, направленного на физическое уничтожение еврейского народа и его культуры, и даже стирании память о них из истории.

С момента своего основания в 1953 году сбор имен всех жертв Холокоста был основным компонентом миссии Яд Вашем: восстановить имя каждой жертвы Холокоста. На протяжении многих лет Яд Вашем собирал эти имена из разных источников и хранил их в своем Зале имен. Имена также доступны для общественности во всем мире через Центральную базу данных имен жертв Шоа на сайте Яд Вашем. Яд Вашем впервые создал «Книгу имен» для постоянной экспозиции «Шоа» в Мемориальном музее Аушвиц-Биркенау, в павильон в бывшем блоке 27, открытую в 2013 году. Два новых обновленных экземпляра «Книги имен» послужат осязаемым памятником как отдельным евреям — мужчинам, женщинам и детям, убитым во время Холокоста, так и невообразимым масштабам попытки нацистов уничтожить еврейский народ.

В книге имена жертв Шоа перечислены в алфавитном порядке, и там, где эта информация известна, указаны даты их рождения, города рождения и места смерти. Напоминая знаменитые пустые полки в Зале Имен, «Книга Имен» включает в себя пустые страницы, обозначающие тех, чьи имена остаются неизвестными. Одна из новых книг будет постоянно экспонироваться в Яд Вашем, а вторая станет основой передвижной памятной выставки, повышая осведомленность всего мира об убийстве около шести миллионов евреев во время Холокоста.

Председатель Яд Вашем Дани Даян приветствовал Романа Абрамовича как ведущего члена круга уважаемых друзей Яд Вашем. «Мы глубоко благодарны Роману Абрамовичу за этот щедрый вклад, который значительно укрепит миссию Яд Вашем. Это партнерство подчеркивает его неизменную приверженность памяти о Холокосте и борьбе с антисемитизмом, а также укрепляет решимость Яд Вашем оставаться хранителем точной, основанной на фактах памяти о Холокосте. Эта память будет по-прежнему актуальна для еврейского народа и всего человечества, особенно в то время, когда антисемитизм распространяется в физическом и цифровом мирах. Мы знаем, что это стратегическое партнерство приведет к дальнейшему расширению и углублению деятельность Яд Вашем в Израиле и во всем мире».

«Работа Яд Вашем по сохранению памяти жертв Холокоста имеет решающее значение для того, чтобы будущие поколения никогда не забывали, к чему могут привести антисемитизм, расизм и ненависть, если мы не будем высказываться», — заявил Роман Абрамович. «Для меня большая честь иметь возможность поддерживать Яд Вашем и председателя Дани Даяна, поскольку они развивают и расширяют свою важную работу».

Роман Абрамович также спонсирует ряд программ по борьбе с антисемитизмом. Так в прошлом году принадлежащий ему английский клуб «Челси» договорился о трехлетнем совместном проекте с Антидиффамационной лигой (АДЛ). В рамках проекта футбольный клуб и правозащитная организация «используют влияние спорта для борьбы с дискриминацией и насилием в интернете».

Мария Якубович, stmegi.com

Уже в начале июля 1941 года немцы и их местные пособники убили на территории Литвы около 35 тысяч евреев. Но их не отправляли в лагеря смерти: массовое убийство произошло в Понарах, в лесу, ранее любимом месте пикников, всего в нескольких километрах от столицы.

В Вильно, «Литовском Иерусалиме», как его называли, накануне Второй мировой жило около 60 тысяч евреев — четверть всего населения. Множество учебных заведений на идише и иврите, библиотеки, еврейские оркестры и хор, драматическая студия, типографии, газеты и периодические издания. «Иерусалим галута, утешение восточного народа на севере», — назвал его поэт Залман Шнеур.

После начала Второй мировой войны, в сентябре 1939 года, польский Вильно пережил ряд потрясений. Стал литовским, затем советским. 22 июня 1941 года Германия вторглась в СССР, а через два дня после этого в Вильно вошли немцы.

РККА оставила в Понарах большие ямы для хранения топливных баков. «Немцы обнаружили это место, — писал великий идишский поэт Авром Суцкевер в своем прозаическом рассказе «Фун Вильнер гетто», – как будто специально созданное для их убийственных планов». Когда «Понары» стали синонимом кошмара, на отпечатанной немцами карте Вильнюса название было заменено зеленым пятном.

В декабре 1941 года расстрелы прекратились. Немцам была нужна дешевая рабочая сила. Так период до лета 1943 года стал временем относительного затишья, с расстрелами только обвиняемых в «преступлениях», а также стариков и больных. Через полгода после начала оккупации в живых осталась лишь треть евреев Вильно, теснившихся на семи узких улицах гетто. Не было никого, кто бы не потерял в Понарах близких.

Несмотря на их немыслимое положение, велась обширная просветительская деятельность под покровительством главы юденрата Якоба Генса. «Культурная жизнь в Виленском гетто началась в тот же день, когда мы туда вошли», — писал Суцкевер.

Работали детские сады, хедер и ешива, гимназия, музыкальная школа, театр, симфонический оркестр, хор, детские кружки, молодежный клуб, дом культуры с библиотекой и музей. Проводились концерты, литературные вечера, лекции, выставки и спортивные соревнования.

В декабре 1942 года на музыкальном конкурсе победил маленький композитор Александр Волковыский с песней, ставшей впоследствии «Понар виглид», на польские стихи отца, доктора Ноя (Леона) Волковыского. На идиш ее перевел и добавил две строфы Шмерке Качергинский. Но именно Волковыский-старший избрал для песни форму колыбельной — понятное решение человека, хотевшего помочь маленькому сыну справиться с невозможной реальностью гетто.

На фото: Алек Волковыский при освобождении из лагеря (справа). Tabletmag

Все, что известно о польском стихе — то, что его первые слова были: «Тише, тише, плачут сердца» (Cicho, cicho, serca płaczą). Кстати, известен перевод на иврит, сделанный известным израильским поэтом Авраамом Шлёнским, опубликованный в подмандатной Палестине в сентябре 1945 года, даже до того, как версию на идиш напечатали в декабре 1945 года в нью-йоркской «Фрайхайт».

На фото: Шмерке Качергинский (слева) с Авромом Суцкевером в гетто. 1943. Tabletmag

Шмерке (Шмарьяhу) Качергинский родился в 1908 году в Вильно, рос и воспитывался в еврейском сиротском приюте, стал учеником печатника-литографа и коммунистом. В начале 1942 года был отправлен в гетто. Спасал там от уничтожения еврейские книги и рукописи, вел антифашистскую деятельность, организовывал театрализованные представления и литературные вечера. Его первая жена в гетто и погибла. Он посвятил ей разрывающую душу песню «Фрилинг» («Весна»).

На фото: Песня, написанная от руки Шмерке Качергинским. Tabletmag

Сбежав из гетто незадолго до его ликвидации и сражаясь в партизанах, Качергинский приступил к систематическому сбору и публикации тех песен. Антология «Песни гетто и концентрационных лагерей» («Лидер фун ди гетос ун лагерн») на 435 страницах, составленная из 233 песен и стихов, была опубликована в Нью-Йорке в 1948 году и до сих пор остается отправной точкой для любого исследования в области музыки периода Холокоста. Он писал: «В обычное время песням предстоит пройти долгий путь, прежде чем они станут популярными. Но в гетто… личное произведение на глазах превращается в фольклор. Любая вновь созданная песня, выражающая чувства и переживания масс, сразу же становилась популярной, как если бы она была их собственной».

Впервые песня «Понар виглид» была исполнена перед большой аудиторией в театре гетто в 1943 году. 16-летняя певица Миреле погибла в концентрационном лагере Штуттгоф в 1945 году.

На фото: Афиша из гетто. 1943. Tabletmag

В документальном фильме Рахели Шварц «Понары» 2001 года выжившая очевидица Нехамка Рахав вспоминала: «Миреле, крошечная белокурая и кудрявая девушка, выходит на сцену. А когда начинает петь — ее голос звучит, как колокольчики, — все начинают плакать. Не истерически, не рыдая, плач был ужасен, но тих, из глубины. Возможно, это был первый раз, когда люди позволили себе выразить то, что они чувствовали в течение полутора лет. Я не плакала, когда моего отца забрали и убили в Понарах. Но в тот день я тоже плакала, и мои слезы продолжали течь, а Миреле стояла и пела».

Тихо, тихо, давай помолчим,

Могилы здесь растут.

Их посадили враги,

Смотри, как они расцветают.

Все дороги теперь ведут к Понарам,

Обратных дорог нет…

После ликвидации гетто в сентябре 1943 года Алека отправили в трудовой лагерь в Эстонию, его отец начал служить там лагерным врачом. Перед приходом Красной Армии немцы провели «селекцию», отца расстреляли, а Алека отправили в другой лагерь, из которого он был освобожден французской армией в апреле 1945 года. Он воссоединился со своими выжившими родственниками, переехал в Палестину, взяв имя «Александр Тамир», отучился в Иерусалимской музыкальной академии и впоследствии стал там профессором и концертирующим успешным пианистом.

На фото: Алек после освобождения. 1945. Tabletmag

На фото: Тамир со своим музыкальным партнером Брахой Иден.Tabletmag

К тому времени, когда Вильно был окончательно освобожден, подавляющее большинство евреев — не только в столице, но и во всей стране — было уничтожено; из более чем 200 тысяч выжило только 5%, и еще 12 тысяч, бежавших на восток СССР. Только в Понарах было убито около 70 тысяч человек.

Вспомним их.

На фото: синагога в Швейцарии

Память о Холокосте играет гораздо более важную роль в идентичности европейских евреев, чем поддержка Израиля или вера в Б-га, свидетельствуют результаты нового исследования, опубликованного в среду.

Исследование The Jewish Identities of European Jews: What, Why and How («Еврейская идентичность европейских евреев: что, почему и как»), проведенное лондонским Институтом исследований еврейской политики (Jewish Policy Research), показало, что европейские евреи чаще считают себя религиозным меньшинством, чем этническим, хотя большинство из них не соблюдают религиозные обряды.

Выводы основаны на данных, полученных от более чем 16 тыс. евреев из 12 стран Европейского Союза, пишет Haaretz.

Хотя большинство европейских евреев участвуют в пасхальном седере и постятся в Йом Кипур, они не посещают регулярно синагогу, не едят кошерную пищу и не соблюдают шабат. Согласно результатам исследования, молодые европейские евреи гораздо чаще становятся ортодоксами или ультраортодоксами, чем их пожилые соплеменники.

Сравнение по странам показывает, что в Бельгии самая высокая доля ортодоксальных евреев в Европе, а в Испании больше всего приверженцев реформистского иудаизма.

Выводы основаны на данных, собранных в 2018 году — в рамках заказанного ЕС исследования о восприятии и опыте евреев в отношении антисемитизма, — которые ранее никогда не публиковались. Анализ данных провели профессор Еврейского университета в Иерусалиме Серджио Делла Пергола, широко известный как ведущий мировой специалист по еврейской демографии, и д-р Даниэль Стаецки, старший научный сотрудник JPR и директор Отдела европейской еврейской демографии  Jewish Policy Research.

Данные были собраны в следующих странах: Австрия, Бельгия, Дания, Франция, Германия, Венгрия, Италия, Нидерланды, Польша, Испания, Швеция и Великобритания. Из этих стран Франция и Великобритания имеют самые крупные еврейские общины, а Дания — самую малочисленную.

Вот некоторые из основных выводов:

■ Среди европейских евреев 5 процентов относят себя к ультраортодоксам, 8 процентов — к ортодоксам и 15 процентов — к реформистам/прогрессистам. Большинство, однако, не относят себя ни к одному из этих направлений иудаизма. Действительно, в списке «способов выражения собственной еврейской идентичности лидирует «просто еврей» (38 процентов), за ним следует 2традиционный» (24 процента).

В отличие от этого, согласно последнему опросу еврейского населения США, проведенному центром Pew, подавляющее большинство американских евреев (63%) причисляют себя к одной из следующих трех деноминаций: реформистский иудаизм (37 процентов), консервативный иудаизм (17 процентов) и ортодоксальный иудаизм (9 процентов). Молодые европейские евреи (в возрасте от 16 до 29 лет) чаще соблюдают религиозные обряды, чем пожилые (70 лет и старше). В самом деле: 22 процента молодых европейских евреев относят себя к харедим или ортодоксам, по сравнению с 5 процентами пожилых, которые гораздо чаще относят себя к «просто евреям» (49 процентов).

Исследование выявило поразительные различия в этом отношении между 12 странами. В то время как харедим составляют 31 процент от всего еврейского населения Бельгии (в основном благодаря их большой концентрации в Антверпене), в еврейском населении Дании, Швеции и Испании их менее 1 процента. Ортодоксы (более умеренные, чем харедим) составляют около 10 процентов от общего числа евреев в Бельгии, Франции, Италии и Великобритании, но только 1 процент в Венгрии. Прогрессивные/реформистские евреи составляют 20 и более процентов в Испании, Германии и Нидерландах, но только 8 процентов в Бельгии и 5 процентов в Венгрии.

■ «Память о Холокосте» и «борьба с антисемитизмом» возглавляют список наиболее важных элементов европейской еврейской идентичности. На вопрос о том, какие аспекты еврейской идентичности для них «очень важны», 78 процентов респондентов отметили «память о Холокосте» и 73 процента — «борьбу с антисемитизмом».

Чуть более половины респондентов (51%) отметили «поддержку Израиля» (примерно столько же, сколько «отмечание еврейских праздников с семьей»), в то время как только треть отметила «веру в Бога» (примерно столько же, сколько «пожертвования на благотворительность»).

■ Даже если они не ведут религиозный образ жизни, европейские евреи чаще считают себя конфессиональным меньшинством, чем этническим. В ходе опроса респондентов спрашивали, считают ли они себя евреями на основании своей религии, культуры, воспитания, этнической принадлежности, родства или по какой-либо другой причине. Среди тех, кто выбрал один из вариантов ответа, религия заняла первое место (35 процентов), за ней следуют родство (26 процентов), культура (11 процентов) и наследие (10 процентов). Только 9 процентов респондентов отметили этническую принадлежность (еще 3 процента отметили воспитание).

Респонденты из Великобритании, Бельгии, Италии и Испании чаще называли себя евреями по вероисповеданию, чем респонденты из Венгрии, Польши, Швеции и Нидерландов.

Среди европейских евреев бельгийские обладают самой сильной еврейской идентичностью, а польские — самой слабой. Респондентов попросили оценить свой уровень еврейской идентичности по шкале от 1 до 10. Средний балл в Бельгии составил 8,8, а в Польше — 6,4. Далее после Бельгии следуют Испания и Италия (обе — 8,3), Франция (8,1) и Великобритания (7,9).

■ Большинство европейских евреев участвуют в пасхальных седерах и постятся в Йом Кипур, но лишь меньшинство соблюдает другие ключевые еврейские ритуалы. Исследование показало, что 74% обычно посещают седер, 62% постятся в Йом Кипур, но только 47% зажигают шабатние свечи в пятницу вечером, 34% едят дома только кошерное мясо, 23% посещают синагогу еженедельно или чаще, а 15% не включают свет в шабат.

■ В Австрии, Бельгии, Германии, Италии, Испании и Нидерландах доля евреев, привязанных к Израилю, несколько выше, чем к стране, где они живут, в то время как в Дании, Франции, Венгрии, Польше, Швеции и Великобритании привязанность к своей стране выше, чем к Израилю.

Среди факторов, которые могут объяснить большую привязанность к Израилю в первой группе стран, авторы исследования отмечают относительно большое количество недавних иммигрантов, «чья степень аккультурации, возможно, еще не достигла того уровня, который, вероятно, будет достигнут со временем».

А. Кятлярене, LRT.lt  

Отрывок из интервью с премьер-министром Ингридой Шимоните 

В Литве тема Холокоста до сих пор вызывает много споров. Очевидно, что мы не ответили на многие вопросы. Достаточно ли в Литве увековечена память жертв и спасателей?

– Думаю, мы не до конца понимаем, что значили евреи в истории Литвы. (…) Масштаб и понимание того, что это – 200 000 человек, что в основном жители городов и городков — это были большие еврейские общины, которые просто исчезли. Кто-то взял 200 000 человек и сдул их с картины. Для меня это осознание пришло со временем.

(…) Мне кажется, что мы не понимаем, прежде всего, что это люди, которые могли бы создать Литву, которая сейчас была бы совершенно другой страной, потому что у нее был бы другой научный, экономический и политический потенциал. Мы просто потеряли большую часть самих себя. И что они не были евреями, а были гражданами Литвы еврейского происхождения. Евреи были в истории Литвы на протяжении многих веков. Это то, что мы до сих пор не до конца понимаем.

Холокосту уделяется большое внимание. Холокост – это ужасное преступление и ужасная несправедливость. Думаю, мы должны оглянуться назад, чтобы понять, что это было, как выглядели наши города. Поэтому мне интересны проекты, которые как бы пытаются воссоздать понимание того, что Литва не всегда была такой, какая она сейчас, она выглядела совсем по-другому. И кто-то, по своей злой воле, стер очень большую часть картины нашей жизни. Это очень важно для меня, потому что я оцениваю это, как гибель наших сограждан.

Думаю, как и во всех недавних исторических событиях, которые с исторической точки зрения произошли не так давно, в произошедшем во время Второй мировой войны есть много вещей, которые причиняют боль, поэтому хочется кое-что  отодвинуть, наверное, немного в сторону, чтобы вывести на передний план другие вещи, например, людей, которые спасали евреев, Праведников народов мира, которых у нас было очень много, хотя большая часть народа стояла в стороне и ничего не делала, просто позволяла этому происходить.

Произошедшее во время Второй мировой войны исторически все еще близко. Естественно, что есть много вещей, которые причиняют боль, что мы хотим отодвинуть некоторые вещи, возможно, немного в сторону, чтобы вывести на передний план, например, людей, которые спасали евреев – Праведников народов мира, которых у нас было очень много, несмотря на то, что большая часть народа стояла в стороне и ничего не делала, просто позволяла этому происходить.

(…) Думаю, что чем дальше, тем лучше мы это понимаем, и что многие дискуссии, которые велись в течение последних 10 лет, дали хороший результат. Возьмем, к примеру, соглашение по учреждению Фонда доброй воли. Раньше это казалось очень сложным. Возмущение, негодование и ярость за извинения ныне покойного экс-президента Бразаускаса в Кнессете. Сейчас мы смотрим на это совершенно по-другому, потому что информации стало больше, подрастает новое поколение, и эти отношения, возможно, становятся проще.

На фото: здание бывшего Дворца спорта

– Что планирует сделать правительство, чтобы эта история была услышана? Планируются ли какие-либо проекты?

– (…) Думаю, что важно иметь более общее понимание. И не только в отношении 200 000, которых мы потеряли, но и понимание истории евреев Литвы в целом. Как вы знаете, у нас есть здание бывшего Дворца спорта, оно было предметом больших дискуссий и споров. Приняты решения, что там должен быть конференц-центр, и, возможно, рядом что-то в память о Холокосте, а также приведенное в порядок кладбище, которое было на этом месте. Очевидно, что это место и принятое решение противоречат друг другу по нескольким причинам.

Во-первых, это создает определенное напряжение. Да, вроде бы можно договориться, что это будет некий объект, где будут проходить только очень солидные мероприятия. Никаких концертов или танцев там не будет. Но тогда получается двоякая ситуация. Поэтому весь прошлый год мы немного пытались консультироваться: а что, если изменить наше отношение к этому и решить, что это – особое место в истории евреев Литвы, и оно должно быть посвящено тому, чтобы именно там рассказывалась история литовских евреев. Будь то музей, мемориал, объект, специально предназначенный для этой цели.

Должна сказать, что мы получили большую поддержку. Надеюсь, что правительство попытается найти правильную идею осуществления этого проекта. Меня очень вдохновляет пример Музея истории польских евреев ПОЛИН в Варшаве. Это действительно красивый музей, действительно очень хорошая идея и очень хорошее исполнение.

Дворец спорта может иметь свою специфику, т.к. это здание – культурное наследие, здесь нельзя ничего нового построить, можно только придать ему смысл и сделать его активным. Я не буду скрывать, что есть люди, которые говорят: давайте дадим этому дворцу полностью разрушиться, потому что это такое неприкасаемое место, что пусть это здание само рухнет. Не думаю, что мы должны ждать пока Дворец спорта сам разрушиться, но я также не думаю, что какое-либо другое использование этого здания может дождаться такой большой поддержки.

Поэтому мы попытаемся идти по этому пути и оценить, сможем ли мы предложить общественности хорошее концептуальное решение для места, посвященного истории литовских евреев. Не только рассказать о Холокосте, но и всю историю: что мы имели на протяжении веков, и что мы потеряли. И то немногое, что еще у нас есть, можно сохранить и взрастить.

–  Учитывая удачное расположение здания, и то, что территория застроена со всех сторон, не боитесь ли Вы, что застройщики не захотят так просто его отдать?

– Думаю, там все равно нельзя будет строить многоквартирные дома, потому что уже есть согласованный проект приведения в порядок самого кладбища, я считаю, что этот проект менять нельзя. Мы просто говорим о том, что можно сделать с самим Дворцом спорта.

По моей оценке, если нам удастся реализовать хорошую идею, то это будет очень привлекательный объект, достопримечательность. Это может быть привлекательным проектом для людей, которые хотят вернуться в Вильнюс, которые хотят сюда приехать, которые хотят прикоснуться к своим историческим корням, и я не сомневаюсь, что в Литве мы найдем историков, художников и представителей общественности, которые предложат основное содержание такой идеи, а затем мы могли бы договориться, кто воплотит ее в жизнь.

Конечно, как и во всех подобных проектах, вероятно, будет проведено много консультаций, много обсуждений с еврейской общиной: Литвы, Европы и, вероятно, США. Я думаю, это был бы очень хороший способ выйти из неудобной ситуации, когда у нас в центре города находится, как будто бы, заброшенный объект, и, в то же самое время, мы сможем отдать долг нашей истории, которая до сих пор не рассказана, и хорошо бы ее рассказать.

Председатель Еврейской общины (литваков) Литвы Фаина Куклянски, LRT.lt

27 января во всех цивилизованных обществах мира отмечается Международный день памяти жертв Холокоста. Это делается для того, чтобы вспомнить ужасы Холокоста и передать уроки этой трагедии будущим поколениям. Я подчеркиваю, что реальное осознание совершенной трагедии – это, прежде всего, вопрос совести перед нашим прошлым и нашим будущим.

В этом году Международный альянс памяти Холокоста (IHRA) призывает обратить внимание на искажение фактов Холокоста и предпринять активные действия для решения этой проблемы. К сожалению, приходится признать, что трагедия Холокоста становится примером не людского невежества, а злонамеренного отрицания и откровенного антисемитизма во всем мире.

Мы должны говорить о том, что произошло в Европе, что произошло в Литве. Только не пытаясь обелить историю нашей страны и передавая ее подрастающим поколениям, мы можем предотвратить будущие трагедии.

Глядя на сегодняшнюю Литву, я вынуждена признать, что мы до сих пор не усвоили этот урок. Нашей стране по-прежнему трудно принять неудобные истины истории, по-прежнему некомфортно открывать новые исторические факты. Трудно понять, почему Сейм Литовской Республики, представительный орган граждан, до сих пор выступает с инициативами и речами, в которых пытается отрицать участие литовцев в убийстве своих сограждан – евреев. Утешаться можно только тем, что эти инициативы не становятся доминирующими установками и не получают более широкой поддержки и легитимации.

Однако вызывает глубокое беспокойство тот факт, что в сегодняшней правовой базе Литвы нет места для адекватного рассмотрения отрицания Холокоста и преступлений антисемитизма. Слишком часто мы также сталкиваемся с институциональным безразличием к этим преступлениям – у нас нет ни одного досудебного расследования, инициированного властями, у которых есть на это право, а все начатые расследования зашли в тупик из-за существующих в законе лазеек.

Возможно, мы могли бы объяснить такой паралич правовой системы в вопросах отрицания Холокоста и искажения фактов давними ошибками в политике исторического образования в Литве, но недостаточно указать причины – мы должны обеспечить системные изменения и воспитать поколение, устойчивое к вирусу антисемитизма и нетерпимости. Это вопрос нашей социальной зрелости.

27 января Еврейская община (литваков) Литвы совместно с Министерством иностранных дел и Вильнюсской гимназией ОРТ имени Шолом-Алейхема пригласили представителей дипломатических миссий, а также госучреждений на экскурсию по бывшему Вильнюсскому гетто. Этот тур был посвящен Международному дню памяти жертв Холокоста, который отмечается 27 января.

Еврейская община Литвы выражает искреннюю благодарность министру иностранных дел, депутатам Сейма Литовской Республики, дипломатам и сотрудникам иностранных посольств, представителям государственных учреждений за участие в экскурсии и за внимание, которое они уделяют памяти жертв Холокоста. #WeRemember #MesPrisimename

LRT.lt

Нацисты превратили Литву, как и другие страны, в кровавое месиво, исключением не стал и небольшой литовский городок Кедайняй. Крики расстреливаемых тут евреев местные пособники пытались заглушить грохотом тракторов.

27 января в мире отмечается Международный день памяти жертв Холокоста. В этот день в 1945 г. Красная Армия освободила нацистской лагерь смерти Аушвиц – Биркенау.

Самый большой процент населения Кедайняй в XIX веке составляли евреи. В конце XIX века, по имеющимся данным, в Кедайняй проживало 6 113 человек, из них 3 733 – евреи. До Второй мировой войны жизнь евреев в Кедайняй была обычной, в то время в Кедайняй проживало около 8 тысяч человек, из них около 2,5 тыс. были евреи.

Однако, как рассказал в интервью порталу LRT.lt директор Кедайняйского краеведческого музея Римантас Жиргулис, еврейская община переживала непростые времена и перед Второй мировой войной. Во время Первой мировой войны, по мере приближения фронта, царская Россия дала евреям два дня на то, чтобы собраться, а затем депортировала их как потенциальных союзников Германии.

Позже, после восстановления независимой Литвы, евреи вернулись в Кедайняй, но обнаружили, что их дома уже заняты, и были вынуждены возвращать их силком, свидетельствует Р. Жиргулис. Заведующий музеем поясняет, что вернувшиеся евреи также оказались в очень тяжелом экономическом положении. И тут они вспомнили о бизнесе по выращиванию огурцов.

На фото: Римантас Жиргулис / photo A. Barzdžius.

 

«Некоторый антисемитизм — в большей или меньшей степени — присутствовал в христианских, особенно в католических общинах. Другая проблема заключалась в том, что в то время независимая Литва была молодым государством, за это время литовская и еврейская общины не успели нормально прижиться.

Но интеграционные процессы со стороны евреев были достаточно сильными – евреи достаточно активно участвовали в борьбе за независимость Литвы, принимали активное участие в общественной жизни Кедайняй и других городов, участвовали в городских советах, были предпринимателями и членами организаций» – говорит Р. Жиргулис.

Холокост: виновата советская оккупация?

По данным историка, до 5 тыс. литовцев принимали непосредственное участие в Холокосте и расстреливали евреев, а еще не менее 20 000 человек выполняли административную работу. По словам Р. Жиргулиса, если бы Литва сначала не была оккупирована СССР, в Холокосте не приняло бы участие такое большое количество литовцев.

По его словам, после оккупации Литвы Красной армией у литовцев в голове застряла картинка с евреями, приветствующими советских солдат, литовцы возмущались их активностью и участием в политике.

На фото: Евреев Кедайняй гонят на работу. Июнь 1941 г. / Kėdainių krašto muziejaus 

«Если бы нацисты пришли в Литву при Сметоне, я убежден, что не было бы такого размаха Холокоста и стольких причастных к Холокосту литовцев», — подчеркивает Р. Жиргулис.

Он добавляет, что активное участие литовцев в нацистской администрации помогло быстро выявить евреев и основать гетто.

Гонения и дискриминация евреев начались с первых дней прихода нацистов в июне 1941 года. Уже в июле евреям было приказано носить желтые звезды, а 23 июля произошла первая нацистская расправа — под Кедайняй было убито 125 человек, из них 95 евреев. Правда, эти массовые убийства не были направлены исключительно против евреев, говорит Р. Жиргулис, утверждалось, что идет расправа с советскими активистами.

Крики глушили тракторами

Акция по уничтожению евреев прошла в Кедайняй 28 августа. Сначала их загнали в гетто, где они провели около двух недель, затем – перегнали на бывший конезавод в городском парке.

«Людям в гетто было тесно, были проблемы с санитарией, не хватало еды и места. Люди жили в плохих условиях, никто не знал, что с ними будет. У некоторых, возможно, была надежда, что их вывезут куда-нибудь, видимо, им сказали, что повезут на работы. Никто не ожидал, что произойдет весь этот ужас», — говорит Р. Жиргулис.

Людей содержали в крайне жестоких условиях на бывшем конезаводе, где нацисты над ними издевались: «Мужчин заставляли копать вручную. Поскольку там был конезавод, мужчины были вынуждены вручную грузить конский навоз. У них забрали деньги».

Согласно отчету нациста Карла Ягера, тогда было убито 710 мужчин, 599 детей и 767 женщин.

Очевидцы рассказывали, что в городе раздавались страшные крики, чтобы их заглушить, были привезены тракторы, шум от которых заглушал стоны и плач.

«Одна жительница Кедайняй рассказывала, что в это время рубила дрова, но не могла этого крика вынести и уехала. Людей бросали друг на друга — живых сталкивали на мертвых и расстреливали. Родители видели, как убивали их детей, дети видели, как убивали родителей. Думаю, было и безумие, и отчаянье, все было», — говорит Р. Жиргулис.

Практически все принимавшие участие в расстрелах евреев – литовцы. Р. Жиргулис некоторое время думал, что некоторые литовцы, расстреливавшие евреев, были одеты в нацистскую форму, но, как оказалось, это не так – они были одеты в форму литовской армии. В расправе принимали участие и местные белоповязочники – их было около 30-40 человек.

В воскресенье, 23 января, как и ожидалось, правительство утвердило увеличение бюджета мемориального комплекса “Яд ва-Шем” на 2022 год с целью борьбы с антисемитизмом и отрицанием “Холокоста”.

Бюжет будет увеличен на 29 миллионов шекелей.

Ранее сообщалось, что предложение об увеличении бюджета было выдвинуто в связи с со сложностями в мобилизации пожертвований.

Deutsche Welle

В результате Катастрофы европейского еврейства погибло около шести миллионов человек. Детали геноцида обсуждались 20 января 1942 года на так называемой Ванзейской конференции.

Иногда на помощь приходит случай. В марте 1947 года перед судом в ходе Последующих Нюрнбергских процессов должны были предстать чиновники из министерства иностранных дел “третьего рейха”. Во время подготовки к рассмотрению этих дел немецкий юрист Роберт Кемпнер (Robert Kempner), заместитель главного обвинителя от США, наткнулся на документы, важность которых сразу стала очевидной.

Среди массы бумаг из нацистских архивов внимание Кемпнера привлек титульный лист с грифом “секретно” – “Geheime Reichssache”. Документ состоял из пятнадцати  машинописных страниц с сухой надписью “Протокол совещания” – “Besprechungsprotokoll”. В руки представителя обвинения попали письменные доказательства планов систематического уничтожения европейских евреев – отчет о ходе и итогах так называемой Ванзейской конференции, состоявшейся под Берлином на озере Ванзе 20 января 1942 года. Этот тайный протокол был изготовлен в тридцати экземплярах, из которых сохранился лишь один – под номером шестнадцать.

Молодые, образованные, амбициозные

Совещание было организовано начальником Главного управления имперской безопасности “третьего рейха” Рейнхардом Гейдрихом- в фешенебельном столичном пригороде. Всего было приглашено пятнадцать участников. То, что обсуждалось за стенами этой виллы в морозный январский день, до сих пор заставляет стынуть кровь. На заседании присутствовали офицеры CC, статс-секретари и другие представители управленческого аппарата “третьего рейха” – не самые важные, не самые известные, но все – молодые и образованные. Каждый второй – с ученой степенью, каждый – с амбициями.

На фото: Протокол Ванзейской конференции

Ванзейскую конференцию часто называют местом, где было принято решение о Холокосте – геноциде еврейского населения Европы. Однако это неверно. Убийства евреев уже шли полным ходом. Совещание 20 января 1942 года было созвано для информирования, обсуждения конкретных вопросов и подчинения непосредственно Гейдриху всех задействованных структур. На виллу были приглашены представители всех ведомств – от министерства иностранных дел до министерства транспорта “третьего рейха”, которые имели значение для осуществления этих целей – координации депортаций и организации массовых убийств. Сам же Гейдрих уже в начале протокола фигурирует в качестве “ответственного за подготовку окончательного решения еврейского вопроса в Европе” (“Endlösung der Judenfrage”).

Полмиллиона еврейских жертв до конференции

Вопреки распространенному мнению, 20 января 1942 не было датой начала организованных убийств. Уже до этого жертвами геноцида стали сотни тысяч евреев – прежде всего, на территориях Советского Союза, оккупированных войсками вермахта летом 1941 года. Еще до Ванзейской конференции немцы убили полмиллиона евреев – мужчин, женщин, детей. Большинство из них стали жертвами специальных расстрельных команд.

На фото: Депортация евреев в Освенцим в 1941 году

Признаки надвигавшейся катастрофы появились за несколько лет до начала массовых убийств. Еще 30 января 1939 года Адольф Гитлер (Adolf Hitler) предрекал уничтожение – цитата из нацисткой лексики – “международного еврейства” в случае войны. Уже вскоре после нападения “третьего рейха” на Советский Союз 22 июня 1941 года, то есть начала осуществления “Плана Барбаросса”, миллионы евреев оказались на оккупированных территориях.

Историк и эксперт в области изучения Холокоста Михаэль Вильдт (Michael Wildt) рассматривает этот момент в качестве переломного пункта в политике преследования евреев. Депортации и принуждение к эмиграции не могли больше, с точки зрения руководства “третьего рейха”, привести к решению “еврейского вопроса”, так речь шла уже об одиннадцати миллионах человек – такая цифра была указана в протоколе Ванзейской конференции. “Соответственно, чтобы избавиться от евреев, нужны были более чудовищные и масштабные планы”, – отмечает Вильдт.

Эйхман – преступник и свидетель

Подробного описания конкретных действий в 15-страничном протоколе не содержалось. “Эвакуация на восток” – формулировка неоднозначная, допускающая разные толкования, но все же позволяющая предположить, что за ней крылись планы уничтожения евреев. Адольф Эйхман, один из ближайших сотрудников и сподручных Гейдриха, также участвовавший в Ванзейской конференции, много лет спустя открыто признался в этом. Во время процесса, состоявшегося над ним в Иерусалиме в 1961 году после похищения израильскими агентами из Аргентины, на вопрос, что конкретно обсуждалось на вилле в Ванзе, он ответил: “Разные способы убийств”.

На фото: Генрих Гиммлер и Рейнхард Гейдрих

Уже через несколько месяцев после конференции Рейнхард Гейдрих умер от ран, полученных во время покушения в Праге. Помимо массовых убийств в планы Гейдриха входило использование трудоспособных евреев для прокладки дорог на территории Советского Союза – после ожидавшейся победы “третьего рейха”. “Несомненно большая их часть исчезнет естественным образом”, – говорится на седьмой странице протокола. Оставшиеся же, в конце концов, “будут обработаны нужным образом”.