Борух Горин, lechaim.ru

Это было в начале 1980‑х. На журнальном столике стоял ВЭФ‑202 — тяжелый, основательный, с запахом пластика и советской электроники. Его длинная антенна, словно натянутый нерв, ловила голоса дальнего мира. На шкале — Лондон, Париж, Монте‑Карло, а между ними частоты, на которых звучало то, что отсутствовало в советских новостях: Би‑би‑си, «Голос Америки», «Радио Свобода» .

На коротких волнах был целый мир. На «Коль Исраэль» я слушал еврейскую музыку — старые песни, которые казались чем‑то одновременно знакомым и далеким. На Би‑би‑си Сева Новгородцев рассказывал о музыке западной, о которой у нас знали только по редким пластинкам, переписанным на бобины. А «Свобода» рассказывала то, о чем у нас молчали газеты. Про евреев в СССР, которых «нет». Про отказников, которым не дают уехать. Про синагоги, которые еще стоят, но в них боятся приходить.

А еще там выходила религиозная передача.

Я слушал раввина Хаскелевича. Слушал всегда в одиночестве.

Этот голос, пробиваясь сквозь завывание глушилок, звучал уверенно, немного глуховато, с характерной интонацией, в которой слышались одновременно ученость, и ирония, и легкое раздражение — будто он не просто вещал, а разговаривал с кем‑то, кого нельзя перебивать.

Он рассказывал о Торе, о праздниках, о традициях, о жизни евреев в том мире, о котором в наших учебниках не писали. Говорил о том, что в те времена казалось чем‑то почти подпольным.

В обычной жизни вокруг меня таких слов не было. В школе об этом не говорили. Дома, хоть мы и были очень еврейской семьей, говорили об этом осторожно. А Хаскелевич говорил громко.

И каждый раз он возвращался к одной истории.

1927 год. Арест Любавичского Ребе.

Он рассказывал о том ночном аресте, о тюрьме, допросах, о том, как расстрельный приговор заменили ссылкой, о чуде освобождения.

Я слушал. И это была не просто история.

Это был голос из далекого прошлого, пробивающийся в мой тихий советский вечер. Он говорил так, будто все это происходило не когда‑то в Ленинграде, а здесь и сейчас.

Потом прошли годы. Советский Союз исчез. Короткие волны стали никому не нужны. И однажды я встретился с раввином Хаскелевичем лично.

Я ожидал увидеть мудреца. Величественного. Уверенного.

Но увидел несколько экзальтированного человека.

Слегка взбалмошного, чуть‑чуть смешного. Он говорил быстро, перескакивая с темы на тему, словно все еще вещал сквозь помехи.

Махал рукой, забывал, с чего начал, путался в словах.

Я слушал его и понимал: тот голос из эфира был чем‑то большим, чем просто человек.

То был символ, миф.

А передо мной сидел просто приятель.

— Ну, лехаим!

Я кивнул.

Некоторые легенды лучше оставлять на коротких волнах.