От нервного напряжения у Сэма учащался пульс, в крови гулял адреналин, согласные звуки удваивались, речь становилась рваной, энергичной, с приблатненными интонациями, лицо покрывалось пятнами, как административная карта Европы. Сэм был настоящий первый русский диск-жокей.

Я вел себя скромно, корректно, мнений своих не высказывал. Примерно через месяц или полтора глава Русской службы, Мэри Ситон-Уотсон, предложила поделить поп-программу пополам – одну неделю ее ведет Сэм, другую я.

Мы с Сэмом жили дружно – он уважал мое профессиональное прошлое, я по-музыкантски ценил его природный талант. Так прошел год. Летом 1978-го, по предложению Сэма, мы совместно сделали две программы “25 лет рок-н-ролла”. Однако из бесшабашного весельчака Сэм стал постепенно превращаться в подавленную личность: видимо, в нем что-то надломилось.

Он начал ругать Би-би-си, говорить, что не собирается влачить жалкое существование за нищенскую зарплату, что у него есть дядя, риэлтор в Калифорнии, он поедет к нему торговать недвижимостью и делать “свой первый миллион”.

По контракту корпорации ему нужно было подать заявление об уходе и ждать положенные три месяца, но Сэм был человеком не только слова, но и дела. В конце сентября 1978 года все сотрудники, включая руководство, получили приглашение на вечеринку у него дома. Гости собрались, но Сэма не было.

Вдруг эффектно распахнулись двери и появился Сэм Джонс в футболке, изготовленной по спецзаказу. Через всю грудь на ней шла размашистая надпись крупными буквами “I am in breach of a contract” – “Я нарушитель контракта”. На следующий день он отбыл в Соединенные Штаты.

Примерно год о нем не было слышно, потом Сэм вернулся – притихший, несчастный, рассказал, что в Израиле погибла его девушка. “А как же Америка, – спросили мы его, – твой первый миллион?” – “А! – отмахнулся Сэм. – Так называемой “недвижимостью” оказались трущобные квартирки, которые надо было вшивать нищим мексиканцам”. “А как дядя?” – “А дядя и вся его семья, хоть и живут в Штатах всю свою жизнь, по-английски говорят хуже меня. Я больше них слов знаю”.

Сэма помурыжили немного, напоминая, что он нарушил контракт, но потом, в конце концов, снова приняли на работу. Он вскоре пришел в себя, опять налился энтузиазмом и пробил у начальства новую программу “Бабушкин сундук” о раннем периоде рок-н-ролла, который он обожал.

Сэм любил первым добывать сенсационные новости, что по-английски называется scoop. Мы Сэма так и звали – scoopschik. Ему, например, удалось заполучить на свою передачу Пола Маккартни. Вот как он это вспоминал:

“Вильнюсская наглость дала мне хороший урок: каким бы звездным ни был человек, он такой же, как и ты: у него одна голова, две руки и две ноги. Никаких реверансов не было. Я просто позвонил пресс-секретарю Пола Маккартни и сказал, что не грех бы Маккартни появиться у нас в студии. Это был 1988 год. Пресс-секретарь сказал, что подумает. По-английски это чаще всего: гуляй, парень. Я забыл об этом. Но дела в СССР развивались с бешеной скоростью, и музыканты, писатели, актеры хотели прыгнуть на этот воз и покатиться вместе с перестройкой. Естественно, Пол Маккартни тоже не упустил такой возможности. Я его научил, написал на бумаге приветствия на русском, на литовском, на языках Средней Азии, на украинском. Синхронным переводчиком был Сева Новгородцев”.

Студийный стиль Сэма за эти годы мало изменился: по его словам, вместо написанного сценария он брал в студию только банку пива и сигареты. Сэм доводил себя до состояния петергофского фонтана, когда от большого внутреннего давления вверх бьет высокая творческая струя. Осенью 1988 года не выдержало сердце, Сэм свалился под стол прямо в студии и на два месяца выбыл из строя с инфарктом.

Через некоторое время я встретил его в кантине (кафе для сотрудников компании), Сэм снова готовился к поездке в Штаты, на этот раз от Би-би-си.

Ему выдали переносной магнитофон “Nagra-E”, считавшийся тогда эталонным по качеству. Сэм ехал записывать песни русских эмигрантов – музыку, которая звучала в ресторанах на Брайтон-бич. Он вернулся через месяц и привез большую коллекцию песен и интервью Вилли Токарева, Михаила Шуфутинского, Любы Успенской, Бубы Касторского, Михаила Гулько. Из этих лент он еженедельно собирал свою передачу “Перекати-поле”. Сэм был мастером броских названий.

Сэм Джонс возвращал стране то, что она экспортировала вместе с потоком эмигрантов – кабацкий разгул, поднятый на новый культурный уровень. Страна жадно пила эту сладкую отраву, а из передачи “Перекати-поле” вырос новый музыкальный сорняк, который, думаю, уже не умрет никогда, поэтому Сэма Джонса я смело записываю в отцы-основатели жанра, который получил в Отечестве название “русский шансон”.

Придумал это французское название все тот же неугомонный Сэм.

Прощай, друг.