Пнина Розенберг, Искусство Холокоста
Эстер Лурье родилась в городе Лиепая, Латвия, в религиозной еврейской семье, где было пятеро детей. Во время первой мировой войны семейство в принудительном порядке покинуло свой родной город, из-за его стратегического значения в качестве военного порта. В 1917 г. они переехали в Ригу, где Лурье закончила гимназию Эзры.
Талант художника проявлялся в ней с малых лет, еще когда она ходила в детский сад, а профессионально учиться живописи Эстер стала с 15 лет, занимаясь с разными учителями. В период с 1931 г. по 1934 г. она обучалась профессии художника-декоратора в Институте декоративного искусства в Брюсселе, а затем училась рисунку в Королевской академии изящных искусств в Антверпене.
В 1934 г. семейство Лурье почти в полном составе эмигрировало в Палестину, где Эстер окунулась в мир искусства. Она создавала декорации для Театра на иврите, участвовала в постановке спектакля “Алдояда” в Тель-Авиве, помогала организовывать выставку, посвященную творчеству поэта Бялика, а также создавала декорации к “Восточному базару”. Когда из-за политических событий многие театры в Палестине закрылись, Эстер посвятила себя рисунку, создавая множество портретов. Ее излюбленными моделями стали танцоры и музыканты. Она много путешествовала, рисовала пейзажи Палестины и посещала коллективные хозяйства – кибуцы, где проходили домашние выставки ее работ. Первая профессиональная выставка Лурье имела место в Кибуце Гео, в 1937 г., а в 1938 г. художницу приняли в Палестинскую ассоциацию художников и скульпторов. Ее персональные выставки проходили в Тель-Авиве, Иерусалиме и Хайфе. В 1938 г. она удостоилась очень престижной награды – Дизенгофской премии – за рисунок под названием “Оркестр Палестины”. Эта картина демонстрировалась на совместной выставке палестинских художников в музее города Тель-Авива.
В 1939 г. Эстер Лурье вернулась в Европу, чтобы продолжить учебу. Некоторое время она пробыла во Франции, а затем поступила в Королевскую академию изящных искусств в Антверпене. Летом того же года она побывала у своих родственников в Латвии и Литве, где показала свои работы в Доме художников в Риге, а также в Ковно (Каунасе). В следующем году она организовала еще одну выставку в Каунасе, в Королевском оперном театре. Темой выставки, прошедшей с большим успехом, стал балет. Некоторые из ее работ были куплены местными еврейскими организациями, а также городским музеем. После оккупации Каунаса фашистами работы Эстер Лурье были конфискованы как “еврейские”.
Вторая мировая война застала художницу в Литве, и во время фашистской оккупации 1941-1944 гг. она вместе с другими евреями оказалась в Ковенском гетто. Попав в гетто в середине 1941 г., Лурье тотчас принялась отображать в своих рисунках тот новый мир, в котором она оказалась. Помимо рисунков, ей удалось оставить после себя подробное письменное описание своей жизни и творчества во время второй мировой войны. Такая комбинация литературного и изобразительного материала явилась уникальным “живым свидетельством” (именно это название она дала одной из своих книг). Наследие Эстер Лурье позволяет нам проникнуть в самую глубину переживаний человека, творившего в тот далекий и такой тяжелый период. Вот как вспоминает об этом времени художница:
“Происходящее вокруг было так странно, так непохоже на все, к чему мы привыкли, на прошлый жизненный опыт каждого из нас. Я почувствовала, что обязательно должна рассказать об этом, или хотя бы оставить рисунки. Я должна показать остальным то, что видела сама. Не скрою, такая работа давалась мне нелегко, только в периоды относительного душевного спокойствия. Но по прошествии времени я стала считать творчество своим долгом”.
Эстер Лурье писала и о том, что служило ей источником вдохновения, вспоминая о поддержке других обитателей гетто:
“Первым местом, где я примостилась с блокнотом, стало бывшее ремесленное училище. Там собирались те, кто не смог найти себе другого пристанища. Люди жили в огромном дворе, под открытым небом, и готовили еду на камнях. В этом месте я нашла для себя богатый натурный материал: груды старой мебели, настоящие баррикады, из которых люди сооружали себе нечто вроде жилья. Там были дети, старики, евреи всех мастей. Жизнь копошилась везде, в каждом углу. Разговоры и перебранки не затихали ни на минуту, кто-то все время суетился и хватался за все подряд, а кто-то, наоборот, оставался неподвижен или сидел, уставившись в книгу. Как только я устроилась со своим блокнотом в уголке двора, меня тут же окружили любопытные. Моя работа сразу же заинтересовала всех, и каждый хотел чем-то помочь. Окружающие все время стояли на страже, чтобы предупредить меня, если вдруг появятся немцы. Все были воодушевлены идеей создания летописи того, “как это было”.
Вскоре Лурье привлекла внимание Эльтестенрата (Совета старейшин). Понимая важность ее работы для истории, Совет попросил художницу делать зарисовки всего, что происходило в гетто.
“Президент доктор Элькес и другие члены комитета приветствовали мой шаг. Меня попросили продолжать поиск и запись такого материала. Их поддержка укрепила мои душевные силы, и с тех самых пор я принялась отображать все, что представлялось мне важным. Но это занятие оказалось не из легких. Рисовать прямо на улице было очень опасно, поэтому случайные прохожие приглашали меня войти в дом, чтобы я могла рисовать из окна их комнаты. Хозяева всегда принимали меня очень радушно и задавали один и тот же вопрос: “Как помочь вам сохранить картины?”
Такая поддержка от незнакомых людей, их желание спасти работы, доказывает огромное значение творчества Лурье. Во время разрушения и уничтожения всего и вся, когда сам предмет художественного произведения мог исчезнуть, очень важно было сохранить документы и воспоминания. Именно поэтому ее постоянно спрашивали: “Что мы можем сделать, чтобы сохранить ваши рисунки?” Но даже воспринимая собственное творчество как обязанность, она не всегда находила в себе силы, чтобы рисовать, несмотря на горячую поддержку обитателей гетто, включая администрацию и самих узников. Дневник Эстер Лурье проливает свет на взаимосвязь между эмоциональным стрессом и творчеством – взаимосвязь, о которой упоминали художники, творившие в других лагерях, но в таких же условиях:
“Вот уже много дней я ничего не рисовала. Эти дни были наполнены постоянным страхом, острой и грубой борьбой за существование. После каждой акции шла передышка, до следующей акции, которая опять оказывалась полной неожиданностью – в этом заключался метод немцев. Меня, как и других, мобилизовали на принудительные работы. Только иногда, в редкие свободные часы, вместе с художником Якобом Лившицем мы находили время на зарисовки “типажей из гетто”. Некоторое время спустя я снова была приглашена представителями еврейского совета. Меня известили о решении поддерживать любую деятельность в гетто, связанную со сбором исторического материала. Необходимо было соблюдать секретность. Мне обещали помогать во всем, лишь бы я продолжала отражать жизнь гетто в своих рисунках […]Совет добился для меня временного освобождения от принудительных работ, хотя это было очень сложно. Меня внесли в список “рабочих в гетто”, и я получила освобождение на два месяца”.
“Мобилизованная” художница, которую с таким трудом удалось освободить от принудительных работ, получила возможность сконцентрироваться на рисунках. Она рисовала очень много, отражая мельчайшие подробности быта в гетто. Ей помогали как узники лагеря, так и местная полиция.
“Я рисовала развалины больницы в “маленьком гетто”, уничтоженном немцами. Я делала наброски на социальной кухне, где старики и беспризорные дети могли получить тарелку жидкой похлебки. Эти люди оставались равнодушными к происходящему вокруг, и не обращали на меня никакого внимания […] Я же очень хотела воссоздать картину работ, трудящихся масс. Иногда мне разрешали сидеть внутри полицейского участка еврейской администрации и делать зарисовки из окна на втором этаже, откуда было видно центральный вход и всю территорию гетто […] Там я часто рисовала группы людей, выходящих на работу, с рюкзаками на плече или на спине, в вязаных перчатках на руках. Несколько раз я делала наброски Умшлагплаца – площади, на которой в дни Больших акций евреев делили на тех, кто пойдет “направо”, и тех, кто пойдет “налево”.
Помимо зарисовок людей и событий, Лурье также создавала пейзажи, красота которых резко контрастировала с ужасами жизни в гетто.
“Много раз, и во все времена года, я рисовала дорогу, ведущую из “Долины гетто” в Форт Нинт, находившийся на вершине холма [просмотр работы]. Ряд высоких деревьев вдоль дороги придавал пейзажу неповторимый характер. Эта дорога, взбегающая на вершину холма, навсегда запечатлелась в моей памяти как Виа Долороса (дорога скорби), по которой десятки тысяч евреев из Литвы и западной Европы уходили на смерть. В иные дни небо было сплошь покрыто облаками, и это сообщало пейзажу особую трагичность, столь созвучную нашим чувствам”.
В Ковенском гетто, также как и во всех остальных лагерях, узники делали все возможное, чтобы сохранить хотя бы подобие нормальной жизни, в том числе духовной. Одним из событий культурной жизни гетто стала выставка работ Эстер Лурье, запись о которой оставил в своем дневнике Авраам Голуб (также известный под фамилией Тори) – секретарь Эльтестенрата. В этих записках из гетто отражены как взгляды Лурье, так и собственное мнение Голуба о роли художника и очевидца. Художник, писал он, “должен быть устами” одинокого маленького человека, должен запоминать и записывать “мелочи”, из которых состоит мозаика жизненного опыта. Вот отрывок из его дневника:
“Сегодня состоялась выставка Эстер Лурье, организованная для небольшой группы людей. Эту художницу отличает знание самых различных национальных культур, а также разнообразие идей. С первых дней пребывания в гетто она посвятила себя отображению образов и характеров гетто, стремясь запечатлеть их в своих рисунках, имеющих большое значение для истории еврейской нации […]
Эстер Лурье считает, что каждый художник, попавший в гетто, обязан запоминать, по мере своих сил и возможностей, все, что здесь происходит. Важные вехи и исторические события останутся в памяти людей, но страдания маленького человека будут забыты.
Именно поэтому мы обязаны запомнить и зарисовать события и факты, людей и характеры, важные моменты и повседневность. Запомнить все. Передать эту память в словах и записях, в рисунках и картинах. Любыми художественными способами”.
Эстер Лурье ответила на этот призыв, от всего сердца […]. Любой рисунок – это часть истории бесконечной боли, отражение эмоционального и физического мученичества. […] Сегодня […]лица посетителей выставки на минуту озарились, при взгляде на рисунки Эстер Лурье. Эта выставка – еще одно доказательство силы еврейского духа, не сдающегося ни при каких обстоятельствах и никогда”.
Ковенское гетто, 25 июля 1943 г.
Помимо работы по просьбе Юденрата (еврейского совета), Эстер Лурье приходилось выполнять заказы нацистов, также проявивших интерес к ее художественному таланту. По мере того, как пустело гетто, особенно после “акции” 27 марта 1944 г., когда из Ковно были отправлены на уничтожение все дети и старики, эсэсовцы стали жить там же, где и узники, вмешиваясь во все происходящее и держа людей в постоянном напряжении. В это время Лурье работала в художественной мастерской, где трудились художники из числа узников. По заказу немецких начальников они рисовали копии с цветных репродукций, в основном маслом на холсте. Немцы также часто заказывали художественные фотографии, для чего была создана специальная студия, в которой работал еврейский фотограф, доставленный из лагерей принудительного труда.
Эстер бывала во многих кварталах гетто, в различных мастерских, в том числе в гончарной. Ей пришла в голову идея попросить еврейских гончаров сделать для нее несколько кувшинов. Она рассчитывала воспользоваться ими, чтобы спрятать свои работы, если ситуация вдруг станет хуже. Вскоре ситуация и в самом деле ухудшилась. После депортации 26 октября 1943 г., во время которой 3000 узников Гетто были отправлены в лагеря принудительного труда в Эстонии, Лурье спрятала всю свою коллекцию – примерно двести рисунков и акварелей размером 25 х 30 см – в большие кувшины, приготовленные ею заранее. Некоторые из ее рисунков также были сфотографированы для тайного архива гетто.
В июле 1944 г., когда в Литву вошли советские войска, гетто было ликвидировано, а всех остававшихся в нем узников перебросили в концлагеря и лагеря принудительного труда в Германии. Нацисты подожгли гетто, а все здания в нем были взорваны и сожжены. Задачей немцев было уничтожение тех, кто мог спрятаться внутри домов, в надежде спастись. Многие из них сгорели заживо.
Эстер Лурье была отправлена в Германию, а ее работы остались в гетто. После войны некоторые рисунки нашлись в уцелевшем архиве Эльтестенрата. Авраам Тори сумел сохранить и сберечь 11 набросков и акварелей, а также 20 фотографий работ Лурье. Он забрал их с собой в Израиль. Лурье так и не смогла выяснить судьбу остальных работ. Вместе с другими узницами гетто, Эстер поместили в концентрационный лагерь Штутгоф, где она оставалась до конца июля 1944 г. В этом лагере ее разлучили с сестрой, бывшей с ней рядом весь период пребывания в Ковно. Сестра и малолетний племянник Лурье были депортированы в Освенцим и не смогли пережить войну.
Точно так же, как и в гетто, Лурье продолжала получать заказы, отвечая на просьбы нарисовать, и тем самым увековечить узников лагеря Штутгоф. Много раз искусство спасало ее от голодной смерти.
“Мне удалось стать обладательницей карандаша и нескольких обрывков бумаги. Я принялась делать наброски ярких “типажей” среди окружающих меня женщин-узниц. Молодые девушки, имевшие “друзей” среди мужской части лагеря, и получавшие подарки продуктами, стали просить меня нарисовать их портрет. В качестве платы они предлагали кусочки хлеба.
В концлагере Штутгоф я также сделала несколько набросков женщин, одетых в полосатые “пижамы” [просмотр работы]. Эти рисунки я сделала карандашом, на тонкой бумаге – достать ее мне помогла девушка из пункта регистрации заключенных. Я спрятала эти рисунки в своей одежде, которую носила в течение пяти месяцев, проведенных мною в этом лагере принудительного труда”.
В августе 1944 г. Лурье и 1200 других узников отправили в Германию, в лагерь принудительного труда Лейбиц. Там она нарисовала портреты нескольких узниц. (просмотр работы). Об этом времени она писала так:
“Создание этих портретов стало возможным благодаря стечению обстоятельств. Каждый из нас обязан был носить на левом рукаве номер и Звезду Давида, отпечатанные на полоске материи, которую мы получили вместе со своей одеждой по прибытии в концлагерь Штутгоф. Эти полоски ткани время от времени нуждались в починке. Мня назначили ответственной, и когда набиралось достаточное количество повязок, освобождали от общих работ, чтобы я могла заняться восстановлением номеров.
В последний месяц нашего пребывания в лагере, когда сотни женщин стали сдавать свои номера в починку, меня откомандировали в Иннендинст (служба внутренних работ), и я стала называться “нуммершрайберин” (ответственная за номера). Мне разрешили оставаться в медпункте, где деревянной щепкой я восстанавливала номера на повязках. Я получала чернила, и у меня, наконец, появилась возможность делать зарисовки узниц нашего лагеря. Наша доктор собирала бумагу, в которую была упакована вата, чтобы мне было на чем рисовать.
Однажды один из охранников увидел, что я рисую, и попросил меня изобразить его портрет. Я выполнила просьбу, и в благодарность он принес мне бумагу, несколько ручек и баночку с тушью.
Разумеется, мне приходилось проявлять большую осторожность, чтобы немецкие охранники не застали меня за рисованием. У меня было мало времени, поэтому мне удалось запечатлеть лишь несколько сюжетов, хотя мне так хотелось перенести на бумагу все, что я видела вокруг. Однако присутствие в лагере его коменданта – обершарфюрера Олька, по прозвищу Шнабель (клюв) – наполняло душу ужасом и беспокойством. […]Надежда уцелеть была почти несбыточной. Но еще более неправдоподобной казалась надежда сохранить мои рисунки, даже если бы мне удалось избежать смерти. Каждый день мы боялись попасть из трудового лагеря обратно в концентрационный, где, как мы уже знали по опыту, нацисты отберут все то немногое, что у нас осталось. Эти рисунки [сделанные в лагере принудительного труда] были созданы мною уже после отставки Олька, когда в лагерь прислали другого, более гуманного, коменданта”.
Лейбиц был освобожден советскими войсками 21 января 1945 г. В марте 1945 г. Лурье оказалась в итальянском лагере для беженцев, где повстречалась с еврейскими солдатами из Палестины, служившими в частях британской армии. Один из них, художник Менахем Шеми, организовал выставку рисунков, сделанных в лагерях. По материалам выставки в 1945 г. Римский Клуб еврейских солдат опубликовал буклет “Еврейские женщины и рабство”. В сборник вошли работы Эстер Лурье, созданные в лагерях Штутгоф и Лейбиц. Лурье также сделала декорации для военного вокально-танцевального ансамбля, организованного в лагере Элиаху Гольдбергом и Мордехаем Зейрой.
В июле 1945 г. Эстер Лурье вернулась в Израиль (Палестину), где ей был оказан очень теплый прием. Ее рассказы были изданы, а ее рисунки – представлены на выставке. В 1946 г. она еще раз получила Дизенгофскую премию, за рисунок “Девочка с желтым знаком”, сделанный ею в Ковенском гетто.
Лурье создала семью и вырастила детей. Она продолжала творить и выставлять свои работы на персональных и совместных выставках в Израиле и других странах. Живя в Израиле, она не покидала Тель-Авива, а после Шестидневной войны, вызвавшей мощный подъем национального самосознания, основной темой ее творчества стал Иерусалим, изображенный ею на многих пейзажах.
На процессе по делу нациста Айхмана, состоявшемся в Иерусалиме в 1961 г., рисунки Эстер Лурье, сделанные во время войны, стали частью свидетельских показаний. Верховный суд Израиля официально удостоверил ценность ее рисунков и акварелей в качестве исторических документов, помимо их эстетической ценности как предметов изобразительного искусства.
Эстер Лурье умерла в Тель-Авиве в 1998 г. Свои работы, созданные во время Холокоста, художница передала галерее Дома-музея борцов сопротивления гетто (Бейт лохамей хагетаот). Кроме того, ее работы можно увидеть в Яд ва-Шем (Музее памяти жертв и героев Холокоста в Иерусалиме), а также в ряде частных галерей.