Перед вами элегия Хаима Граде, посвященная памяти уничтоженных при Сталине советских еврейских писателей (приводится в сокращении, с транскрипцией слов ивритского происхождения).

Я ОПЛАКИВАЮ ВАС ВСЕМИ БУКВАМИ АЛФАВИТА

Я оплакиваю вас всеми буквами алфавита [Алэфбэйс],
Которыми вы пользовались, когда пели бодрые песни.
Я знаю о вашей внушенной надежде – и знаю
О ваших сердцах, измятых, как старый молитвенник [сИдэр].
Я у вас дома ночевал в пору своих скитаний [навэнАд],
И во время сна в вашем доме я слышал шорох
Оживших теней времен крестовых гонений на евреев [гзЭйрэс-шмАд] –
Я это помню, так же как и ваши великодушие [хЭсэд] и гостеприимство [hахнОсэс-Орхим];
Как помню я и русского, который преподнес мне хлеб на пороге,
Как помню я его родину (Россию), истекавшую собственной кровью,
С широтой ее степей, с узостью тюремной камеры [тфИсэ-цЕл],
С песнями на Волге и согбенностью пред кнутами.
Поэтому я всегда искал вам оправдание [зхус],
Не только из-за [мАхмэс] вашей смерти я воздаю вам должное (досл.: нашел вам оправдания /зхУсим/);
Еще при вашей жизни в просторной [рАхвэсдикн] стране <под названием> Русь
Я знал, что в глубине души (досл.: сердца) вы – невольники [анУсим].
Я видел, как вы беззвучно ужасались и изумлялись,
Еврейские поэты Минска, Москвы и Киева,
Когда спасенные (ваши коллеги), которых судьба [гойрл] пощадила,
Вам предрекали муки (досл.: злые несчастья) Иова [Иев].
Я видел, как вы дрожали в гневе и скорби,
Когда ваша вера: “Я верю всей душой ) [Ани мАмин бээмУнэ шлЭймэ] (досл.: полной верой)
в дружбу народов!” лежала мертвая в Бабьем Яру
Вместе с убитыми киевлянами в ямах безвестных (досл.: тайных, скрытых; стихотворение Х.Граде писалось до того, как трагедия Бабьего Яра стала достоянием широкой общественности).

Ночью Давид [дОвид] Бергельсон подошел ко мне: “Вы спите?
Мне не спится. Полная кровать гвоздей, Хаим.
Мы надеялись на нового просвещенного человека,
И вот дожил я на старости лет до нового человека!”
Я еще вижу, как свисает свинцово-тяжело его губа,
Я еще вижу его карие глаза умного тигра,
И как он закусывает кривыми зубами узел своих мыслей
(о том), что никто не (может быть) умнее своего собственного характера.

Сражался Арон [арн] Кушниров в гражданской войне,
Сражался также коммунист внутри него с его же разочарованием <в коммунизме>.
Вильнюсская синагога, разрушенная [хОрэвэ] после Великой Победы,
Отрезвила (досл.: пробудила от опьянения) его, седого капитана.
Его сын пал в бою. Он (А.Кушниров) передо мною плакал:
“Мой сын был твоим ровесником. Пусть для тебя не будет неожиданностью /хИдэш/,
Что я обращаюсь к тебе на “ты”, браток. Не это я подразумеваю!
Поучи же вместе со мной Хумаш [хУмэш] и растолкуй мне его на идише” (видимо, Кушниров просит Граде объяснить, как Бог допустил такую трагедию, произошедшую с говорившими на идише евреями).

Играл Давид Гофштейн на еврейской скрипке.
Также и Давид Бергельсон. Играли они часто оба.
Оба Давида ввергли меня в траур,
Потому что не скрипичные звуки провожали их на заклание. [акЕйдэ].
Наблюдал Гофштейн, как строился Тель-Авив (в 1920-х годах он бывал в Эрец-Исраэль),
Его домой, к русским полям, обратно тянуло.
А когда родной дом приговорил его к смерти как изменника ([бгИдэ] – “измена”),
Он при виде смерти рассмеялся двумя сумасшедшими глазами.

На пружинах сидел я на старом стуле,
И, на свою палку опершись, стоял Добрушин
С седыми волосами взъерошенными, в холодной комнате, полной
Паутины, пыли от книг и потрепанного плюша,
Стоял посреди комнаты, как он встал бы
Пророчески [нэвИиш] между обеими горами: Эйвалем [hар-Эйвл] и Гризим:
“Мир – проклят. Сплошной Гитлер.
Благословенна наша Страна Советов! Мы строим социализм” (обратите внимание на рифму: “[ГрИзим] – социализм [соцьялИзэм]”).

Дер Нистер только нас предупреждал: “Детки, убегайте!”
Только он один, старенький, едва добежал до смерти (арестованный в 1948 г., писатель Дер Нистер (настоящее имя – Пинхас Каганович) вскоре скончался в тюремной больнице; Х.Граде имеет в виду, что Дер Нистер умер формально своей смертью, не дожив до расстрела).
Лейб Квитко весь вечер пил со мной шнапс –
Это была последняя ночь, которую я должен был провести в Москве.
Пах он деревней, молоком, хлебом и степью:
“Не оговаривайте Россию!” – и расцеловался со мной навеселе.
“Не оговаривайте Россию!” – бежал он за мной по ступенькам.
Убитый поэт! Что бы ты кричал мне вслед теперь?

Жертвы моего еврейского языка, мир вашему праху!
Отцу Народов… изрытому оспой убийце [роцЕех],
На десятках языков воспетому хвалой,
Злодею, оставшемуся от потопа в дни Ноаха [ямэй нОех] –
Ему вы должны были петь вашу еврейскую песню?
Был я в этом аду [геhЭйнэм] и знаю причину [сИбэ]!
Обрадовало вас то, что петь в общем хоре получил право и еврей,
И потому еще, что из неуютного страха [пАхэд] может родиться любовь.
Вы слышали: на Западе /мАйрэв/ бушует ненависть к евреям,
И у вас был лишь один выход: умереть или петь.
Вы пели: “Будет и на нашей улице праздник [йОнтэв]!”
А по ночам дрожали – как бы в дверь не позвонили (чтобы вас забрать).
Я не сужу [мИшпэт] вашего соседа [шохн], измученного славянина.
Но те, кто велели мне замалчивать ваши муки,
Когда я попал в (свободный) мир, – красный сброд [эйрэврАв] (Граде имеет в виду евреев, оставшихся верных коммунизму) –
Отпадет с нашего дерева, как прогнившие ветви.
Как грустно мне, что тени признают мою правоту
Своей блуждающей, немой и стыдливой улыбкой.
От ваших мечтаний [хОлэмэн] и лихорадок, длившихся ночи напролет,
Осталась красота разрушенного Храма [hэйхл].

Вашей поэзией вы были подобны реке,
Которая отражает действительность наоборот (зеркально).
Осталось молодое поколение [дор], которое не интересуется ни вами,
Ни мною, ни нашей вековой [дОйрэсдикн] скорбью.
За вашу плоть и жизнь, уничтоженную во тьме,
Получили ваши вдовы [алмОнэс] деньги, выкуп [дмэй-кОйфэр].
Но ваш язык [лошн], который палачи [тальЁним] заставили умолкнуть,
Все так же нем в стране, где поэты поют не переставая.
Мне достался ваш язык! Как остается одежда
От утопленника, оставшегося лежать в реке.
О, мне досталась не сбереженная вами радость,
А одна лишь горечь вашего еврейского напева [нигн].