Анна Русинова, «Детали». Фотографии – Анна Русинова (переснято из семейного архива Суламит Лев)

23 сентября в Литве отмечают Национальный день памяти жертв Катастрофы. В памятной церемонии у Панеряйского мемориала традиционно принимает участие президент, высшие руководители страны – и люди, пережившие Катастрофу. «Детали» публикуют историю женщины, которая в те дни была младенцем. Она выжила благодаря матери и людям, которые прятали их после побега.

– Я родилась в неподходящее время и, как оказалось, в неподходящем месте: 7 июня 1941 года. И скоро маму с младенцем на руках, а также моих бабушку и отца отправили в гетто, – говорит Суламит Лев (79). – В Шяуляй было два гетто, одно называлось «Кауказас», и кого куда отправить – зависело от воли полицая. Моя мама отдала этому полицаю кольцо с руки, чтобы он отпустил бабушку вместе с нами. А отца отправили в другое.

Надзиратели были местными. Каждый день мама и все работоспособные рано утром отправлялись колоннами на работу на железной дороге, в поле, на бойне, на аэродроме… Работы были очень тяжелыми, а люди – полуголодными. Когда в первый день моя мама вернулась после работы домой, где осталась бабушка с ребенком, она спросила, есть ли что-нибудь поесть – на что бабушка, не успевшая приспособиться к ситуации, ответила: «Я не умею готовить эту нищенскую еду!» Но она научилась, и очень быстро.

Вышел приказ: сдать всю медную посуду. Немцы потом переливали металл на патроны. У нас были медные тарелки, но мама пошла ночью к заброшенному колодцу и выбросила их. Мы пробыли там 2 года и 3 месяца.

Одной из наиболее легких работ была уборка вагончиков, в которых жили немецкие инженеры-железнодорожники. Они ее расспрашивали, кто и с кем остался в гетто. Давали ей с собой продукты, что вызывало удивление мамы: «Зачем вы мне это даете? Я же ваш враг!» Они отвечали: «Мы гражданские, а не военные, и знаем, какое у вас положение».

В других городах уже проводили «детские акции», слухи о них доходили. Наступил день детской акции и в еврейском гетто в Шауляе. А на чердаке дома, в котором мы жили, была каморка. Там жила немка. Почему немка оказалось в гетто? Потому что ее муж был еврей, и она пожелала разделить с ним его судьбу. К ней приходил кто-то, то ли из охраны гетто, то ли из полиции гетто, и после его ухода она сказала маме: если можете куда-то спрятать ребенка – спрячьте!

Меня усыпили. Мне вообще очень много снотворного давали во время войны, потому что ситуации были разные, когда было важно, чтобы ребенок не плакал. Были даже случаи, когда матери душили своих детей, потому что плач одного ребенка мог выдать всех, кто прятался. Моя мама успела сбегать еще в один дом, предупредить их. Но им негде было прятать свою девочку, и ее с бабушкой привели к нам. И в результате на чердак, на самый верх, спрятали меня, спящую, эту девочку и двух бабушек.

Утром, как всегда, маму погнали на работу. А когда вечером колонну пригнали обратно, по всему гетто стоял стон. Я не могу вам передать, что мне рассказывала мама – это невозможно. Люди рвали волосы на себе: детей в гетто уже не было. Какой-то старик, встретившийся маме по дороге домой, сказал ей: «Фрау, я видел, как вашего ребенка забрали».

На самом деле, события развивались так: когда полицаи начали забирать детей, переходя из одного дома в другой, они увидели люк, ведущий на чердак, и начали прикладами стучать по нему и кричать: «Выходи!». Они не знали, есть ли там кто-то. А там одна бабушка сказала шепотом моей: «Есть драгоценности, откупимся». Она была из очень богатой семьи. Моя бабушка отказалась, но у той нервы не выдержали, она открыла люк и спустилась со своей внучкой Авивой. Их и забрали… В Шауляйском гетто остались трое детей, а до этого были сотни.

Мама искала возможность бежать. Ей помогало то, что она была непохожа на еврейку, за оградой гетто она снимала нашивку с шестиконечной звездой и, если останавливали, представлялась портнихой. Искала связи с людьми, которые старались помочь – такие были. Но как выйти из гетто?

Был учитель гимназии Антанас Маргайтис. Он должен был, когда колонну гнали на работу, ждать нас на телеге в определенном месте. В тот день меня опять усыпили, и мама ремнями привязала меня к телу. Поверх на ней было надето большое пальто и деревенский платок. А бабушку взяла за руку и повела с собой. Была осень, затемно, и они прошли в единственном месте, где было мало полицаев. А потом смогли отделиться от колонны и заскочить во двор, где ждала телега. Оттуда Маргайтис увез нас к крестьянам, где мы и стали жить, помогая им по хозяйству.

На фото: Суламит Лев

Я начинала уже говорить – и, конечно, на идише. Хозяйский сынок, который был бандитом, из-за этого однажды странно на меня посмотрел, но мама сказала ему, что это – немецкий. А отец мой сбежал из другого гетто. Однажды он выбрался к нам из леса, и тут хозяева прибежали предупредить, что к дому идут полицаи. Что делать? Отец быстро – на чердак. И вот они сидят, выпивают, с мамой разговаривают, а потом один из полицаев спросил:  «Деточка, а где твой папа?» И я, ребенок, показала туда – наверх, в направлении чердака. Но он понял так, будто папа ушел к Господу Богу… «Ой, бедненькая!» – и погладил меня по голове.

Мы меняли места, последним был монастырь в имении Вайгува, которым руководила Мария Рустейкайте. Там мне сменили имя на Марите Казлаускайте – и если бы после войны мама через суд не восстановила мои документы, я могла так и остаться с этим именем.

А в 1945 году в парк, где стоял монастырь, ворвались советские танки: шли большие бои за Шяуляй, город переходил из рук в руки. Монашки попрятались, они боялись русских так, что их трясло от ужаса. Но моя мама только этого и ждала. Когда из танка вылез мальчик, молоденький и закопченный, она к нему подбежала, начала обнимать и целовать. И спросила, есть ли среди них евреи? На что мальчик ехидно улыбнулся и сказал: «Евреи в Ташкенте воюют».

Таким было первое приветствие от советского солдата. Антисемитское. Так им вправляли мозги.

Для мамы их приход значил: свобода! Ведь с 1-го июля 1941-го до 3-го октября 1943 года мы были в Шяуляйском гетто. Но моего отца они потом посадили на 25 лет. А маму таскали на допросы в КГБ. Видно, хотели ей какое-нибудь дело придумать: как это столько погибло, а вы остались живы, может быть, вы с немцами сотрудничали? У меня сейчас есть документ от властей Литвы, что никаких претензий они к отцу не имеют, он чист перед ними.

Мы были в Израиле, ездили в «Яд ва-Шем». Стояли у той доски, где золотыми буквами написаны имена Антанаса Варгайтиса, который тогда нас на телеге вывез в деревню к своим людям, и Марии Рустейкайте, что нас в монастыре укрывала. Так нас судьба свела. А ведь это – только то, что на поверхности. У моей бабушки много родственников было, о которых мы даже не знаем. Когда говорят, что жертв шесть миллионов – это неверно, на самом деле жертв больше. Разбиты целые семьи, в которых каждый мог иметь сестер и братьев. Нас много по всему миру, кто уцелел, но у каждого своя рана, и она по сей день кровоточит.